— Я тоже люблю свое дело, — отозвался он наконец, — хотя сражаться с таким огромным сомом — тоже немалое удовольствие. Он остановился. — Погляди-ка, пока мы охотились, погода переменилась. А мы и не заметили.

— Точно!

Налетевший ветер гнал над рекой обрывки тумана, крутил в лесу на земле опавшие листья и срывал те, что еще держались на ветках. Желтые, красные, коричневые листочки кружились в воздухе, как мертвые осенние бабочки, и когда ветер стих, шелестя легли на мягкое ложе из уже опавшей листвы.

Солнце едва светило, в лесу, где не было тени, трепет ужаса пробежал по тайным звериным тропам и хорошо утоптанной дороге.

В вышине каркали вороны; они взмывали и падали вниз, парили в воздухе, потом, вернувшись, сели на шелестящую крону старого тополя н настороженно съежились.

—Ка-а-ар, старый тополь, ка-а-ар. Приближается, приближается, разве не чувствуешь?

Старый тополь лишь постанывал во сне.

—Хорошо тому, кто способен сейчас спать. Приближается туча, приближается большая белая туча, приближается зима. Как гр-р-рустно, как гр-р-рустно!

Нахмурились и поля. Потемнели зеленя и почернела коричневая свежевспаханная нива. Ветер принес откуда-то стаи маленьких птичек; их безжалостным бичом гнала перед собой зима, госпожа и служанка морозов да снегопадов.

На бороздах то здесь, то там мелькали какие-то серые пятна, исчезали и снова появлялись. Но приди кому-нибудь охота взглянуть на них вблизи, из-под ног выскочил бы заяц и, махнув коротким белым хвостиком, устремился бы навстречу непогоде. Многие называют его трусишкой за то, что он быстро, хорошо бегает, но людей — чемпионов по бегу считают героями, хотя те бегают только ради маленькой медали — иногда, правда, ради большого кубка, — в то время как заяц спасает быстрым бегом свою жизнь.

И как не бегать лопоухому, ведь быстрые ноги — это его первое, главное средство защиты. Второе — плодовитость. Он же из грызунов, дальний родственник мышей и крыс. Не будь он таким плодовитым, из поваренных книг, к великому сожалению, давно уже надо было бы вычеркнуть «заячье филе с клецками».

Третье — прекрасные уши, которые иногда крутятся, словно крылья ветряной мельницы, внимательно прислушиваясь к шепоту утреннего ветерка и вою бури. Глазами заяц не очень-то славится, не многого стоит и нос. Но ни глаза, ни нос зайцу не особенно нужны: еды у него хоть отбавляй, и ему не приходится, как другим грызунам, бегать по чужому следу. Сидя в густой кукурузе, нужно сначала услышать, а не увидеть приближение опасности, — ведь когда увидишь, будет уже поздно.

Поэтому не будем считать зайца трусишкой. Просто он дорожит жизнью, но кто ею не дорожит? Лев, царь зверей, и то — нападает на человека только раненый или защищая своих детенышей, а обычно спасается бегством от него, как самый трусливый заяц.

Но сейчас спокойно дремлют зайчата. Под ними теплая земля, на них теплая шубка, а летающие враги, орлы и ястребы, ищут укрытия от ветра за толстыми стволами деревьев, в пещерах скал, на чердаках башен или у покосившихся труб заброшенных виноградных давилен — птицы не переносят ветра нп на земле, ни в воздухе.

А разве человек любит ветер ?

— Знать бы, откуда взялся этот проклятый ветрище, — кричит Янчи.

— Что-о? — орет Миклош.

Вырвав звуки изо рта Янчи, ветер швырнул их прямо в уши Карака, который был чуть ли не в полукилометре от людей.

Старый лис даже не пошевельнулся: ему знакомы шутки ветра, однако по его спине, обросшей густой шерстью, пробежала дрожь, и он вспомнил о своей зимней норе. Прекрасно это холостяцкое, доступное ветру летнее жилье, но уже приближаются холодные свинцовые дожди с липким мокрым снегом, пора вернуться в семейную нору. Она недалеко: на небольшом холмике в камышах, где в тени старых деревьев тянутся к свету густые кусты.

Хотя мы и питаем слабость к Караку, этому хитроумному плуту, признаемся честно: нору, заменяющую ему крепость, он сам не делал и не завоевал в героической битве.

