Работая в Кронштадте, я чувствовал, что работа меня нисколько не обременяет, уставать от работы редко когда приходилось; работая поденно, человек не измучается, не так скоро истреплет свою жизнь. Совсем не то—работа сдельная, поштучная: на этой работе человек себя не жалеет, он положительно забывает о своем здоровьи, не заглядывает вперед своей жизни, никогда не задумывается, как влияет работа на продолжительность его жизни.
Нет! Он гонит и гонит работу вперед, пот градом льется ,с него, и необтертая капля тяжело шлепается на его работу, вызывая его неудовольствие и ругань, порывистое движение рукавом по лбу сейчас же следует за этим, и опять работа, работа спешная, торопливая, и все для того, чтобы получить лишнюю копейку процента на рубль.
Еще хуже в партии, где каждый следит друг за другом. Особенно трудно, когда нескольким человекам дается для работы одинаковая вещь: тут уже всякий проявляет самую наивысшую, какая только возможна, степень интенсивности. При таких работах рабочие положительно зарывают 3) свое здоровье. Постоянно попадаются один или два более ловких, которые гонят работу вперед остальных, другие, из сил выбиваясь, стараются не отстать и даже боятся пойти по естественным надобностям, дабы не упустить лишних минут, в которые их могут обогнать в работе.
На такую-то работу попал и я, и хотя не особенно был смирным, но защита была всегда не лишней. Защитить же меня взялся товарищ—сосед по работе, уже очень пожилой семейный человек, но с натурой протестующей; к несчастью, он был неграмотным человеком.
Мы с ним жили очень дружно, он часто рассказывал про разные бунты и про то, как доктора и студенты во время холеры морили народ, и как их народ бросал в Неву с Николаевского моста. Припоминая его теперь, я положительно удивляюсь тому сочетанию взглядов, какие в нем были. Он помнил ту литературу, которую народовольцы раскидывали на заводе, и то, как эту литературу читали по застенкам, и хотя сам был неграмотный, но всецело стоял своими симпатиями за людей, распространявших такую литературу. Иногда таинственно сообщал мне на ухо про убийство царя, говоря, что, мол, его за дело убили, и только народ не понимает это, а без царя жизнь можно устроить еще лучше теперешней. Нужно ли говорить, что он ненавидел монтеров и разных старших и эту ненависть переливал в меня и разжигал ее сильней и сильней.
Первый год работы на заводе меня удовлетворял, несмотря на то, что, как можно выразиться, я не жил, а только работал, работал и работал; работал день, работал вечер и ночь и иногда дня по два не являлся на квартиру, отстоящую в двадцати минутах ходьбы от завода. Помню, одно время при экстренной работе пришлось проработать около 60 часов, делая перерывы только для приема пищи. До чего это могло доводить? Достаточно сказать, что, идя иногда с завода на квартиру, я дорогой засыпал и просыпался от удара о фонарный столб. Откроешь глаза и опять идешь, и опять засыпаешь и видишь сон вроде того, что плывешь на лодке по Неве и ударяешься носом в берег, но реальность сейчас же доказывает, что это не настоящий берег реки, а простые перила у мостков.
Так работая, не видишь никакой жизни, мысль ни на чем не останавливается, и все желания сводятся к тому, чтобы дождаться скорее какого-либо праздника, а 'настанет праздник, проспишь до 12 или до 1 часу и опять ничего не увидишь, ничего не узнаешь и ничего не услышишь, а завтра опять работа, та же тяжелая, продолжительная, убийственная работа и никакой жизни, никакого отдыха.
И оказывается для кого все это? Для капиталиста! Для своего отупления! Отрадой может служить лишь то, что не понимаешь этого и тогда не чувствуешь ужасного гнета и бесчеловечности.
Так, в общем, текла безжизненно и печально та жизнь, которой живут большинство людей. Иногда приходилось кое-что слышать, но не понимая и не разбираясь в этом.
На этом я закончу описание своей жизни до превращения из самого заурядного числительного человека без строгих взглядов и убеждений в человека-социалиста.
