— С днем рождения! — закричала она издали.

Я не знал, что ей ответить. Детская коляска смущала меня.

Нажав на железную калитку плечом, я открыл ее с помощью вахтера. Подошел к Виолете, протянул руку.

— Здравствуй, Виолета! Спасибо за то, что пришла! — пробормотал я, не смея взглянуть на коляску.

Виолета протянула мне принесенные цветы и конфеты и показала на коляску:

— Посмотри! Настоящая принцесса!..

Почему, однако, «принцесса»? Ну ладно, пусть будет так. Я взял цветы и конфеты и подошел к коляске. Виолета отбросила кружевное покрывало.

— Посмотри на нее! Правда же принцесса?

— Да, Виолета, — сказал я, покраснев от смущения. — Похожа на тебя.

— Да. Все так говорят.

— Вылитая ты! Как две капли воды.

— Мне тоже так кажется.

Передо мной розовело курносое личико с соской во рту.

— Какая выразительная, правда? — спросила Виолета.

— Да, Виолета.

— Целиком соответствует своему имени.

— Как ее зовут?

— Улыбка…

— Как-как? — переспросил я.

— Улыбкой зовут. Правда здорово?

Мне стало жаль это маленькое существо. Всю жизнь она должна носить это странное имя. А из-за чего? Из-за неуемной фантазии своей матери. Нет, Виолета никогда не изменится. Мне захотелось ее отругать, однако я не посмел это сделать. Обстановка была неподходящей. Пусть Виолета радуется. Пусть ликует, сколько ей хочется!

— Ты знаешь, Улыбке уже три месяца и пять дней…

— Не знаю, Виолета.

— Хочешь, я ее разбужу?

— Что ты, Виолета! Пусть спит.

— Она уже давно спит. Ты должен посмотреть, как она выглядит, когда открывает глазки. А когда Улыбка спит, она не такая выразительная… — Виолета наклонилась и тихонько потрепала ребенка за нос. Девочка зашевелилась и открыла глаза. — Посмотри! Какие чудесные глаза!

— Да, они похожи на твои.

— И лоб как у меня, — продолжала она, — и брови. Хочешь подержать ее на руках?

— Ну что ты, Виолета!

— Нет, нет, попробуй! Посмотри, какая она тяжеленькая… Скоро уже будет пять килограммов триста граммов… Я ее каждый день взвешиваю… Пожалуйста, попробуй! Почему бы тебе не попробовать? Она очень любит, когда ее держат на руках.

Восторженная мать вытащила ребенка из коляски и подала мне. Я взял. Девочка действительно была тяжелой. Я подержал ее перед своим лицом и, сам не зная почему, как будто это бессловесное пока существо могло мне ответить, спросил:

— Как тебя зовут?

Виолета взяла девочку из моих рук, потому что боялась, как бы я ее не уронил, и снова положила в коляску, посмеиваясь над моей неопытностью:

— Не привык! Ты и представить себе не можешь, какая она сладкая!

Мы вышли на территорию санатория, на обсаженную липами аллею. Виолета меня почти не замечала. Она была занята только Улыбкой.

— Ну-ка, моя девочка, спой, спой дяде песенку.

Я шел с другой стороны коляски и боялся, что младенец действительно вот-вот запоет. Однако этого, слава богу, не случилось. Девочка мурлыкала, не выпуская изо рта соску, а мать продолжала строить ей всевозможные рожицы.

Я не узнавал Виолету. С нею произошла какая-то перемена. Мы сели на скамейке в глубине тенистой аллеи. Улыбка, не выпустив соску изо рта, снова уснула. Наконец-то мы с Виолетой могли нормально поговорить.

25

Трудно передать наш разговор. Это были отрывочные мысли, которые появлялись и столь же быстро исчезали. Это были восклицания и угрозы, вздохи и вспышки радости.

Я понимал Виолету и не хотел ей перечить. Радость, хоть и с большим опозданием, все же пришла к ней.

У меня не было никаких оснований напоминать ей о прошлом, когда все, а главное — этот ребенок с соской во рту, говорило о будущем. И я слушал терпеливо, с глупой, доброжелательной улыбкой. В разговоре Виолета неожиданно коснулась чего-то из прошлого, стрельнув в меня взглядом, готовая стереть в порошок. Она знала о моей встрече… Да, в этом мире тайн не существует… Смиренно склонив голову, я ждал, когда ее отсекут.

