Она уложила отрез в ящик комода, задвинула его и отошла к окну. Андрей смотрел на жену со странным выражением не то недоумения, не то испуга, потом на щеках его выступила краска возмущения, и он медленно заговорил, стараясь умерить силу голоса:
— Знаешь, Людмила, у меня еще теплится надежда, что ты высказала это в запальчивости, не отдавая себе отчета в истинном смысле своих слов…
— Напрасная надежда. Я в здравом уме и твердой памяти.
— Тогда… тогда это пошлость!
— Ты меня охотно наделяешь всеми добродетелями. Мещанкой я уже была.
— Я был прав, когда упрекнул тебя. Начинается с мещанского неудержимого стремления к уюту и кончается циничным противопоставлением своих узколичных интересов интересам общественным. Труды Софьи Ивановны не пропали даром.
Людмила резко повернулась к нему.
— Тебе мало, что ты оскорбил меня! Ты забыл, что Софья Ивановна заменила мне мать. Как тебе не стыдно! Я думала, ты любишь меня. Я тебе все отдала, всем для тебя пожертвовала… Я не могла неделю прожить без концерта в консерватории и поехала за тобой в эту глушь. Для кого я живу здесь? Не для тебя? Вот благодарность за мою заботу о тебе.
— Твоя забота оскорбляет меня, пойми это!
— Оскорбляет? — прошептала Людмила, и в ее широко раскрытых темных глазах заблестели слезы. — Ну, Андрей…
Она заплакала, опустилась в кресло и закрыла лицо руками. Весь гнев Андрея сразу прошел. Он растерянно смотрел на вздрагивающие плечи Людмилы, испытывая искреннее желание успокоить ее, и не знал, как сделать это, что ей сказать.
— Андрюша! — укоризненно произнесла Клавдия Васильевна.
Он оглянулся. Мать стояла в дверях спальни. Видимо, она находилась тут давно и все слышала.
— Иди, я собрала тебе позавтракать, — сказала Клавдия Васильевна, и Андрей понял, что мать хочет поговорить с Людмилой, успокоить ее и что ей легче будет сделать это без него.
Андрей осторожно прошел в переднюю, надел халат и побрел на завод в глубоком раздумье.
«Почему она не поняла меня? Видимо, я сам в чем-то виноват. Но в чем?»
Анна Королева, крупная широколицая женщина лет тридцати, в белом платочке, повязанном, как носят старухи, узелком на лбу, закончила выстилку кож на козлы.
— Готово, Вася! — крикнула она Парамонову.
Василий снял ногу с педали и оглянулся. Анна стояла около козел, подперев бока полными, голыми по локоть руками. Белые кончики платка торчали в разные стороны, как маленькие рожки, придавая ее смуглому широкому лицу добродушное и одновременно важное выражение.
— Готово, — повторила она.
Василий выключил рубильник и подошел к ней. На двух массивных четырехногих козлинах висели аккуратно выстланные голубовато-зеленые кожи.
Парамонов приподнял верхнюю и внимательно ощупал хребтовую часть. Она была плотной и вместе с тем эластичной. «Товар хорошо подготовлен», — подумал он.
— Ну, Василий, — Анна с размаху хлопнула рукой по гладкой, чуть-чуть влажной коже, — смотри не подкачай. Все за тебя болеем. Оправдай доверие. Начинать будешь?
— Надо Андрея Николаевича подождать. Обещал прийти.
— Я схожу за ним.
Анна крупным, мужским шагом направилась к двери, но Андрей в сопровождении Чебутыркина уже входил в цех.
— Вы сегодня вроде именинника. Все на вас смотрим, — обратился Андрей к Парамонову.
Василий смущенно улыбнулся.
— Начинайте, — сказал Перов.
Парамонов включил рубильник, подошел к козлам, взял кожу, встряхнул ее и вскинул на подающий валик машины. Случайно оглянувшись, он заметил в дверях ухмыляющееся лицо Мишки Седельникова. Из-за Мишкиного плеча торчал рыжий ус его родителя.
Любопытство этой семейки обозлило Василия. Резко повернувшись к машине, он поставил ногу на педаль. Его локтя коснулась чья-то рука.
— Спокойнее, Василий Михайлович, — тихо сказал ему Андрей, — не волнуйтесь и не горячитесь.
Парамонов понимающе кивнул в ответ. Строгал он очень осторожно и не торопясь.
