— Зачем эти формальности, Борис Владимирович? — запротестовал Лифатов.

В четверг целый день ждали машину, которая должна была привезти рояли, но она так и не пришла.

В пятницу позвонили в гостиницу. Номер Хрусталева не отвечал. Не пришел Хрусталев и подписывать договоры.

Утром в субботу Лифатов и Волгин получили телеграммы одинакового содержания.

Но это отнюдь не успокоило музыкантов.

Волнение Лифатова и Волгина еще более усилилось, когда выяснилось, что как ни странно, но никто не видел документов заместителя министра, а когда по телефону далекий голос сообщил, что в Министерстве культуры автономной республики Хрусталев не работает, приятели наконец поняли, что нужно делать, и бросились в милицию.

Волнуясь и перебивая друг друга, они долго и путанно объясняли, что с ними произошло, пока наконец дежурный понял, в чем дело, и направил незадачливых музыкантов к майору Шулякову

От него, собственно говоря, мы и узнали об этой истории.

С Шуляковым мы старые друзья. Жизнерадостный, веселый и чуточку взбалмошный, он очень любит разные смешные истории. Когда застаешь Шулякова в его кабинете, а это удается далеко не каждый день, на его рабочем столе всегда гора бумаг. Кажется удивительным, как он может работать в таком хаосе различных протоколов, сводок, справок, дел. Но, очевидно, в этом хаосе есть какая-то система, и за многие годы работы в милиции никто не жаловался на то, что майор Шуляков потерял хоть один документ.

У работников уголовного розыска есть известная специализация. Одни занимаются раскрытием тяжких преступлений, другие расследуют кражи, третьи борются с угонами автомашин.

«Специальность» Шулякова — раскрытие мошенничеств.

— Знаете, — говорил он нам как-то, — люблю это дело. Очень уж интересный народ мои клиенты. Мошенник — это ведь не какой-нибудь воришка. Он на психологии работает. Тут важно всё — и момент правильно выбрать, и понять, к чему человек слабость имеет. А слабостей у некоторых на первый взгляд порядочных людей — ой как много! Тот спит и видит, как машину вне очереди достать, этот об отдельной квартире печется — готов любому деньги всучить, третий, как увидит что-нибудь дорогое да по дешевой цене, ну прямо дрожит, ничего не соображает. Мошеннику только этого и нужно. Честный человек его не интересует. Один прохвост говорил мне: за что, мол, нас наказываете, мы ведь тоже боремся с пережитками прошлого, воспитываем граждан. Только не лекциями, а рублем. Ишь какой умник! А пострадавшие, действительно, попадаются такие, что, не известно — надо ли их признавать потерпевшими или самих на скамью подсудимых сажать.

А насчет бдительности? Представляете — стесняются лишний раз документы проверить, нетактично, мол, это, унижает достоинство советского человека.

Сейчас стало легче бороться с мошенничеством. По новым законам наказывать строже стали. Очень правильно! А то раньше больше трех лет им не полагалось. Не успеешь в тюрьму посадить — уже выходит. Зачеты, досрочное освобождение. И опять за старое. Только в другом городе...

— А где же всё-таки Хрусталев? — поинтересовались мы.

— Не знаю. Ищем. Где-нибудь даст о себе знать.

А Хрусталев в это время жил не так уж далеко от Ленинграда, в небольшом прибалтийском городке. Только был он уже не Хрусталев, а Павлов и поэтому его не волновало, что хозяйка, у которой он снял комнату, отнесла его паспорт для прописки в отделение милиции.

— Какой приятный человек, — говорила она соседям. — Вежливый. Если когда поздно вернется — в прихожей ботинки снимает, чтобы нас не побеспокоить. Всем доволен. Деньги платит всегда вперед. Счастливая жена при таком муже.

Но хозяйка ошибалась. Хрусталев никогда не был женат. Родных и близких у него также не было.

