—Простите, пожалуйста, — оказал бы хозяин, — как вы сюда попали?

Возглас его прозвучал бы совсем иначе, если бы он обнаружил там чужого мужчину.

—Хулиган, убирайся отсюда! — закричал бы он, а возможно, схватив за шиворот, тотчас выставил бы его вон.

Но сидевшая на берегу и изящно закусывающая рыбой незнакомка была самочка и к тому же, на взгляд выдр, недурна собой. Держа в обеих лапах щуку, она с аппетитом объедала ее мясистую спинку.

Лутра двинулся к ней, но в его движениях не было ни угрозы, ни дружелюбия. Самочка перевернула рыбу, словно желая убедиться, что мясо возле хвоста у нее такое же вкусное, как у головы. Но когда устрашающе огромный Лутра вылез на берег, гостья положила добычу на землю, и взгляд ее сказал:

—Ну и хорош! Впервые вижу такого красавца!

И она отползла на несколько метров и присела на корточки, словно признавая: все, что произойдет, в порядке вещей. А Лутра, не торопясь, веял щуку и принялся жадно ее уничтожать. И какой вкусной она оказалась! Голод прошел, и все вокруг словно преобразилось.

Лутра посмотрел на маленькую выдру.

—Славно! — говорил его взгляд, но в нем не было ни благодарности за еду, ни вопроса, что делает гостья в его охотничьих угодьях.

А маленькую выдру его поведение ничуть не удивило: она была готова к тому, что добычу у нее отберут.

Щука бесследно исчезала, от нее осталась только голова, разбросанная чешуя и несколько больших костей. Лутра обливал уголки пасти и шерсть вокруг, потом, подойдя к самочке, обнюхал ее. Та, слегка вздрагивая, не противилась, а затем с игривым испугом отпрянула назад. Лутра не пошел к ней. Оглядев раскиданные остатки рыбы и посмотрев на воду, он направился к реке. Гостья последовала за ним, ведь все его движения кратко и ясно говорили:

—Давай поохотимся вместе.

И маленькая выдра сочла это большой наградой. В воде они тут же поняли, как будут сообща ловить рыбу: гостья спугнет ее, а Лутра схватит обезумевшую от страха и спасающуюся бегством жертву. Для этого им не пришлось строить планы, вести переговоры. План этот родился вместе с выдрами, и они никогда о нем не забывали. Самочка свернула на середину реки, потом опять к берегу, а Лутра следил за каждым ее движением, хотя голова у нее лишь изредка то здесь, то там показывалась из воды. Чувствовал он и какие-то всплески и тогда нырял сам.

—Ого! — ринулся он к берегу, гоня перед собой отличного большого леща.

Как только Лутра тронулся с места, лещ заметил угрожающую ему опасность — ведь сетью нервов, покрывающих все тело, рыба ощущает плеск воды, — но секунду он колебался, как спасаться бегством, опустившись поглубже или вынырнув на поверхность, и опоздал. Вытащив добычу на берег, Лутра опять устремился в воду, где промелькнула стайка маленьких лещиков, а среди них хороший судак. Он схватил лещика, на что судак молниеносно скрылся в глубине. Отпустив пойманную рыбку, Лутра, нырнув, погнался за другой и с ней выполз на берег. Рыбная ловля кончилась. В пасти самочки махал хвостом, прощаясь с рекой и выдрами, карп, а Лутра пододвинул к себе большого леща и, скосив один глаз, заметил, что и его товарка по охоте принимается за еду.

Они ели, как старые знакомые, время от времени посматривая друг на друга, и взгляды их точно говорили:

—Отлично поохотились!

Тени стали удлиняться. Петух мельника уже подгонял зарю, словно беспокоился, что без его вмешательства не наступит утро. То же самое полагали и деревенские петухи, кроме одного, который уже ни во что не вмешивался, ничем не интересовался, даже золотистой кукурузой. Этот петух с одного из дворов молча совершал свой путь в обществе Карака, верней в его пасти, и путешествие ото было для него отнюдь не веселым.

Но вернемся немного назад, ведь мы покинули лиса вечером в летней норе, когда у него испарилось даже всякое воспоминание о Мяу, и он лишь по привычке поглядывал по сторонам в поисках чего-нибудь съестного. Потом Карак принялся усердно чесаться, а это означало, что он в раздумье, а кроме того, предупреждает блох, что им следует перейти в другое место, поскольку брюхо очень сильно зудит. Блохи поспешно подчинились приказу скребущих когтей, лис же выполз во тьму. Укусы пчел уже были едва заметны, царапины, оставленные кошкой, затянулись, только глубокая ранка на носу продолжала сильно болеть. Но это не могло отбить у нашего плута желание поохотиться, которое вело его в деревню.

