Сигизмунд смотрел на нас так, словно мы были всего лишь воющими варварами. С его точки зрения мы ими и являлись. Он так и не обратился к нам напрямую, и не отступил от этого и сейчас. Он отдал приказ экипажу своего мостика и сбросил с плеч плащ, разоблачаясь перед грядущим боем.

– В атаку.

Ультио немедленно отреагировала:

– «Вечный крестоносец» атакует.

Распоряжений она ждать не стала. «Мстительный дух» задрожал, двигаясь навстречу кораблю одного с ним типа. С тех пор, как они ходили в одном небе, прошли сотни лет. Теперь им предстояло встретиться вновь.

Полномасштабная война в пустоте ведется в категориях сфер контакта. Наиболее крупные флотилии сражаются друг с другом в трехмерном боевом пространстве, где подразделения каждого флота занимают сферические зоны конфликта. В этих сферах располагаются их корабли сопровождения и истребители, а также их цели. Аналогичным образом из групп отдельных сражений складывается вся война, ничем не отличающаяся от полковых стен щитов Железного Века или же морских баталий Эпохи Мореплавания.

Как же хорошо все это звучит в теории. В реальности повсюду куда меньше порядка. После контакта с врагом не сохраняется ни один из планов на бой.

Сферы представляют собой постоянно меняющиеся локации, которые ежесекундно перемещаются и перегруппировываются по мере развития битвы. Следить за этими не поддающимися отслеживанию миазмами, где с каждым ударом сердца теряются десятки тысяч жизней, а для каждой атаки необходима стремительная последовательность расчетов, способны лишь наши лучшие умы.

У нас одним из мастеров на этом поприще был Валикар Гине, нареченный Эзекилем магистром флота Черного Легиона.

Однако никто из наших капитанов, включая и Валикара, не мог сравниться с Анамнезис. Ультио подчинялась приказам Абаддона и Валикара, но они опирались на ее гениальность. Она была машинным духом корабля – самим кораблем – но еще и многим сверх того. Марсианский Механикум изначально создал ее как центр моего первого боевого корабля, ныне сгинувшего «Тлалока», покрыв ее суспензорную емкость сотнями когитаторов, подключенных к ее сознанию, а также изъятыми и хранящимися в баках вспомогательными мозгами. Они превратили ее в общностную сущность, дав ей имя Анамнезис, но подлинную самостоятельность она обрела, лишь слившись с древним и воинственным машинным духом флагмана нашего Легиона. Став сердцем «Мстительного духа», она вновь раскрыла в себе инстинкты смертной и объединила их со своим холодным и расчетливым разумом.

Эзекиль назвал ее Ультио: ироничная отсылка к богине войны и мести Старой Земли. А еще – уверен, это вас не удивит – еще одно обозначение виндикты.

Усовершенствованные чувства Ультио очень тесно срослись с «Мстительным духом», и она воспринимала огромное множество возможностей пустотной войны настолько хорошо, что сравниться с ней составило бы проблему даже для повелителей Легионов. Она являлась одним из крайне немногочисленных удачных прототипов Механикума, сочетавших в одном машинном духе человеческое сознание, общностную память и улучшенный интеллект, и благодаря этой редкости была столь же полезна, как и любой военачальников Абаддона. Возможно, полезнее любого из Эзекариона. Я не раз гадал, стремился ли Абаддон в первую очередь заполучить мои таланты, или же обеспечение моей преданности было лишь необходимой мерой для контроля над Анамнезис. Когда я задал ему этот вопрос ранее, он расхохотался, и это не дало вообще никакого ответа.

Абаддона лихорадило с того самого момента, когда он услышал, как Сигизмунд отдал приказ атаковать. Хотя мы и вырвались из Ока, певцы и вестники Пантеона кричали все громче, привлекая его внимание. Странно подумать, это все происходило до того, как он принял на себя их метку и взял демонический клинок. В последующие годы смотреть на него – на Осквернителя, на Лорда Хаоса Восходящего – было все равно что глядеть в сердце солнца.