Однажды, в такой же день, как и в бесчисленные дни раньше, цогда так же монотонно вращались приводы и скользили ремни по шкивам, так же всюду по мастерской кипела работа и усиленно трудились рабочие, так же суетливо бегал мастер, появляясь то в одном, то в другом конце мастерской, и не менее суетливо вертелось множество разного рода старших дармоедов, я стоял у своих тисок на ящике и, навалившись всем корпусом на 18-й *) напильник, продолжал отделывать хомут для эксцентрика паровоза. Так же и такие же хомута отделывали и еще два слесаря, и мы .старались во всю мочь, засучивши по лркоть рукава рубашки и снявши не только блузы, но и жилеты. Пот выступал на всем теле, и капли одна за другой шлепались и на верстак и на пол, не вызывая ничьего внимания.
И при таком трудолюбии никто и никогда не придет и не скажет ни похвалы, ни порицания, никто не посоветует отдохнуть от надоедливой и тяжелой работы.
День клонился к окончанию работ, и многие уже начинали посматривать по сторонам, желая подметить, нет ли движения к прекращению работ; так как день был субботний, то работу заканчивали обыкновенно минут за 10—15 до заводского гудка об окончании работ.
—Будет стараться-то, все равно всей работы не переработаешь!—раздался около меня голос незнакомого слесаря из другой партии, такого же молодого человека, как и я. Я поднял голову и, выпрямившись всем корпусом, по привычке осмотрелся во все стороны, желая подметить малейшую опасность со стороны какой-либо забегалки, но таковых нигде не оказалось, и я, смотря на него, ответил:
— Оно правда, что работа дураков любит, но мы на пару 4) работаем, и потому я не желаю итти в хвосте других.
— Завтра воскресенье, как ваша партия—будет работать, или нет?—начал политично Костя 5) так я буду называть моего товарища), видимо заранее подметив меня, как желанного суб’екта для направления на светлый, энергичный путь бфьбы за свободу, равенство и братство. Этими идеями он только-что проникся сам и почувствовал сильный прилив проповеднической энергии.
— Нет, завтра у нас никто не работает, — отвечал я.
— Что же ты делаешь в свободное время дома?
— Да ничего особенного. Вот устраиваем скоро вечеринку с танцами, — начал было я рассказывать, в надежде привлечь его к участию в веселом времяпровождении.
— А у тебя книги какие-нибудь есть? — спросил он.—Ты читаешь ли когда что-нибудь?
Я смутился от сознания, что давно ничего не читал, хотя и обладал десятком книг. Но я их не понимал, и потому они лежали у меня на маленькой этажерке, как приличное украшение комнаты молодого человека. Однако, я сообразил, что Косте может кое-что понравиться из мою£ книг, и потому предложил ему познакомиться с ними, придя как-нибудь вечером или в воскресенье. Ко,стя охотно согласился на мое предложение и, немного помолчав, предложил мне познакомиться с ним поближе, и тут же попросил притти к нему на квартиру завтра после обеда. Я обрадовался предстоящему знакомству. Хотя в то время знакомых у меня было уже достаточно много, но совершенно не было таких, каким мне представлялся Ко,стя. С работы мы поШли вместе. Он часто отбегал от меня, чтобы кое с кем поговорить, снова возвращался ко мне и, наконец, указал дом, в котором он жил. Мы дружески расстались, и я дал обещание на другой день непременно быть у него.
Около часу дня в воскресенье я направился к Косте и без труда разыскал квартиру, в которой он жил. Хозяйка добродушно указала его комнату, куда я и вошел. Комната была небольшая, квадратная. Кроме хозяина, в ней сидело два молодых человека, одного из них я хорошо знал, так как он работал в одной партии с Костей, а другой был, кажется, его братом. Я сел, мы перекинулись парой слов, и разговор совершенно прекратился. В это время Костя вынимает откуда-то печатный листок, подает его одному из товарищей и просит прочитать. Товарищ берет и читает листок, а мы все трое сидим молча. Так как я не знал содержания этого листка, то и не обращал особенного внимания на то, как читает его товарищ, и какое действие производит листок на читающего, но Костя и другой товарищ присматривались к читающему как-то особенно и чувствовали себя, повидимому, очень напряженно. Все молчали, наконец, товарищ прочел, сложил листок и передал его Косте, делая все это молча; я думал, что тут какое-то личное дело, о котором мне знать не следует.