Попова выпила порошок, и ей стало легче. Теперь она держалась спокойнее, и первое неприятное впечатление о ней немного сгладилось.

— Вы, наверное, думаете — вот толстая баба отъелась на казенных хлебах, наверняка ворует, — неожиданно сказала она. — А ведь не от хорошей жизни полнота эта. Подумайте сами — целый день на ногах, толком не поешь — кусочек того схватишь, кусочек другого. Сейчас-то ничего — в перерыв домой сходить можно, пообедаешь как человек. А в Дедове даже столовой нет, так с утра и до вечера — без горячего. Из-за этого и язву получила. Где мне расписаться?

Попова ушла.

«Теперь надо поехать в Дедово, — решил я. — Если и там будут такие же «блестящие» результаты, то на этой командировке можно поставить точку».

Я зашел к начальнику Каменской милиции и поделился своими планами.

— В Дедове работает участковый уполномоченный Бугаенко, — сказал он, — тот наверняка Никифоровых знает. Может быть, дать машину? Тут дорога хорошая — за полчаса доберетесь...

Дорога в Дедово была очень красива. Я сидел рядом с шофёром и любовался яркими красками осеннего леса, прорезанного черной полосой асфальта. Шины милицейской «Победы» мягко шуршали, сзади машины поднимался шлейф опавших листьев. За каждым поворотом открывался такой замечательный вид, что я забыл и о Дедове, и о пожаре, и о Никифоровой. Но вот еще один поворот, и перед моими глазами сразу открылась вся деревня. Шофёр поехал медленнее. Курицы, отчаянно размахивая крыльями, понеслись во все стороны. Вот и небольшой домик участкового уполномоченного.

Мне понравилось, что Бугаенко, приветливо поздоровавшись со мной, тем не менее попросил документы и прочитал мое удостоверение. Потом мы сели за стол, покрытый чистой льняной скатертью.

Участковый говорил не торопясь, словно взвешивал каждое слово:

— Никифоровы — скрытные люди. Родных у них нет. Петр раньше судился. За кражу. Вернулся год назад. Работает без замечаний. Пьет мало. Мать его после пожара уволилась. Живут неплохо, корову по весне купили, крышу железом покрыли.

— Вы не знаете — Петр был в деревне, когда магазин горел?

— Говорят, вечером куда-то уезжал, и вернулся уже ночью.

— Кто говорит?

— Люди. Точнее пацаны. Школьники, — поправился он. — Понимаете, у насоса порвался ремень вентилятора. Ну, пожарники и послали ребятишек к колхозному шофёру — нет ли у него запасного ремня. Те — в гараж, а он на замке. Стучались в дом к Никифоровым — никто не ответил. Я потом Петра спрашивал: «Где ты был?» Говорит, спал дома. Утром же люди слышали, как машина подъехала к гаражу. Я об этом докладывал начальству...

Наша работа требует двух на первый взгляд противоположных вещей. С одной стороны, тщательного, скрупулезного анализа, а с другой стороны, фантазии. Да, да, не удивляйтесь, именно фантазии.

И я представил себе, как это было. Извиняюсь, как это могло быть.

Ночью Петр подъехал к магазину. Слесарный инструмент у шофёра всегда под рукой, Мать стоит на страже. Быстро выломал дверь. Нагрузил товар. Плеснул ведро бензина, чиркнул спичку. Выехал на шоссе. Где-то спрятал товар. Под утро вернулся. Потом похищенное потихоньку начали продавать через знакомых завмагов. Появились деньги. Купили корову. Покрыли крышу...

Я побеседовал с двумя шустрыми мальчиками, искавшими в ту злополучную ночь колхозного шофёра. Разыскал и допросил людей, которые под утро слышали шум машины. Тогда я вызвал Никифорова.

Вначале он упрямо твердил, что в тот вечер спал дома. Но когда я совсем потерял надежду на успех, Никифоров вдруг сказал, что я прав и в тот вечер он действительно уезжал.

— Куда?

— По делу.

— По какому?

— Мне было нужно.

— Куда вы уезжали?

И тут он замолчал. Я даже удивился. Молчит и всё.

— Никифоров, вы будете давать показания?

— Я всё сказал.

— Куда вы уезжали вечером 21 марта?

Молчание.

— Вы отказываетесь говорить, куда вы уезжали?

— Да.

