Доклад Андрея был похож на отчетные доклады директора завода. Планы, цифры, проценты. А цифры за последний месяц были не так уж плохи — план выполнен, и многие рабочие, сначала очень внимательно слушавшие доклад, начали переговариваться между собой.

Андрей досадовал на себя, что не так начал, не про то говорит и не может доходчиво объяснить главное.

«Не сумел взять быка за рога», — подумал он, поймав чей-то скучающий взгляд.

Насторожившийся сначала Чебутыркин, услышав от докладчика утешительные цифры, успокоился и даже приосанился.

Торжествующий вид Чебутыркина словно подстегнул Андрея, нужные слова сразу нашлись. Андрей отодвинул в сторону таблицы и сводки и без всякого перехода, неожиданно для слушателей сказал:

— Но, хотя, товарищи, план цехом и выполнен, хорошей нашу работу назвать нельзя.

— Это почему же? — вызывающе бросил развалившийся на верстаке Мишка Седельников.

— Почему? — Андрей остановился и внимательно посмотрел на самодовольное круглое Мишкино лицо. — А вот почему. Как мы план выполняем? Закройщики так про нас говорят: у кожевников свой график — в первой декаде спячка, во второй — раскачка, а в третьей — горячка. Сами работаем рывками и обувщикам работу срываем. А качество какое даем под конец месяца?

Теперь все слушали внимательно. Андрей заметил одобрительные взгляды Парамонова и сидевшего рядом с ним пожилого рабочего-якута.

— Почему мы в начале месяца, работая без штурмовщины, не можем осилить план? Давайте разберемся. Скажите, почему вы в прошлом месяце четырнадцать раз не выполнили своей дневной нормы? — в упор спросил Андрей беспокойно заерзавшего Седельникова. — В одной бригаде с вами работает Семен Корнеич Колотухин, он дает каждый день полторы нормы. А ведь по возрасту он, без малого, в деды вам годится!

— Он стахановец, — протянул Мишка, — премированный. Не нам чета. С него портреты в газетах печатают.

— Заслужи, и тебя напечатают, — строго сказал перезольщик Сычев. — А пока не за что.

— Теперь поговорим о соревновании, — продолжал Андрей. — Социалистические договоры на машинке отпечатаны, и только подпись на бумажке живая. А если бы не разные подписи, так можно подумать, что один человек все эти обязательства принимал.

— Так ведь суть-то у всех одна, — возразил кто-то, Андрей как бы не заметил возражения.

— Вот послушайте сами, — он вынул из папки несколько договоров и начал читать:

Затем Андрей зачитал договоры Колотухина и Сычева. Они тоже обязывались норму выполнить на сто двадцать процентов.

— Еще таких договоров, — заглянул Андрей в папку, — здесь с полсотни наберется.

Раздался смех, а перезольщик Сычев, сокрушенно крякнув, махнул рукой. Андрей, взглянув на него, тоже не мог не улыбнуться.

— Вот видите, что получается. Нет души. Кто-то сочинил, напечатал, а товарищи только руку приложили. И даже процент-то почти у всех один, как под диктовку писали. И выходит занятно: сейчас Сычев и Колотухин больше полутора норм дают, а обязательства берут выполнять на сто двадцать. Как же это, Федор Иванович? — обратился Андрей к окончательно помрачневшему Сычеву. — Выходит, включаясь в соревнование, обязался ты работать хуже и подписью своей это удостоверил. Как же так?

— Неладно получилось, сам вижу, — угрюмо произнес Сычев. — Конечно, работаем мы не так, как тут записано, а много лучше. Я за месяц сто семьдесят процентов нормы дал. Ну, а договора такие, действительно, одна формальность. Перевод бумаги.

— Отметил я, товарищи, что мне бросилось в глаза как новому человеку. Вы работу лучше меня знаете. Прошу вас говорить о всех недостатках без утайки. Это нужно, чтобы выправить работу, — закончил свой доклад Андрей.

Чебутыркин выступил первым. Он пытался оправдаться, завел разговор об особых трудностях, вытекающих из отдаленности завода от центра и плохого технического снабжения. В конце речи он выразил надежду, что, ознакомившись подробно «с нашими условиями, недостатками, недохватками», новый начальник «сменит свое суждение» и «не будет так их винить».