— Прими работу, Прокопий Захарыч, — Василий подал Чебутыркину выстроганную кожу.
Мастер тщательно осмотрел ее.
— Выстрогано чисто, — заключил он.
Андрей, улыбаясь, посмотрел на Василия и кивнул ему, разрешая продолжать работу. Но Василий стоял неподвижно около машины. Лицо его стало озабоченным.
— Что такое, Василий Михайлович? — спросил Андрей.
— Товар очень скользкий. Так и рвет из рук. Трудно строгать, — ответил Василий.
Андрей поднялся на площадку машины.
— Дайте-ка я попробую. — Принимая от Анны Королевой кожу, Андрей заметил изумление на лице Чебутыркина.
Действительно, строгать было очень трудно. При первом нажиме на педаль ножи едва не вырвали кожу из рук Андрея. Напрягая мускулы до предела, Андрей дострогал кожу и, отдав ее Чебутыркину, почувствовал, как у него заныли руки.
— Придется повременить со строжкой, — обратился он к Парамонову, — займитесь пока дубленым товаром, а тем временем что-нибудь придумаем. «Надо увеличить трение, чтобы не скользило, — думал Андрей. — Но как?»
Двое рабочих на широкой трехколесной вагонетке провезли мимо кучу сухих крашеных кож, покрытых приставшими к ним мелкими опилками.
«Из отволожки, — отметил Андрей, и тут же его осенила мысль: — Опилки… Вот решение вопроса».
— Прокопий Захарович! Распорядитесь пересыпать товар сухими опилками. Строгать его будем после обеденного перерыва.
В конце смены Парамонов закончил строжку опытного передела.
Андрей взял из его рук последнюю выстроганную кожу, и по его довольному виду Василий понял, что опыт закончился успешно.
Василий снял фартук, отряхнул его от приставших опилок, повесил на гвоздь, вбитый в стену рядом с рубильником, и подошел к Перову.
— Поздравляю, Василий Михайлович, строжка в голье удалась, — сказал Андрей, пожимая руку Парамонову. — Вот и довели до конца ваше предложение.
— Не мое, а наше, Андрей Николаевич, — ответил Василий и весело посмотрел на начальника цеха.
Глава шестая
Людмила стояла, прислонившись к резному столбику крыльца. Серый пуховый платок, небрежно накинутый на плечи, свисал до самого пола.
После теплого, почти жаркого дня резкая вечерняя прохлада казалась неожиданной и даже обидной. Людмила зябко поежилась и плотнее укуталась платком.
Из гавани доносилось пыхтение и шлепание колес маневрового пароходика, разводившего баржи по причалам. На угольной площадке электростанции грейферный кран с грохотом и лязгом перебрасывал уголь из трюма баржи на обрывистый высокий берег.
Крупные мерцающие звезды густо усеяли иссиня-черное небо.
Чуть правее верхушки заводской трубы висела яркая вечерняя звезда. Клубы дыма, выползающие из трубы, расплывались и исчезали на темном небе.
Людмила, не отрываясь, смотрела на звезду. Когда яркая сверкающая точка почти скрывалась в клубах дыма, ей становилось как-то не по себе, хотелось раздвинуть пелену.
Мысли Людмилы были так же не собраны и сбивчивы, как неясные очертания клубов дыма, наплывающих на светлую звезду. «Странный человек, — думала она, — ну куда он меня завез?» Я всегда с ужасом представляла людей, обреченных жить в провинции, где-нибудь в Тамбове или Вологде, и вот попала… в Приленск… Глупая фантазерка… Он мне показался таким умным… даже талантливым… Я думала, что это настоящий большой человек. Как горячо он говорил на выпускном вечере в институте: «У всех нас одна цель — служить своему народу»… Красивые слова… И чем кончилось все это?.. Маленьким грязным заводом на краю света. И этот завод для него все. Смешно и обидно слушать, когда он говорит о своем заводе. Завод, завод и завод… В эти минуты он просто жалок… Но почему я все еще люблю его? Что в нем осталось от того Андрея, которого я полюбила?..»
Хорошее вспоминается легко.
…Это было четыре года назад. На именинах у подруги она увидела в первый раз Андрея. Сначала даже не увидела, а услышала, как он смеялся… Она запоздала и пришла, когда почти все были уже в сборе. Раздеваясь в передней, она услышала доносившийся из гостиной громкий искренний и оттого необычайно заразительный смех.