— Никифоров, — обратился я к нему, — поймите, что своим, я бы сказал странным, молчанием вы вызываете известные подозрения.

— Ну вот еще, — буркнул он, — поджигателя нашли.

— Поэтому, — продолжал я, как бы не замечая не совсем вежливых слов, — прошу вас рассказать откровенно, куда вы уезжали вечером 21 марта.

Никифоров задумался:

— А если скажу, так, наверно, завтра вся деревня узнает?

— Можете быть спокойны. Материалы дела не подлежат разглашению.

— Ладно, откроюсь уж вам. Ездил я в Лисино. Девушка там у меня. Понимаете? — И Никифоров неожиданно улыбнулся.

Забегая вперед, скажу, что эта девушка оказалась очень милой и симпатичной. Немного смущаясь, она рассказала мне, что с Петром они давно дружат, и он нередко приезжал к ним на машине, а иногда оставался ночевать.

Но, к сожалению, она не помнит, ночевал ли Петр у них 21 марта.

— Если бы знала, что это понадобится, записала бы число, — сказала она просто.

В тот же вечер я допросил Прасковью Никифорову. Меня несколько настораживали ее объяснения, что магазин вспыхнул весь сразу — ведь обычно где-то начинает гореть в одном месте, а потом уже огонь охватывает всё здание.

Она почти слово в слово повторила прежние показания, зябко куталась в вязаный шерстяной платок и беспрерывно приговаривала: «Господи, вот напасть-то какая!»

— Оставьте господа в покое, — наконец сказал я. — Постарайтесь понять меня. Вы утверждаете, что магазин весь, понимаете, сразу весь, охватило пламенем...

— Точно, весь сразу вспыхнул как свечка, — закивала Никифорова головой.

— Но так же не может быть. Вы ведь сами говорите, что не отходили от магазина.

— Точно, ни на шаг от него.

— Как же это он сразу весь вспыхнул?

— Вот так сразу и вспыхнул, Я бегом в контору. Шагов десять отбежала, не более, оглянулась — из всех окон пламя. Вот напасть-то какая.

— Хорошо, — сказал я, хотя ничего хорошего из допроса не вытекало. — Поговорим о другом. Расскажите теперь о Поповой.

— Не знаю, что и рассказывать. Женщина она самостоятельная. Больная вот только.

— Какую вы получали зарплату?

— Двести семьдесят пять по старым деньгам в месяц. Да за мытье полов тридцать пять. За топку печей — зимой конечно — семьдесят. Иной раз еще рублей тридцать за всякие мелочи даст.

Я понимал, что такая точность в подсчете своих доходов совсем не говорит о любви Никифоровой к деньгам. Просто человек привык считать трудовую копейку.

— За какие мелочи платила вам Попова?

— Ну, простираешь ей халат, еще что-нибудь, кастрюльку помоешь, магазин подметешь.

— Какую кастрюльку?

— Я же вам говорила — больная она. Кашку себе последнее время варила на плиточке. Что мне помыть кастрюльку трудно?

— Какой плиточке? — не удержался я.

— Господи! Прости меня, грешную, — неожиданно всплеснула руками Никифорова.

— Какая плиточка? Отвечайте!

— Только вы уж Валентине Ивановне не говорите, что бес меня за язык потянул.

— Какая плиточка? Я третий раз спрашиваю вас.

— Маленькая такая. Электрическая. Только кашу на ней и варили. Как она просила меня не болтать об этом! Теперь ей штраф платить придется — нарушение пожарных правил...

Вот это новость! В магазине находилась электрическая плитка. Пока это только показания одного человека. Но может быть завтра в моих руках будет сама плитка — ведь керамика не поддается огню.

Утром мы с Бугаенко, вооружившись лопатами, направились на место, где раньше стоял магазин. С непривычки я быстро устал и натер на ладонях мозоли. Участковый же копал как заведенный и переставал работать, по-моему, только для того, чтобы дать мне немного передохнуть.

Парни, проходившие по дороге, беззлобно подтрунивали над нами:

— Никак огородом занялись? На золе картошка хорошая вырастет.

— А вы помогли бы лучше, чем языком трепать, — ответил Бугаенко.

— Половину урожая отдашь — поможем.

— Весь отдам. Серьезно — помогли бы.

Они подошли. Я объяснил им в чем дело. Высокий юноша сбегал за лопатами. Теперь работа пошла веселее.