Однако в тот день она сжала мое запястье с силой, которой я уже давно перестал удивляться, и мягко поскребла пальцами в перчатке по усиленному адамантием золоту.

– Она меняется, – заметила она, глядя на блестящий металл. Ее раскосые нечеловечески-эльфийские глаза моргали так быстро, что этого не могло отследить даже мое улучшенное зрение. Лишь в мгновения, когда она искренне удивлялась, я замечал трепет ее ресниц, который среди эльдар сочли бы ленивым зажмуриванием. – Ты меняешься, – добавила она.

Я отстранился от нее и посмотрел на свое предплечье и ладонь. Ради эксперимента сжал и разжал пальцы, слыша тихое пощелкивание и мурлыканье шестеренок механического чуда, бывшего частью моего тела. Странно было думать, что теперь эти щелкающие зубцы и сервоприводы – мои суставы.

Нефертари была права. Рука действительно менялась. Едва заметно, но несомненно – там, где плоть сходилась с металлом, их соединение превращалось в противоестественное сочетание и того и другого. Я более пристально вгляделся в пальцы, на которых перфекционизм Кераксии заставил ее вытравить мои отпечатки, скопированные из генетических записей. Те остались прежними. Впрочем, с другой стороны металлические костяшки приобретали светлый оттенок, в котором я признал преображенную и бесподобно прочную кость, которая появлялась на поверхности брони некоторых воинов, привязывая их к керамиту. В золоте образовывались костяные выросты.

Со временем моя рука стала такой, какой вы видите ее сейчас, пока я стою здесь прикованным к стене. Взгляните на блестящее золото, на котором выгравированы примитивные клинописные насечки, проклинающие меня за то, что я поверг моего отца Магнуса на колени. Взгляните на саму руку: на золоте до сих пор сохранились мои отпечатки пальцев, однако на тыльной стороне есть биомеханическое прищуренное око, сделанное из заполненной кровью склянки с золотой крышкой. Взгляните на выросты трансмодифицированной кости на моих костяшках, которые искривлены, будто страшные когти. Мне не раз доводилось убивать с их помощью.

Но тогда процесс еще только начинался, и я не мог предсказать, чем он закончится в итоге.

Именно когда я разглядывал свою руку, из тени у меня над головой возник Токугра, ворон Ашур-Кая, спорхнувший ко мне на плечо. С момента пленения Ашур-Кая я не видел его фамильяра и полагал, что тот просто сгинул вместе с ним, а его форма вновь влилась в варп.

Мальчик. Приветствие сложилось прямо у меня в мозгу. Ни один настоящий ворон никогда бы не смог издать ничего подобного.

Ты не развоплотился, Токугра. Ты цепляешься за существование, чтобы Нагвалю было, что съесть?

Моя рысь, на кошачий манер отдыхавшая лежа, широко зевнула. Ее хвост один раз хлестнул по воздуху и замер. При виде этого ворон встопорщил перья, а затем принялся чистить их клювом. Все эти действия были абсолютно ненужными, учитывая эфирное состояние демонов. То, как символично они подражали живому, порой забавляло меня, а порой раздражало, но неизменно интриговало. Никогда не знаешь наверняка, какие черты носимой формы будет копировать фамильяр. Мне случалось видеть, как фамильяры принимали облик книг на механических лапах, захлопывающихся при опасности, или же био-заводных рыцарей, устраивавших поединки с грызунами. У каждого колдуна или колдуньи свои вкусы.

Мальчик, – вновь передал ворон, на сей раз более сердито. Он не был связан со мной, и общение было для него то ли сложным, то ли неприятным. Я почувствовал, как его материальная форма утрачивает устойчивость от усилия протолкнуть свои мысли в мои. Далее последовала агрессивная мешанина слов, похожая на детский колыбельный стишок.

Последнее эхо хозяина муки, он сказал, пока цепь не надели на руки. Если мальчик один к Даравеку придет. Скажи ему. Скажи ему. Мальчик умрет.