Мишка Седельников подал с места зычную реплику:

— Как новый начальник придет, так у нас все плохо. Месяц проживет, и опять все у нас хорошо. — И, выдержав пристальный взгляд Перова, добавил с наглецой: — Не в первый раз мы эту песню слышим.

Эта выходка задела не только Андрея.

Строгаль Ынныхаров, пожилой сухощавый якут с темным морщинистым лицом, встал с верстака и подошел почти вплотную к Мишке.

— Говоришь, новый начальник всегда хороший? А старый всегда плохой? Неправда!.. Мы тоже понимаем! Когда начальник с рабочими мало говорит… Придет в цех, только «здравствуй» скажет и то не каждому. Себя шибко умным считает, а рабочего шибко глупым. Тогда и работа плохая… А если начальник к рабочим пришел, рабочим правду говорит, с рабочими советуется, с рабочего хорошей работы требует, значит, хороший начальник… И работа хорошая будет.

Ынныхаров говорил с сильным акцентом, отрывисто, часто останавливаясь посреди фразы и, видимо, с трудом подбирая слова, но рабочие его хорошо понимали, по их лицам видно было, что большинство с ним вполне согласно.

Но Седельников не унимался.

— Вот как он тебя взгреет, так посмотрим, какой будет хороший начальник!

Высокий белобрысый парень, сидевший возле Чебутыркина, громко засмеялся.

Ынныхаров оглянулся, потом снова перевел взгляд на ухмыляющегося Мишку и сказал с усмешкой сожаления:

— Эх, молодой ты да глупый. Совсем глупый! Тебе хороший начальник, кто плохую работу прощает. Нет!.. Я плохо сделал — меня накажи. Ты плохо сделал — тебя накажи. Другой раз хорошо будешь делать, производству польза… И тебе, дураку, польза. Вот что значит хороший начальник.

После Ынныхарова выступило еще несколько человек, одним из последних говорил бригадир перезольщиков Сычев.

Приземистый и широкоплечий, он вышел к столу, за которым Надя писала протокол, и, оглядев всех собравшихся, негромким, чуть хрипловатым голосом начал свою речь, медленно выговаривая слова. Андрей вспомнил, что этот рабочий первый сочувственно отнесся к требованию навести порядок в конторке.

— Правильно, — сказал Сычев, кивнув в сторону Ынныхарова. — Мало с нами говорят. Не то что не советуются, а, можно сказать, прячутся от рабочих. А когда и говорят, так все выходит, что в нашей плохой работе кто-то виноват, а не мы. А у нас все хорошо… И мастера хорошие… И рабочие хорошо работают… Все тихо и гладко. Одним словом, «ты меня не тронь, и я тебя не трону». Так все и идет. Андрей Николаевич правильно говорит. Во многом мы виноваты. Наша плохая работа всему заводу тормоз. Я так думаю: если начальник и мастера сами лучше работать будут и с нас строже спрашивать — другой табак будет. А что ты, Седельников, зубы скалишь, так это от твоей дурости.

После выступления Сычева Мишка уже не раскрывал рта, понимая, что сочувствие рабочих на стороне Перова.

Понял это и Андрей. И сознание того, что коллектив верит ему и принимает его в свою рабочую семью, не только обрадовало, но и ободрило: теперь цех будет работать лучше.

Глава пятая

Директор завода Сергей Сергеевич Кравцов выразительно вздохнул и со страдальческим видом прижал длинные узловатые пальцы к лысеющим вискам.

— Еще раз вынужден повторить: мне достаточно одного эксперимента.

На его бледном выбритом лице промелькнула брезгливая усмешка.

— Мне кажется, — продолжал он, — и вы могли убедиться в технической безграмотности предложения строгаля Парамонова. Я, — подчеркнул директор, — в этом был убежден и до проведения опыта. Да, до проведения опыта. Но теперь у нас в такой моде всяческие рационализации, — усмешка снова тронула его тонкие губы, — что отклонять предложение сразу я счел нецелесообразным…