— Да нет, ерунда, — говорит мельник.

— Когда я была девушкой… Да ты не в меня пошла.

— Мари, не ворчи, не кипятись, — хмурится мельник.

—Оставь девчонку в покое. Миклош — порядочный человек, и точка.

Он тут же уходит из кухни и не видит, как Эсти, расплакавшись, кладет голову на стол.

— Не дури! — подходит к ней мать. — Я не хотела тебя обидеть. Если бы я не рассердилась, то отца твоего и топором не отогнать от бутылки с палинкой… Миклош принес нам хорошего карпа.

— Карпа?

— Да. Отец прав: Миклош — порядочный человек и собой недурен. Только не знаю, жареную рыбу он любит или предпочитает уху.

— Уху, — всхлипывает Эстер, — да чтоб в ней было много лука и чуть-чуть белого вина.

«Порядочный человек» тихо сидит в лодке. Пиджак у него нараспашку, рубашка нараспашку и душа нараспашку; сидит, купаясь в лучах теплого вечернего солнца. Он молчит, как больная ворона на дереве, но лицо сияет от счастья.

Лодка проплывает под старым тополем, на котором остается все меньше и меньше трепещущих листьев. Но они ему уже не нужны: когда мороз парализует его корни, он не питается и даже не дышит. Соки в земле, остывая, густеют, корни их не всасывают и не посылают питание верхним веткам. Прекращается циркуляция соков, и под корой вокруг множества старых годичных колец появляется новое. Старое дерево клонит ко сну. Оно отдает ветру свои шелестящие листья, заменяющие ему легкие, которые замерзли бы зимой, когда далеко уходит солнце, вечная мать, чьи теплые лучи вновь пробудят деревья весной. Старый тополь клонит ко сну, но он не боится зимы, ведь она сковывает холодом берега, и корни у него крепкие, в воду он не упадет. Боится он только весны, паводка, когда пропитанная влагой земля дрожит, как студень, и тяжелые глыбы ее сползают к реке. Всякое, конечно, случается, но об этом не стоит думать, все равно старый тополь ничем не может себе помочь. Он припас под корой пищу. Готовится ко сну и ждет лета.

Есть немало живых существ, которые любят лето, но и от зимы не бегут, а лишь одеваются потеплей. Например, у лиса Карака осенью вылезает летняя шерсть, редкая и не защищающая от холода. А новая шуба у него на пуху, и ему нипочем мороз. Зимой у лиса шкурка красивая, полный смысл его пристрелить, как полагают охотники, хотя сам Карак считает это глупым, возмутительным делом.

Но самые теплые шубы — перьевые, их носят дикие гуси, северные странники. Когда замерзают озера, их далекие становища, они садятся на зеркальную гладь, не чувствуя, какая она твердая. Спят, спрятав лапы в перья и укрыв крыльями голову, только вода их уже не баюкает. Лед пусть трещит, утолщается, это гусей ничуть не беспокоит. Он под ними подтаивает, а утром, когда стая улетает, там, где сидели птицы, остаются небольшие ямки. Гуси же, проведя ночь на льду, даже не чихают, это не в их обычае. Они закаленные путешественники, и свой дом, постель и одеяло несут на себе: все это им заменяет прекрасное оперение. Не морозы гонят их на юг, а снег, покрывающий посевы, и они летят до тех пор, пока не находят где-нибудь открытые кладовые, на которых не лежит снежный саван.

Хорошо ласточке, аисту и дикому гусю, но что делать коротконогим грызунам: мышам, белкам, соням, сусликам и хомякам? Они не могут, подобно птицам, проделать тысячекилометровый путь, поэтому устраиваются на зиму кто как умеет. Часть их забирается J КОНЮШНИ, сараи, в людские дома, а жители полей укрываются в подземных норах, которые заранее выстилают измельченной соломой. Среди них самый большой, вредный и злой — хомяк. Этот завистливый пузатый хапуга способен прокопать подземный ход глубиной в один-два метра, в котором готовит для своей драгоценной особы спальню. И туда никого не пускает, даже самку и своих же детенышей. К спальне примыкают покои потесней, которые говорят о характере хозяина. Не думайте, что в подземном дворце этого аристократа хранятся сокровища искусства, драгоценности, статуи, картины в золотых рамах, изображающие битвы хомяков, — этот брюзга купец подобного хлама не собирает и, пожалуй, правильно делает.

