За высокой насыпью железной дороги раздался выстрел, потом другой. Евдокимов, стиснув зубы, рванулся изо всех сил…

У бетонной стены, за которой затихал гул удаляющегося состава, стоял на коленях Димка. Перед ним лежал мертвый Рекс. Димка гладил его большую красивую голову и плакал. Открытые глаза собаки уже начали стекленеть.

- Где? - задыхаясь, спросил Евдокимов.

Димка, размазывая по лицу грязь, указал на стену

- На платформу прыгнул… Ушел… А Рекса в упор… Прямо в голову…

…Рекса хоронили во дворе, под Димкиными окнами. Димка с упрямым ожесточением долбил твердую, ссохшуюся землю, ничего не замечая вокруг. Слез у него не было, душа закаменела, как и эта земля, в которую он яростно вгрызался лопатой. Мишка все суетился, все норовил выхватить лопату из его рук, но Димка отмахивался, нахмурив брови.

Молчун Васька посмотрел-посмотрел да и отнял инструмент у Димки, а когда тот потянулся было за лопатой, рассудительно сказал:

- Мозоли вон… Руки береги, еще пригодятся.

Васька думал о будущих трудных днях и готовился к ним. Он и могилу выкопал не глубже положенной, чтобы даром не расходовать силы - таков уж Васька, железный человек.

Когда яма была готова, Димка опустился на колени и, обхватив руками голову Рекса, долго стоял так, что-то беззвучно нашептывая.

После Димки с Рексом простились Мишка и Васька. Потом труп верного пса завернули в простыню и опустили в могилу. Глухой стук земляных комьев болью отозвался в Димкином сердце. На глазах чувствительного Мишки стояли слезы, Васька был суров и насуплен.

- А ты, это, поплачь,- тихо сказала Юлька, все время стоящая в сторонке.- Поплачь, Димка, полегчает.

Димка туманным взором повел в ее сторону: та же кофтенка, тот же пук волос на голове, кое-как скрепленный шпильками.

- Люди вон окопы роют,- сказал ей Мишка, и Юлькины глаза стали злыми, как всегда.

Она тонким голосом зачастила:

- Ты ж знаешь, больная я! Болезнь моя внутренняя, опасная!

- Алкогольная,- хмыкнул Мишка.

- Сам дурак! - отрезала Юлька и ушла от греха.

Ребята посмотрели на Димку. Ни растерянности, ни

тоски на лице его, губы твердо сжаты, брови сведены.

Во двор вошел лейтенант Евдокимов. Взглянул на свежий холмик, на ребят, все понял и вздохнул. Потом тихо сказал Димке, вопросительно поднявшему глаза:

- Ушел, ловок…

Димка кивнул, стиснув зубы, и лейтенант поразился, как посуровел мальчишка за эти дни, как повзрослел. «Эх, ребятки, ребятки,- с горечью подумал он.- Мячик бы вам гонять…»

Тронул Димку за плечо:

- Ничего, юнга, жизнь впереди хорошая!

- Хорошая! - упрямо, словно отвечая кому-то, сказал Димка.- Хорошая!

- А пока давай лапу! - протянул ладонь лейтенант Евдокимов, и по лицу Димки пробежала тень: «Дай лапу!» - говорил он, бывало, Рексу, и тот охотно подавал ее своему другу - большую, теплую, надежную лапу.

- Счастливо вам, всего вам хорошего! - от души сказал Димка, пожимая руку лейтенанта.- Ваших я обязательно найду!

- Спасибо! - вздохнул Евдокимов.

Они помолчали. Лейтенант Евдокимов весь день отыскивал следы жены и Леночки, но никто толком не мог ничего сказать.

- Прощай! И тебе, юнга, всего самого светлого! - чуть улыбнулся лейтенант Евдокимов.

Он пожал руки ребятам, и те долго, грустно смотрели ему вслед.

Резкий вой сирены вспорол тишину.

ВОЛГА ГОРИТ

Все чаще и чаще налеты вражеской авиации, все меньше в городе тишины. Многие здания разрушены. Днем и ночью движутся военные машины, повозки беженцев, идут измотанные боями солдаты, бредут мирные жители со своим нехитрым скарбом. Больно глядеть Димке на детей - усталых, голодных, испуганных. Он всматривается в их лица в надежде увидеть Леночку, но она как в воду канула.

