Ольга, собрав все свое самообладание, старалась не выдать охвативших ее чувств.

«Только не спугнуть, не спугнуть», — думала она, пряча глаза от Джерготова. А Иннокентий Аммосович расценивал ее взволнованное состояние по-своему и уже поздравил себя мысленно с успехом.

— Вы согласны помочь нам? — весело и уверенно спросил он.

— Чем я могу помочь? — тихо, почти шепотом спросила Ольга.

— Повлияйте на Ракитина. Убедите его в преимуществах нижнего варианта.

— Вряд ли это в моих силах. Как это сделать?

Джерготов не сразу ответил на прямой вопрос. Ольге показалось, что слова, которых она ждала, вот-вот будут произнесены, но Джерготов плавно развел руками и как бы с сожалением произнес:

— Что я могу вам подсказать? Изложите ему еще раз наши доводы. Вас-то ведь они почти убедили.

«Нет, не раскроется, — подумала Ольга, — такого голой рукой не возьмешь».

Продолжать разговор дальше не имело смысла.

— Вы рано торжествуете победу, — засмеялась Ольга, — я еще далеко не убеждена. Вы просто заставили меня призадуматься. Я вам очень благодарна за интересную беседу, — закончила она, вставая.

— Это мне нужно благодарить вас, — учтиво возразил Иннокентий Аммосович. — Надеюсь, эта беседа не последняя.

Он встал и проводил Ольгу до выхода из здания.

После ухода Ольги Иннокентий Аммосович долго сидел задумавшись. Надо было понять: зачем она приходила? И чем дольше думал Джерготов, тем яснее ему становилось, что дело, конечно, не в мотивировке решения ученого совета.

«Не случилось ли чего на острове?»

Ему сразу стало не по себе.

«Если доберутся до Максима… Конец. Выдаст!»

И теперь Иннокентий Аммосович укорял себя за то, что дал Максиму задание срывать изыскательские работы на острове. Он с самого начала мало верил в способность этого дубоватого Максима Щелчкова.

А может быть, на острове все в порядке и он напрасно пугает сам себя?

И Джерготов решил немедленно поехать на остров.

По счастью, охотничий сезон уже начался, день был субботний, так что можно было собраться на охоту, не вызывая ничьего недоумения или подозрения. Через полчаса темно-зеленая «Победа» с задрапированными окнами пронеслась по улицам города и, вырвавшись на простор южного тракта, скрылась вдали, прикрытая облаком пыли. На заднем ее сиденье развалился озабоченный Джерготов в охотничьем снаряжении.

Иннокентий Аммосович Джерготов имел основания быть озабоченным. Впервые он, кажется, серьезно промахнулся. Доселе двигался он неуклонно по восходящей линии. Сын крестьянина-бедняка Аллахинского улуса Аммоса Джерготова, он лишился отца на одиннадцатом году жизни. Аммос Джерготов погиб от пули белобандитов; через несколько лет умерла и мать. Но все же сын сумел окончить школу, а затем педагогическое училище. Молодой учитель быстро проявил себя, и вскоре его направили учиться в один из московских институтов. Через пять лет после окончания института Иннокентий Аммосович был уже кандидатом экономических наук. Он был на хорошем счету, считался активным общественником и подающим большие надежды ученым. Когда организовался Приленский филиал Академии наук, ему поручили важный пост ученого секретаря. Его общественная активность и особенно незапятнанная биография вполне оправдывали такой выбор. В этом не было ничего удивительного. Во всем Приленске не было человека, которому было бы известно, что истинная фамилия ученого секретаря вовсе не Джерготов, а погибший в бою с белобандитами Аммос Джерготов вовсе не его отец.

Этого в Приленске не знал никто, хотя один человек, и этим человеком был Егор Иванович Ынныхаров, часто видывал Джерготова в то время, когда он был еще малолетним сыном Аллахинского тойона Хаптагусова, у которого с детских лет батрачил Егор Ынныхаров.

Но Егор Иванович, конечно, не мог знать, что его бывший хозяин, Аллахинский тойон Денис Хаптагусов, от которого убежал он в партизанский отряд, не погиб, как это все считали, а остался жив и ушел с остатками разгромленной банды на Охотское побережье, а затем перебрался в Японию.