Она принадлежала барсуку, которого за молчаливость и серо-черную сутану называют обычно лесным отшельником. Во всяком случае, он мастер рыть норы и, не в пример некоторым другим отшельникам, славится необыкновенной чистоплотностью. Жилище себе он делает из нескольких комнат и обзаводится супругой и детишками, чем также отличается от пустынников.

Два-три месяца он проводит в зимней спячке, поэтому в отнорках, устланных мхом и листвой, хранит кое-какую еду. Входы в нору он на зиму не замуровывает; длинные разветвленные подземные коридоры обеспечивают ему возможность защиты и свежий воздух. Но в наших краях, в Венгрии, среди зверей у барсука нет врагов, потому что, рассвирепев не на шутку, он способен искусать кого угодно.

Однако Караку удалось захватить его нору. Еще бы! Он п не пытался драться с воинственным затворником, который тут же его бы прикончил. Лис воспользовался тем, что барсук не терпит грязи. В норе у него уборной нет, свои дела он делает в сторонке и аккуратно закапывает помет. Барсучий дом был чистый, пах сухими листьями п мхом, пока Карак на него не позарился и не превратил в вонючую уборную, пользуясь отсутствием хозяина, уходившего раздобывать пропитание. Преисполнившись отвращения, барсук наконец покинул свое жилье и на другом краю камышовых зарослей построил себе новый дворец.

А Карак, сыграв свадьбу, с гордостью привел молодую жену в удобную нору, и на его плутоватой морде было, верно, написано:

—Прошу пожаловать, дорогая, в мой старинный родовой замок.

К сожалению, молодая супруга недолго наслаждалась там уютом. Однажды лунной ночью она услыхала в ворохе камышей приятный мышиный писк, а надо сказать, покойница обожала мышиное мясо. Не раздумывая, она помчалась на прекрасный звук так, что даже не скрипнул затвердевший снег, но из-за вороха камышей точно лезвие ножа сверкнула молния, а звука выстрела бедняжка так и не услышала. В камышах прятался Миклош, и теперь уже он не пищал мышью, а говорил:

— Лиса небольшая, но, как смотрю, очень красивая. И сейчас Карак слышит тот же голос:

— Что-о? Откуда взялся ветер? А почем я знаю!

На спине у лиса от страха шерсть встала дыбом, и он тотчас двинулся к своему старому жилищу. Он, разумеется, не бежал навстречу студеному ветру, а полз от одной уцелевшей от пожара купы кустов к другой, не переставая прислушиваться к тому, что делают люди. Ветер донес до него постепенно удаляющийся топот башмаков.

—Одного гуся дай дядюшке Габору, другого — Анти, а двух остальных забери домой! — обратился Миклош к приятелю.

—А себе ты ничего не оставишь? — спросил потрясенный его щедростью Янчи.

Тетя Юли ничего в дичи не смыслит, и у нас еще рыба есть, что вы дали.

У Миклоша не было семьи, родители его умерли, и он жил с тетей Юли, старушкой, дальней родственницей, которая ему готовила, но твердо заявила, чтобы он не приносил домой диких гусей: она не станет с ними возиться и сама в рот не возьмет. Диких уток ей тоже не надо, а зайцы, те просто воняют, и она не желает иметь с ними дела.

Миклош и не думал спорить с тетей Юли, она была женщина с характером и готовила только то, что сама любила поесть. Но если он, убив дичь, ел ее в чужом доме и по легкомыслию хвастался тете Юли, что прекрасно поужинал, она надолго переставала с ним разговаривать, и лишь доносившееся из кухни сердитое громыханье посуды выдавало ее недовольство.

Теперь нетрудно понять, почему он подарил гусей рыбакам, которые снабжали его рыбой, а о подношении мельнику и говорить нечего. Ну а потом, гуси еще только начали прибывать, с тревожным криком приближаются все новые и новые стаи, их несет на своих крыльях северный ветер. Он кружит в вышине, и птицы не могут уже держать строй, распадается клин стаи. Ветер подхватывает птиц, и они весело шумят, эти безбилетные пассажиры, ведь такая погода только в этих краях считается суровой, а у них на родине ее считают мягкой, приятной.

Одна за другой садятся стаи на посевы и, сложив крылья, птицы начинают завтракать.