—Наше богатство то, что мы едим, — сопит он.

Перед тем как погрузиться в зимнюю спячку, хомяк надежно заделывает входы и осматривает сложенные в кладовых припасы.

—Надо думать, хватит на зиму, — почесывает он раздувшееся брюшко и хватает зерно то пшеницы, то ячменя, то кукурузы, — ведь это ими набиты кладовые.

Запасы у этого скупердяя огромные: подчас он собирает около ста килограммов зерна. Если морозы спадают, и злосчастный хозяин подземного замка просыпается от урчания в желудке, он принимается за еду и ест, пока живот не вспучит, а потом снова засыпает. Центнер зерна — ценность немалая, поэтому хомяку приходится опасаться человека, который, отыскав его нору, раскапывает кладовые и выкрадывает накопленные богатства. Присваивать его добро, как считает хомяк, — грабеж. А когда сам он обирал человека, то поступал честно: в поте лица своего, понемногу копил припасы на черный день, когда метель станет выплясывать на земле свой танец.

Кто не рассердится, что тревожат его сон? Кому понравится, что ломятся в его покои? Да никому! Не нравится это и хомяку, и потому, если его сразу не ударить заступом или лопатой по голове, он оставляет на голени врага безобразные глубокие раны. Человек лишит хомяка не только имущества, но и шубки, которую носят потом модные дамы, выдавая за канадскую белку или сибирского сурка. Против этого, однако, покойный хозяин подземного замка уже не может возразить.

Почти так же живет суслик. А вот мыши впадают в спячку только в очень суровую зиму, да и то лишь на короткое время. При первой возможности они вылезают из укрытий и, проделывая ходы под снегом, вредят посевам. Самые смелые из них, богатыри, забираются даже на верхушку снежных сугробов. Это почти самоубийство, ведь зимние хищники считают мышиное мясо самым изысканным блюдом. На мышиный писк галопом мчится лиса, охотно извлекают из снега дерзких героев и крылатые рыцари.

Соням такие опасности не грозят: эти мелкие грызуны, оправдывая свое название, спят с октября до апреля, укрываясь в древесных дуплах, расселинах скал, заброшенных птичьих гнездах, которые тщательно готовят к зиме. Они немногочисленны, предпочитают жить в лесу и тщательно избегают людей, так что человек редко встречается с ними.

Но тем лучше нам знакома белка, искусная прыгунья с пышным хвостом, однако любим ее мы напрасно. Там, где много белок, больших любительниц до птичьих яиц и птенцов, исчезают певчие птицы. Откровенно говоря, эти разбойницы с кисточками на ушах — самые заурядные грабительницы гнезд и птичьи убийцы. Им, разумеется, нужны и витамины, поэтому они охотно едят фрукты, орехи и лесные, и грецкие, желуди, древесные семена и кору. Из-за своего непоседливого характера белки не могут долго спать и только в студеный мороз лежат в удобных, выстланных травой гнездах, которые делают сами или арендуют навечно у больших птиц. Их тоже отличает страсть к накоплению, но, разделив свои запасы, они держат их в разных дуплах. Скаредность их безгранична, а память коротка, поэтому они порой забывают о некоторых кладовых, и запасы в них так и остаются неиспользованными или достаются другим.

Но пока еще осень. Только еще прилетели дикие гуси; в поле по бороздам еще бегают юркие мыши и суслики, к пущей радости ворон, пустельг, канюков; и хомяк еще только принимается замуровывать свои замок.

Карак с нетерпением дожидался ночи: в чужом месте его волновал непривычный шум. Недалеко была мельница, влажный ветерок доносил оттуда собачий лай, и в какой-то момент лис чуть не вскочил, хотя бегать при дневном свете — самая большая глупость. Но наконец солнце стало садиться, удлинились тени, и когда поблизости зашуршала мышь, Карак ее поймал.

— Даже ты пытаешься меня напугать?

Мышь не успела ничего ответить, да это и не требовалось. Облизав уголки пасти, Карак почувствовал, что раны его хорошо заживают. В его памяти возникли Мяу, камыши, и как только замигала первая звездочка, он пошел домой с намерением найти и съесть оставшиеся полкошки.