Слова Ашур-Кая. Или, скорее, предостережение от Ашур-Кая, донесенное посредством затейливого и непостоянного разума Токугры. Это была самая связная речь из всех, с какими ко мне когда-либо обращался фамильяр Ашур-Кая, и я чувствовал, что напряжение стоит ослабевшему созданию большей части оставшихся сил. Последовало продолжение:

Сотня криков в клетке раздается. Ярости Даравека сердце бьется. Мальчик, слушай. Мальчик, гляди. Почему, не знаю. В криках ключ найди. 

Я потянулся к Токугре своими чувствами, пытаясь сохранить устойчивость его облика, но у существа не было договора со мной, и я не имел власти над его телом. Мне хотелось получить еще, требовалось узнать куда больше о смысле предостережения, но ворон уже сделал все, что было в его силах. Я подозревал, что даже для сохранения своей формы, чтобы добраться до меня, ему понадобилось проделать путь, требовавший от демона непостижимой стойкости. Наверняка именно поэтому это затянулось так надолго после исчезновения Ашур-Кая.

Я не питал любви к пророчествам – ни тогда, ни в последующие столетия – однако это были последние слова моего бывшего учителя, переданные огромной ценой. Его последнее пророчество, сообщающее мне, что я должен делать, чтобы остаться в живых при встрече с Даравеком. Сочтете ли вы меня лицемером, если я признаюсь, что эти слова глубоко укоренились в моем сознании? Я не знал, что с ними делать – я их не понимал, но и не мог просто оставить без внимания.

Благодарю тебя, Токугра.

Мальчик, – согласно передал он в ответ. Поднялся в воздух, вновь слился с тенями над головой, и те поглотили его. Освободившись от уз, он не мог долго поддерживать свою форму, и, уверен, вернулся в первородную материю варпа. Я сомневался, что когда-нибудь увижу его снова.

Храмовники

Саронос занял место Ашур-Кая на платформе. Временами я заходил на мостик понаблюдать, как он стоит там, где прежде стоял Белый Провидец, и ведет корабль через тревожные волны варпа. Вместе с ним, полностью сосредоточившись на задаче, работала Ультио. Там, где им недоставало привычки друг к другу, которая выработалась у нее с принесенным в жертву проводником по пустоте, Саронос справлялся благодаря своему сверхъестественному мастерству. Он стоял, положив обе руки на управляющие пилоны, сработанные лично Ашур-Каем, и пересылал Анамнезис поправки к курсу и расчеты. Та реагировала в симбиозе: подавалась вперед, отклонялась, плыла.

В пространстве Ока не бывает спокойных путешествий – этот мир одинаково часто как берет верх над любыми попытками астронавигации, так и позволяет их – но «Мстительному духу» более не угрожала опасность развалиться на части от тряски. Глядя на свистопляску энергии, бьющейся снаружи корабля, становилось ясно, что мы движемся по каналам относительного затишья, а Саронос неотрывно глядел на оккулус и тихо бормотал поэтичные напевы на языке, которого мне прежде не доводилось слышать. Иногда казалось, будто он пытается успокоить машинный дух корабля. Иногда же – что он старается дополнить холодными убаюкивающими словами некий более значимый ритуал, творящийся за пределами нашего восприятия. Какова бы ни была истина, оба варианта тревожили меньше, чем то, как он по много часов хранил абсолютное молчание, безвольно свесив голову. Я не мог понять, каким образом он смотрит наружу и разбирает дорогу через шторм.

Все это время Абаддон продолжал воседать на троне, вглядываясь в пространство Ока с той же сосредоточенностью, которая была написана на лице Ультио. Он излучал голод, пожиравшее его желание отражалось в лихорадочном свете золотистых глаз. Он не желал общаться и заговорил со мной всего раз, потребовав одного-единственного ответа:

– Даравек следует за нами?

– Да как бы он смог? – отозвался стоявший рядом со мной Леор.

Такое было возможно. Мне пришлось это признать. Быть может, это было даже вероятно, если колдуны Даравека смогли отследить остающиеся за нами следы, или же отыскать те же проходы, которыми пользовались Саронос и его Призраки Варпа. Если проходы вообще существовали – Саронос практически не делился с нами информацией.