Борису Владимировичу шел пятьдесят шестой год. Неплохое образование, которое он получил когда-то, острый, наблюдательный ум, хорошее знание людей, — всё это, к сожалению, принесло не те плоды, которые могло бы принести. Трудно сказать, почему так получилось, но даже сама мысль о том, что он, Хрусталев, будет где-то работать, кому-то подчиняться, была ему органически противна. В колониях он работал лишь в силу необходимости. А на свободе этой необходимости не было. Он презирал воров, грабителей и других преступников, с которыми сталкивался в тюрьмах и местах заключения. Это были, по его мнению, люди с ограниченным мышлением, про себя он называл их «подонками». Нет, Борис Владимирович никогда не унижался до простой кражи. Вы могли спокойно оставить ему на сохранение не то что свой чемодан, но и свой бумажник.

Хрусталев хорошо понимал, что, обманывая людей, он причиняет им страдания, горе, но это никогда не беспокоило его. «В следующий раз будут умнее», — усмехался он.

Когда его арестовывали, он больше всего не любил разговоры на моральные темы.

— Да, я совершил преступление, — говорил он следователю, — судите. А от этих нравоучений прошу меня избавить. Поверьте, они не принесут результатов — пустая трата времени.

Освобожденный амнистией 1945 года, Хрусталев по поддельным документам устроился на работу врачом-психиатром, потом опять арест, колония, затем афера с переселенцами, наивными доверчивыми людьми, которые передавали деньги на перевозку домов «представителю райисполкома», потом операция с квартирами в одном из крупных украинских городов, позднее снова арест. Менялись только сроки наказания, колонии, пострадавшие, а жизнь оставалась той же. Вот и сейчас деньги на исходе. Отдохнул и хватит — пора подумать о новом «деле».

Распрощавшись с хозяевами, Хрусталев выехал в С. Пока плана никакого не было. Идея пришла внезапно. Просматривая центральную газету, натолкнулся на заметку о злоупотреблениях на небольшой галантерейной фабрике.

Мигом пришла мысль — явиться на фабрику, так сказать, «по следам выступлений», под видом специального корреспондента этой газеты. Только как быть с документами? Ну, это уже детали, мелочи.

Приехав в центр города, Хрусталев прежде всего обратился в справочный киоск, узнал телефон директора фабрики и затем позвонил ему. Директор сказал, что готов принять корреспондента и пропуск будет немедленно спущен.

В проходной показал паспорт. «Если спросят, почему нет штампа газеты — скажу, что я внештатный корреспондент».

Однако этого не потребовалось.

«С него, пожалуй, не возьмешь», — подумал Хрусталев, когда в начале беседы директор сразу же оговорился, что он на фабрике новый человек. — Надо кого-нибудь из старожилов найти». В конце концов Хрусталев остановил свое внимание на техноруке. Уж больно он был предупредителен со «столичным корреспондентом».

Вспомнив время, когда несколько месяцев он работал нарядчиком в исправительной колонии, Хрусталев попросил дать ему для просмотра несколько нарядов и, вытащив блокнот, с глубокомысленным видом стал переписывать фамилии рабочих и начисленную им зарплату.

— Это вы здесь расписались? — спрашивал он изредка технорука.

— Я, а что?

— Нет, ничего, — отвечал Хрусталев, делая пометки в блокноте.

Наступил час обеда. Хрусталев почувствовал, что технорук не знает, приглашать корреспондента обедать или не приглашать. «Надо помочь ему», — решил Хрусталев.

— У вас здесь столовая далеко? — спросил он.

— Да нет, рядом, пойдемте, я тоже иду обедать.

Как и следовало ожидать, «столовой» оказался небольшой уютный ресторан. Немного поломавшись, Хрусталев разрешил взять бутылку вина. За обедом «корреспондент» как бы невзначай сказал, что собирается приобрести кое-что из мебели, выпускаемой местной промышленностью. С удовлетворением отметил, что эта тема встретила у собеседника самое живое участие. «Еще немного, — подумал он, — сам деньги предложит, в долг, конечно».

— А что вы делаете вечером? — поинтересовался технорук, наливая Хрусталеву рюмку.