Перед бегством в Охотск он позаботился о судьбе сына. Накануне бандиты Хаптагусова расстреляли захваченного в плен проводника настигавшего их красногвардейского отряда Аммоса Джерготова вместе с сыном — подростком лет двенадцати. Вторая жена Хаптагусова, мать Кеши, была взята за красоту из бедняцкой семьи Джерготовых, и таким образом Хаптагусов расстреливал близкого родича. Но родственные чувства не приостановили расправы. Увидав Аммоса вместе с сыном-подростком, Хаптагусов довольно ухмыльнулся. Пленников увели на край оврага, и нестройный винтовочный залп возвестил, что все окончено. Хаптагусов подошел к казненным. Мальчик лежал ничком, поджав под себя, как бы в судороге, правую ногу. Не нагибаясь, пинком ноги Хаптагусов перевернул еще вздрагивающее тело, осмотрел убитого подростка и остался доволен. И ростом, и шириной плеч, и даже слегка лицом он был схож с его сыном Кешей. Теперь Хаптагусов был спокоен за своего сына, брать которого с собой в опасные скитания не решался.

Через несколько дней, взяв Кешу, Хаптагусов приехал к жене, теперь уже вдове Аммоса Джерготова и сообщил ей о гибели мужа и сына.

— Вместе с Аммосом захватили нас, — глухо рассказывал он, исподлобья бросая взгляды на плачущую женщину. — Вместе расстреливать повели. Меня пожалела пуля, а Аммос остался… мертвый…

Он помолчал, вслушиваясь в рыдания женщины, и продолжал:

— Вот к тебе пришел. Я теперь беднее тебя, Федосья, ни кола, ни двора не осталось…

Это была правда. Отступая перед красными отрядами, Хаптагусов сам сжег свою усадьбу.

— …сам уйду в тайгу, а мальчишку приюти… бездомный он, пусть за сына у тебя растет… Жив останусь, к зиме вернусь… не забуду тебя…

— Как звать парня? — спросила Федосья, утирая глаза.

— Иннокентием.

— Как моего, — вздохнула бедная мать, и слезы снова побежали по высохшим ее щекам.

Хаптагусов не вернулся ни к зиме, ни к следующему лету. Через несколько лет Федосья умерла. Теперь не осталось никого, кто мог бы выдать истинное происхождение Кеши. Без всякой опаски мог он называться Иннокентием Джерготовым.

Первую весть от отца Кеша получил уже Иннокентием Аммосовичем, учителем сельской школы.

Письмо пришло из Японии. Каким путем оно дошло, адресату не было известно. Письмо было короткое, деловое, без всяких родственных излияний.

Старик Хаптагусов, видимо, был хорошо осведомлен обо всем, что происходило в Приленске. Он извещал сына, что жив, хвалил за сноровку, с какою сын вышел в люди, сообщал, что надеется и сам вернуться на родину и что не так далек этот день. Сыну отец давал три наказа: первый — не забывать, кто был его отец и кем он должен был быть по праву; второй — войти в милость к тем, кто сегодня хозяева в Приленском крае; третий — узнать, живы ли три участника хаптагусовского отряда, и, не открываясь им до времени, быть готовым в нужную минуту найти их и связаться с ними. В числе трех названных был и Захар Шепелев.

Иннокентий Аммосович понял все, что было в строках и между строк родительского письма. Время было серьезное — начало тридцатых годов. В Приленском крае начиналась коллективизация, сопровождавшаяся яростными вспышками кулацкого сопротивления. На дальневосточных, не так уж далеких от Приленского края границах проявляли подозрительную активность японские воинские части. Под видом контрабандистов скопом переползали границу матерые японские разведчики.

Иннокентий Аммосович понял указания отца и, выражаясь официальным языком, принял их к исполнению.

Времени даром он не терял. К началу войны он уже заканчивал аспирантуру. Вторую весточку от родителя он получил летом сорок второго года. Она была полна плохо сдерживаемого ликования. Старик предвкушал близкое возвращение в родные края и советовал сыну быть готовым к большим событиям. В этом же письме он указал сыну его непосредственного начальника по службе Великой Японии, и с осени сорок второго года Иннокентий Аммосович с благословения родителя вступил на скользкий путь шпиона — изменника Родины и, захлебываясь от нетерпения, смакуя, перечитывал тяжелые сентябрьские и октябрьские сводки Информбюро, готовясь к роли приленского квислинга.