— Без возражений, Зафиров!

Он махнул рукой и приказал остальным проводить его в большой цех, чтобы огласить там постановление правительства, которое читал нам накануне вечером у себя в кабинете и которое я не понял.

Так неожиданно для себя я остался среди незнакомых мне людей, и меня обуяла тоска по «Граово». По этой причине я написал заявление с просьбой освободить меня. Написал, что я болен, упомянул что-то о своем образовании. Однако в тот же день я получил свое заявление обратно. «Оставить без последствий» — было написано красным карандашом через весь лист наискось. Вначале я не понял, что означает это «без последствий», и попросил встречи с товарищем Мичевым, чтобы он мне объяснил подробнее. Однако он меня не принял. Сказал только:

— Сообщите Зафирову, что, если он будет продолжать хныкать, я приду и арестую его… Не буду церемониться. Ясно или нет? — И стукнул кулаком по столу. После этого я замолчал и решил не беспокоить его больше, потому что он действительно мог исполнить свою угрозу.

В суматохе

Однажды утром, было это часов в десять, когда я разносил почту, пребывая в хорошем настроении вследствие утренней гимнастики, которую мы проделывали во дворе почтового отделения, Иван Г. Иванов встретил меня на улице и строго сказал:

— Слушай, брат, приходи вечером в налоговое управление. Будем изучать «Капитал». Ты записан в мой кружок. Хватит понапрасну тратить время. Надо учиться… В шесть тридцать. Только без опозданий.

Я знал характер Ивана Г. Иванова, поэтому пришел в его канцелярию точно в назначенное время. Там уже было несколько человек, сидевших на разнокалиберных стульях за столами. В большой комнате с четырьмя письменными столами и этажерками, с кипами папок и других материалов было душно, так как зимой здесь редко открывали форточки из-за отсутствия угля и других отопительных материалов.

Иван Г. Иванов сидел за одним из столов и посматривал на часы каждый раз, как открывались двери, когда кто-либо из приглашенных входил запыхавшийся из-за крутых лестниц (в те времена о лифтах и других подобных удобствах мы даже и не мечтали). Я не был, само собой разумеется, последним, но и при моем появлении Иван Г. Иванов посмотрел на часы и пробубнил что-то себе под нос, чего я не расслышал. Потом он еще раз посмотрел на часы и велел запереть дверь на засов, чтобы больше никто не входил, так как пора было уже начинать занятия.

Я занял место за столом у окна и только тогда, когда Иван Г. Иванов открыл заседание, увидел, что рядом с ним сидит широкоплечий плотный человек, с усами, нависшими над губой, с высоким лбом, под которым играли черные глаза, смотревшие на нас строго и внимательно. Такого волевого лица мне не приходилось до сих пор видеть ни на нашей Экзарха Иосифа, ни в «Граово», ввиду чего любопытство мое выросло еще больше.

— Товарищи, — начал Иван Г. Иванов, поправляя манжеты своей белой рубашки, поскольку они высунулись больше, чем было положено, — открываю первое заседание нашего политкружка и призываю вас соблюдать строгую дисциплину.

Он подчеркнул значение партийного просвещения, процитировал чьи-то умные высказывания, после чего предоставил слово незнакомому лектору, который в этот момент вытащил из своего портфеля «Капитал».

— Товарищ Топлийский, — добавил Иван Г. Иванов, — закончил два факультета и имеет многолетнюю юридическую практику. В настоящее время работает в центральном лектории. Он познакомит нас с основами политической экономии, необходимой нам для строительства новой жизни! Как вы знаете, — продолжал Иван Г. Иванов, — бытие определяет сознание; в соответствии с этим положением развивается жизнь людей, независимо от классов и от религий, которые они исповедуют. Получив квартиру в нашем квартале, товарищ Топлийский будет иметь возможность заниматься с нами, не отрывая нас от основной работы, потому что время каждому из нас дорого…

