Увлеченный охватившим наше почтовое отделение, как и всю страну, соревнованием, я действительно не заметил, когда пришел конец учебного года и наступили летние каникулы. К этому времени закончились занятия и в сети партийного просвещения, но Иван Г. Иванов сказал нам, чтобы мы не разбегались до его сигнала и чувствовали себя в мобилизационной готовности, потому что мало ли что может случиться. По этой, да и по другим причинам я не смог уехать в Дряновский монастырь и остался на своем посту в почтовом отделении.

Думаю, излишне описывать вам отъезд жены — узлы, чемоданы, даже мой деревянный сундучок, который я сделал в свое время, будучи в запасе на турецкой границе еще в начале второй мировой войны, принесшей столько страданий народам. Так вот, уехали они, жена моя с сыном Иваном, забрав с собой, как говорится, полдома, то есть все, что было более или менее подходящего в шкафах и на полках, и оставили меня одного без крошки хлеба. Но я, однако, не протестовал, потому как для меня важнее было, чтобы семья моя была сыта, а не я. Да, кроме того, признаться, я почувствовал себя теленком, с которого сняли ошейник и оставили на свободе посреди поля. В душе моей все пело. По вечерам я отправлялся в «Граово» побеседовать с госпожой Хаджиевой, которая вновь стала кассиршей после горестных переживаний с Топлийским. Заглядывал иногда я и к Мекишеву в его студию, поскольку ему хотелось нарисовать меня для будущей выставки. Шутил с его женой Цанкой, которая уже родила близнецов и по вечерам купала их в деревянном корыте. И вообще, я был свободен и счастлив, нося свою почтовую сумку с письмами, телеграммами, переводами и газетами. У меня будто крылья за спиной появились. Теперь я спал с открытым окном, дыша прохладным воздухом из парка. Даже разговоры дворников под окнами не мешали мне спать. Все было прекрасно: я работал, получал письма от свояка с приветами от моей жены, поскольку сама она избегала писать письма по причине отсутствия культуры, сокращая, к примеру, свое имя на гласной, а не на согласной, как это принято по правилам правописания.

Письма же свояка были вполне культурными. Осведомив меня, что черешню, и раннюю и позднюю, уже убрали, он писал мне, что хлеба заколосились и скоро должны войти в стадию молочновосковой спелости. Комбайны стояли на нивах, заправленные горючим, чтобы не терять ни секунды в напряженный сезон, ведь, как говорят, день год кормит. Он сообщал мне, кроме того, что на праздник, после того как выполнил свои трудовые обязанности перед селом, ходил ловить рыбу неподалеку от дряновской пещеры — природной достопримечательности их городка и всей нашей родины. Пошутил, что Иван мог бы стать знаменитым рыболовом, если, разумеется, имел бы больше терпения в этом деле, как, впрочем, и в других делах. Еще он писал, что жена моя варит вкусную уху и учит этому искусству свою сестричку. В небе кружат ястребы, унося время от времени кур и другую домашнюю птицу с монастырского двора. Иногда над историческим местом появляется крупный орел, который подолгу парит над ним, а потом исчезает. Хозяйство монастыря благодаря бухгалтерии развивается хорошо, но игумен продолжает жить старыми настроениями, пользуясь покровительством тырновского владыки… Был этот игумен мастером готовить сливовую ракию, настаивал ее на сорока травах, собранных в чащах горных балканских лесов. А по торжественным дням приглашал его, свояка, отведать ракии, но свояк отказывался, потому как имел отрицательное отношение к алкоголю с самого 1938 года, когда вступил в общество трезвенников.

Ни в одном письме свояка не было и намека на то, чтобы я прислал денег или еще чего-нибудь для моих отпускников. Они полностью были на его содержании, в результате чего мое спокойствие еще больше возросло. «Вот новый человек, — подумал я, — в полном смысле этого слова, с какой стороны ни посмотри». Так прошел июль, наступил август. Я был счастлив. Счастье мое стало еще полнее, когда я получил первый рассказ свояка «По течению пенистой речушки». Рассказ был подписан фамилией Л. Харамиев, а для меня он приписал, что Харамиев — это псевдоним, взятый из народных песен, и в будущем, когда мне встретится эта фамилия, чтобы я знал, что принадлежит она ему, свояку, а не кому-либо другому. Он просил меня сообщить мое мнение о рассказе, а также отнести его непременно в молодежное издательство главному бухгалтеру, с которым, как писал свояк, они учились когда-то в Свиштовской торговой гимназии.