Однако Пантеон взывал к нему, уже громче теперь, когда он стал на шаг ближе к участи, которой они желали для него – участи, которую ему предстояло всю жизнь реализовывать и отвергать, будучи величайшим шансом Богов на победу и в то же время единственным человеком, кому они не могли довериться и кого не могли лишить свободы. Он смотрел на «Вечный крестоносец», и в его глазах горел огонь.

Два флота двигались навстречу друг другу. Еще ни один корабль не вошел в зону визуального контакта, а дальнобойные орудия уже начали стрелять, полагаясь на расчеты. Палуба у нас под ногами громыхала от страшной силы двигателей и первых залпов, выплевываемых в безмятежную ночь. Отдельные боевые группы направились по назначенным векторам, начиная отдаляться, чтобы сформировать собственные сферы контакта. Мы только вернулись в реальное пространство, а уже бросали ему вызов воем батарей.

Так началась первая битва Долгой Войны.

Перед тем, как флоты сошлись, на какое-то время воцарился гнетущий покой. Я знал, что окружающий меня экипаж готовится, что сигналы горнов созывают воинов по боевым постам, пилотов по истребителям, а рабов из артиллерийских команд по орудийным палубам. Пока две армады еще находились на удалении друг от друга, какое-то время оставалось только ждать. Я знал, где буду нужен Абаддону, когда придет час, и потому оставался на мостике, ожидая его приказа.

У меня болела голова. Это была не просто боль, а физическое давление на черепную кость, сдерживающую мозг. Я чувствовал, как по ту сторону глаз набухают кровеносные сосуды.

Нефертари подошла ко мне, перемещаясь на свой чужеродно-плавный манер. Даже самые мельчайшие из ее движений были текучими, словно шелк, не содержа в себе при этом никакой чувственности. С ней был Нагваль, который почти что превосходил ее ростом и уж точно – размерами. Двое моих самых доверенных спутников, два моих лучших орудия, пусть даже обстоятельства и не позволяли мне последние годы пускать их в ход. Дева-чужая, в которой я более по-настоящему не нуждался, и простодушное отражение волчицы, которой я давным-давно лишился.

Хозяин, – передала мне рысь. Я проигнорировал ее. Я наблюдал за медленно увеличивающимися пятнышками вражеского флота. Мой воссозданный кулак сжимался и раскрывался, словно бионический цветок, выдавая мое беспокойство. Новые механические костяшки издавали урчание.

– Ты думаешь об Ашур-Кае, – предположила моя эльдар-подопечная. Она всегда держалась так уверенно и говорила так твердо, что было странно слышать в ее голосе вопрос.

– И да, и нет, – признался я. Я думал об Ашур-Кае – о Сароносе и увиденных мною метаморфозах – но также предавался размышлениям о Тагусе Даравеке. Я чувствовал, что мы неотвратимо движемся навстречу финальному противостоянию с Владыкой Воинств, и уже не верил, что смогу как-либо помочь Абаддону и братьям.

Они считали так же? Они увидят во мне обузу и уберут? Какое же странное это было ощущение: что тебе не доверяет ни один из твоих сородичей. Я так и продолжал читать их поверхностные мысли в поисках какой-либо тревоги, однако все они были сосредоточены на предстоящей битве.

– Саронос, – произнесла Нефертари, как будто пробуя имя на вкус. – Воин в сером действительно был Ашур-Каем?

– Да. Все это время это был он. Растяжение времени… – начал было я, но Нефертари заставила меня умолкнуть, коротко присвистнув сквозь зубы.

– Стало быть, Белый Провидец жив даже после того, как его принесли в жертву. Почему же тогда в тебе кипит столь неуместное и печальное беспокойство?

– Меня гнетет не Ашур-Кай, – согласился я. – Тагус Даравек сказал, что убил меня при Дрол Хейр.

В тот день на Нефертари были перчатки гидры – созданные в Комморре устройства, по желанию носителя выпускавшие наружу когтеподобные выросты живых кристаллов. Моя подопечная постучала фиолетовыми крустальными когтями по перилам, издавая неспешную звенящую мелодию. Та была размеренной, словно колыбельная, только искаженная и неритмичная.

Она мастерски владела различными диалектами готика, но ей тяжело давалось произношение. Рот и голосовые связки эльдар не подходили для того, что Нефертари определяла как «скотское блеяние, которое вы, люди, называете языком».