— Знаешь, я была на тебя очень сердита, — продолжала Виолета. — Если бы не больница, я бы тебя просто убила!

Я опустил глаза. Мне не хотелось вспоминать о той встрече.

— Представляешь мое положение? — говорила между тем Виолета. — Он пришел ко мне требовать объяснения, зачем я тебя послала!.. Думал, что это я просила тебя с ним встретиться… Что я могла ему сказать? Я вообще не хотела его видеть. А он притащился в город, прямо в библиотеку… Да еще настаивал на медицинской экспертизе, чтобы доказать, что ребенок не его… Представляешь? Я швырнула в него какую-то книжку, кажется энциклопедию. Он не успел увернуться, и книга попала прямо ему в голову…

Я смотрел на нее с испугом, слушая, как она рассказывала о том, что случилось в заводской библиотеке, и ожидал, что она вот-вот отсечет мне голову, чтобы доказать, что я совершил непростительную глупость. Я молчал. Это было самое умное, что я мог сделать в этот момент.

— Он даже чуть не ударил меня. Тоже схватил энциклопедию, но я закричала, прибежали люди… Первым появился начальник цеха Иванчо Бояджиев… Но я была как невменяемая и выгнала и его. Сказала ему, чтобы и он убирался с моих глаз долой…

Ребенок спал, утонув в молочном мире беззаботности, через который когда-то прошли вое мы и о котором забыли. Виолета время от времени посматривала на дочку и продолжала возбужденно говорить:

— Потом я осталась одна, села среди книг и расплакалась. Если бы ты мне тогда попался на глаза, я бы тебя убила… Кто тебе дал право искать отца моего ребенка?

— Я не искал отца, Виолета, — попытался я объяснить ей. — Я хотел совершить возмездие… Ты пойми, нас было двое, сейчас — трое… В конце концов зло, причиненное нам, касается не только тебя и меня. И в известном смысле это не только твой личный вопрос.

— Да, в известном смысле… Ну и что?

— Когда я узнал, что тебя продолжают унижать и преследовать, я страшно расстроился. И потому решил пресечь зло. Решил восстановить справедливость хотя бы по отношению к тебе…

— И оказалось, что не можешь! — возразила она. — Это могла сделать только я сама!

— Не только ты!.. Не забывай и обо мне, и о тех, кто дал тебе работу… Да и о том, кого ты била книгой.

— Возможно, ты и прав, — сказала она, соглашаясь.

Я посмотрел на нее вопросительно, а она пояснила:

— Действительно, люди мне очень помогли. Я не могу пожаловаться. Все до единого проявили ко мне сочувствие и понимание. Было время, когда таких, как я, ставили к позорному столбу… Сейчас же для меня нашлось место в Доме матери и ребенка. Там я спокойно родила. За мной даже прислали машину, когда меня выписывали… И никаких обид, никаких шуточек… Может, я и не заслужила такого внимания…

— Я никогда не сомневался в наших людях! Вначале многие действительно были настроены против тебя, но потом поняли, что тебе надо помочь. Видишь, у нас прекрасные люди!

— Да, они оказались добрее и лучше, чем я о них думала… Не знаю, как и благодарить… Я чувствую себя виноватой перед ними и обязанной им…

— Кто придумал имя ребенку? — спросил я, чтобы перевести разговор.

— Тебе не нравится? Я его сама придумала! Очень красивое имя! Всем оно нравится!

— Правильно.

— Что значит «правильно»? Не люблю этого слова. Оно напоминает мне 1951 год! Сейчас как-то лучше идут дела и без этого «правильно». Даже дети рождаются легче.

— Ты ее зарегистрировала?

— Конечно. Свидетельств о рождении в нашем городе хватит для всех. Ведь мы должны стать десятимиллионным народом!

Она засмеялась, и я понял, что для нее не все прошло бесследно, что ветер еще не разогнал туман, загнездившийся в ее сердце. Чрезмерная радость и чрезмерные восторги ее шли не от хорошего. Нервное потрясение и боязнь людей у Виолеты еще не прошли. Лицо ее, особенно около глаз, было покрыто сеточкой морщин. Радость, как бы она ни была мала, дается нелегко. По крайней мере так мне казалось, когда я видел, как гаснет улыбка Виолеты на ее накрашенных губах, окруженных морщинками. Она постарела, несмотря на ее старания выглядеть молодой и жизнерадостной.