Однажды пришло сообщение: немцы прорвались к северной окраине города, бои идут в двух-трех километрах от тракторного завода. Воины и ополченцы сдерживают яростные атаки вражеских танков и автоматчиков. Батареи зенитчиков прямой наводкой бьют по бронированным чудовищам. Городской комитет обороны призвал сталинградцев к оружию. Тысячи жителей записывались в батальоны народного ополчения. Те, кто по возрасту или по болезни не могли стать в строй, рыли окопы и рвы, возводили баррикады, устанавливали железобетонные колпаки огневых точек и противотанковые ежи.

Ребята рыли оборонительные сооружения, которые начинались за городом. Прямо по бахчам, по арбузам и дыням, шли изломанные линии траншей, и первое время Мишка объедался, а потом не мог смотреть на перезрелую мякоть. Работали с утра и до вечера, еле притаскивались домой и валились с ног. Весь день висело над головой жаркое, совсем не осеннее солнце, а под ногами гудела задубевшая от зноя земля. Ладони у парней покрылись кровавыми мозолями. Прав был Васька, когда говорил: «Руки береги, еще пригодятся». Вот и пригодились…

Фашисты бомбили Сталинград, доставалось и строителям - ребята ежились в траншеях, когда бомбы со свистом неслись к земле, встающей на дыбы.

Как-то на рассвете они услышали гром канонады. Поднимая тучи пыли, по степи мчались военные грузовики. За ними - подводы. Ездовые гнали коней во весь опор.

Низко над степью пронеслись черные самолеты.

- Ложись! - раздался хриплый крик, и все попадали на дно окопов.

Снова рвущий душу вой, треск, вопли…

Когда Димка, отплевываясь, поднялся, он увидел в степи среди частых снарядных разрывов бегущих красноармейцев. Из балки вывернулась «эмка». На большой скорости, увертываясь от снарядов, проскочила она зону обстрела и подкатила к траншеям. Командир в пропыленной потной гимнастерке выскочил из машины.

- Почему здесь люди? Уходить немедленно!

Инженер, руководивший работами, пытался что-то

возразить, но командир устало махнул рукой:

- Отходят наши, понимаешь? Отходят!

Он указал на редкую цепь красноармейцев, откатывающихся к недостроенному рубежу.

Вражеские артиллеристы перенесли огонь. Дымные вихри разрывов встали впереди траншей. Женщины бросились врассыпную.

Мишка поспешно натягивал на плечи тощий свой рюкзачишко. А Васька, переждав артналет, подошел к командиру и мальчишеским, тоненьким голоском сказал:

- А нам можно с вами, а?

Красноармейцы, подбегая, прыгали в окопы, жадно глотали воздух черными, широко раскрытыми ртами. Девушки-санитарки тащили раненых. Группа бойцов суетилась возле маленькой пушки.

- Чего тебе? - нетерпеливо спросил командир.

- С вами,- повторил Васька, и Димка тоже подошел к нему, стараясь пошире расправить свои совсем не богатырские плечи.

В глазах командира, красных и воспаленных, засветилась добрая искорка и погасла.

- Нельзя, хлопцы, не положено. Не подлежите вы призыву. По возрасту.- И вдруг рассердился: - А ну марш по домам, огольцы!

Ребята сыпанули к городу. За их спиной звонко ударила пушка.

В пустом доме тишина. Димка вспомнил, как радостно встречал его Рекс, и поморщился, словно от боли. Пошарил в шкафу, нашел корку хлеба, луковицу, очистил, захрустел. И тут только увидел на полу чемодан и записку на нем. Размашистый почерк матери: «Никуда не уходить! Ждать меня!» Раньше ее записки начинались не так. Она волновалась за сына, спрашивала о здоровье, писала, где и что покушать, сообщала, когда будет дома. Теперь же ни единого лишнего слова, точный, ясный приказ. И, глядя на чемодан, Димка понял: они оставляют этот дом и этот город.

«Бежим!» - с горечью подумал он. Дом уже был пуст: уехал Мишка с матерью, пропали Грановские.

Раздался под окном Васькин свист. Димка высунулся. Товарищ махнул ему рукой, а когда Димка выскочил во двор, Васька удрученно сообщил:

- Всё! Сбегаем.

- Куда?

Васька пожал плечами:

- На хутор. К тетке. И Мишка где-то на хуторе…

Помолчали. Близко гремели орудия. Стлался дым.

Только тихая их улица, казалось, была островом среди бушующего океана: домики здесь целые, деревья в листве.