Сначала он обошел вокруг своей норы: кто знает, а вдруг какой-нибудь враг, а может быть и друг заполз в заросли. Зная нрав Карака, нетрудно понять, что друг — это для него существо к еде непригодное.

Однако там никого не оказалось, и лис, пробежав через большой луг, продолжал путь по извилистой тропке.

—Квик, квик! — крикнула ему вслед маленькая болотная совушка, но он, не обратив на нее внимания, еще усердней стал раскручивать под собой узкую ленту тропинки.

Карак несся с такой быстротой, что чуть не сбил с йог ежа Су, который, желая полакомиться, шел к знакомой ему в здешнем лесочке дикой груше. Су тотчас свернулся клубком, выставив тысячи иголок, — так защищался он от всех врагов и в данном случае от лиса. Хищники-знатоки высоко ценят ежовое мясо, а Карак безусловно входил в их число. Если бы он не так мчался, то, верно, успел бы схватить ежа за нос, но теперь об этом нечего было и мечтать. Су — точно шаровидный кактус, да только без корней, и со всех сторон, к сожалению, со всех сторон торчат из него твердые колючки.

Окажись поблизости вода, лис докатил бы до нее колючий шар, а очутившись в воде, Су от страха высунул бы нос, за который Карак его тотчас схватил бы, но, на беду, воды поблизости не было. Караку не осталось ничего другого, как иным способом попытать счастья. Став возле Су, он поднимает заднюю лапу. Мясо ежа — отличная вещь, п грех отступаться. Обычно прием этот удается, ведь лисья моча едкая, вонючая, и еж, напуганный зловонным ливнем, высовывает нос из своей терновой крепости. Но на этот раз попытка Карака не удалась. Он, правда, поднял лапу, как собака над камнем, но выжал из себя лишь несколько капель.

— Была не была! — потеряв терпение, разозлился он и прыгнул на ежа.

— Кс—с-с, у-у-у!

Тут Карак от боли перекувырнулся: колючки Су вцепились как раз туда, где остался след от укуса Мяу. Скрежеща зубами от ярости, лис прыгал вокруг ежа. Казалось, он готов снова наброситься на колючий шар, но, чуть погодя, он вдруг повернулся и расстроенный побежал в деревню. А маленькая болотная совушка, промелькнув в темноте, принялась, как обычно, расспрашивать:

—Су, а Су, квик! Не Карак ли прошел тут?

Но еж не отвечал. Его бы не заметил никто, кроме совушки, которая видела сейчас, как днем, и напрасно шумела: ее крик мог вернуть лиса.

Еж и не думал шевелиться, ведь маленькая совушка не в состоянии причинить ему вред, а вот большие совы, распоров длинными когтями колючую шкуру, расправляются с этим угрюмым странником.

Но расстанемся с ежом, его не ожидают интересные приключения. Быть может, он поймает несколько мышей, съест две-три дикие груши, а потом завалится в свою нору и проспит там до весны. Летом следить за одиноким витязем в колючей шкуре, конечно, куда интересней, тогда он, случается, сражается и с гадюками, но нередко опустошает свитые на земле птичьи гнезда и даже убивает зайчат.

Однако лето уже позади. Теперь он охотится только за мышатами, ищет дикие груши, древесные семена, а когда ударят первые сильные морозы, заползет под куст можжевельника, устроится в своей вырытой в земле, защищен: ной корнями и устланной листьями, зимней квартире, и снова откроет глаза только при наступлении весны.

Последуем лучше за лисом. Будь он человеком, он проклинал бы себя за недавнюю глупость. Ежовые колючки разбередили ранку на носу, прокололи воспаленные царапины — следы Мяу, и теперь от жгучей боли слезы бежали из его глаз. Ему больше ничего не оставалось, как, подойдя к реке, опустить в воду горящий и дергающийся от боли нос. И через полчаса Карак, уже веселый, крадется по околице, точно у него сроду не болел нос и никаких ежей на свете нет. В полном душевном равновесии и с соответствующей ему осторожностью он взвешивает полезные, бесполезные и опасные вести, посылаемые голосами, запахами и тенями.