Рассказ мне очень понравился. Главными героями в нем были свояк и мой Иван с удочками. «Вот, — подумал я, — как становятся известными люди, увлеченные своими буднями. Это, может быть, даже улучшит оценки Ивана, если я покажу рассказ классной руководительнице Игнатовой, которая начала немного сомневаться в его умственных способностях». Но времени искать Игнатову у меня не было, так как свояк постоянно звонил мне по телефону и опрашивал, отнес ли я рассказ главному бухгалтеру и почему все еще медлю, по каким причинам. Он так взбудоражил меня своими частыми звонками, что я, как только слышал телефонный звонок, вздрагивал и бежал к аппарату, опасаясь, не случилось ли какого несчастья на этой речке, где полно подводных скал, впадин и всяких неожиданностей. Как бы там ни было, вопрос уладили и рассказ «По течению пенистой речушки» отпечатали в пионерской газете «Септемврийче» при содействии главного бухгалтера, сказавшего, что из недр народа вырастают новые силы, которым нужно давать дорогу. Я сообщил обо всем этом свояку, и он прислал мне новый рассказ, который, однако, не опубликовали из-за наплыва других конкурентов. Но от этого свояк не впал в отчаяние и выслал мне свой третий рассказ. К концу августа у меня уже скопилось несколько его рассказов, которые я не знал, куда сбыть. А телефон звонил и звонил непрерывно, и мы потратили на переговоры приличную сумму денег. Чувствую, надоел я и редакторам, потому что однажды в какой-то редакции мне сказали довольно резким тоном:

— Передайте этому Харамиеву, чтобы он поменьше писал, а побольше думал!

Поначалу до меня как-то не дошел смысл сказанного, но, когда я поразмыслил над услышанным, понял, какая тяжкая обида наносится свояку и мне, потому что его произведения мне действительно нравились. Я невольно увлекся и пристрастился к этому делу, продолжая разносить рассказы по редакциям, ругаться с редакторами и говорить им, что они оторвались от народа, погрязнув в удобствах столичной жизни. Ко всему этому и свояк звонил мне непрерывно, и мы подбадривали друг друга, охваченные недовольством. Дело дошло до того, что свояк в конце концов сам приехал в Софию, чтобы утрясти свои творческие вопросы, так как известно, что под лежачий камень вода не течет. Это совпало с окончанием летних каникул Ивана. Разумеется, для меня это был удобный случай, поскольку он решал проблему возвращения домой моей жены и сына и мне не нужно было ездить за ними и тратить деньги. С ними приехала и Еленка, младшая сестричка жены, худенькая, смешливая и довольно миловидная женщина. Ей хотелось походить по Софии, где она когда-то училась, и помочь моей жене, нагруженной чемоданами, и корзинками, и съестными припасами, необходимыми к зиме. Одним словом, в доме сразу появились еще четыре человека — все здоровые и крепкие, загоревшие на летнем солнце. Повсюду запахло грушами, яблоками, балканской ракией, которую свояк сам не пил, но которой любил угощать своих близких. Да, сразу вдруг стало весело, тем более что Еленка готовилась выступить на конкурсе народных песен на Софийском радио, которые в то время пользовались большой популярностью и часто исполнялись. Свояк был бодрым и полным сил. Он постоянно грозил редакторам, что, дескать, еще наступит им на горло. Как и Еленка, он был худым, но высоким, с усами и все время улыбался, будто море ему было по колено. Жена моя стала как-то мягче, пополнела на монастырском питании. По всему было видно, что курорт подействовал и на нее, потому что и она нет-нет да и подхватит вместе с Еленкой народную песню в унисон с радио. Об Иване и говорить нечего. Он продолжал пропадать на улице, забыв, что учебный год на носу. Я тоже был доволен и материальным подкреплением к суровой зиме, и тем, что набрал сил и для своей службы, и для занятий в партийном просвещении. Занятия мы намеревались продолжить в налоговом управлении, переходя от первобытнообщинного к рабовладельческому строю, как это и было предусмотрено программами.