После этого Иван Г. Иванов с удовлетворением отметил, что Топлийский не обременен семейными обязанностями, поскольку он холост. В силу этих обстоятельств он будет отдавать нам еще больше времени, чтобы поднять наш уровень, как это требуется, во имя нашего общего дела. Конечно, не предупредив заранее, он добавил, что на меня возлагается обязанность связного между Топлийским и кружком с целью своевременного оповещения всех участников о дне и часе наших следующих занятий, кроме того, я должен буду вести учет посещения занятий, а также наблюдать за дисциплиной. То есть мне предстояло быть чем-то вроде секретаря Топлийского. Это меня немного смутило, потому что до сих пор я никогда не работал в кружке политпросвещения и не имел никакого представления о роли, которую мне предстояло играть в качестве секретаря. Да и самого Топлийского я видел в первый раз, и это меня тоже озадачивало. Но я согласился выполнять поручение, чтобы уже с самого начала не вносить анархию в коллектив членов кружка, собранных, как я уже сказал, из самых разных людей, хотя исповедовали они одну и ту же идею. Да, согласился. Потому что вокруг меня не возвышались интеллектуальные гиганты, которые могли бы оставить меня в тени. В сущности, кто мы были? Двое из «Граово», один из них — повар, который сидел рядом со мной и от которого шел аромат луковой подливы; трое из трудовой кооперации по производству щеток и других домашних предметов; учительница Игнатова из местной школы (она преподавала историю в гимназии, где учился наш Иван), направленная для усиления кружка в случае возникновения затруднений.

И вот мы все, люди среднего возраста, с поредевшими уже волосами, сидим на стульях и смотрим на Топлийского, положившего карманные часы перед собой на стол, чтобы следить, читая лекцию, за вычисленным до секунды своим рабочим временем, дорогим и для него и для нас. Сказать по правде, меня всегда удивляли те ораторы, которые говорят, поглядывая на часы, и при этом не теряют нить выступления. Однажды и я на профсоюзном собрании в почтовом отделении попытался выступать по часам, положив их на стол, но потом так увлекся, что забыл забрать их. Нашел я часы, разумеется, благодаря неподкупным почтовым служащим, которые и на этот раз показали себя с хорошей стороны. Но об этом как-нибудь потом…

Так вот, сейчас Топлийский положил свои часы на стол и, откашлявшись, открыл книгу. Мы молчали. Он перевернул несколько страниц, посмотрел на часы и опять перевернул несколько страниц. Потом пробубнил своим низким, словно бас из самодеятельного хора, голосом:

— Начинаем с четвертого немецкого издания, в котором текст полностью сверен с оригиналом. Для большего удобства один из вас будет читать, а я потом буду разъяснять содержание. Такой способ изучения «Капитала» испытан на практике… Кто из вас хорошо читает, ровно и без запинок?

Повар заерзал на стуле, стул жалобно заскрипел под тяжестью его тела, едва умещавшегося на сиденье. Топлийский уставился на него:

— Вы желаете?

Повар обернулся в мою сторону, притворяясь, будто ему показалось, что Топлийский обращается ко мне. Но Топлийский повторил:

— Нет-нет! Я о вас говорю, товарищ! Вот вы, полненький…

Повар сконфузился, покраснел как рак, а мы сдержанно заулыбались, чтобы не вносить анархию в занятия с самого начала, еще до лекции.

Тогда вмешался Иван Г. Иванов.

— Здесь у нас есть учительница, товарищ Топлийский, — сказал он. — Фамилия ее Игнатова. Она и приглашена для этой цели.

— Да-а? — удивился Топлийский. Он посмотрел на единственную женщину, сидевшую у двери, рядом с мужчиной из кооперации, и продолжал, слегка улыбаясь: — Извиняюсь, другарка, что не заметил вас. Прошу вас, пройдите к столу.

Я видел его белые зубы, крупные и блестящие, как очищенные дольки чеснока. Они сверкнули на какое-то мгновение и снова скрылись под его усами.

— Товарищи, — сказал он, когда Игнатова заняла место рядом с ним, — думаю, что мы оставим предисловие к четвертому изданию и начнем прямо с «Превращения прибавочной стоимости в прибыль». Ближе к цели.