— Весна на них не сезон, а осень — самое подходящее время.

Бай Драго посмотрел на меня немного удивленно:

— Ты прав. Но когда выпадет снег, они будут еще вкуснее. Тогда и на индюшек сезон наступит. Ты когда-нибудь ел индюшку с квашеной капустой?

Я ничего не ответил ему, решив, что он подшучивает над моей подозрительностью. Спустя дня два мы встретились с ним снова.

— Весной утки яйца высиживают и потому невкусные, — сказал он мне. — Даже вредные. Недаром говорится: индюшка должна снегу клюнуть, а утка — зернышка! Тогда их и едят!.. А когда они на яйцах сидят, они опасны!..

Я понял это как намек на Виолету.

— Всему свой сезон, — ответил я.

Так наш спор об утках ничем и не закончился…

Я был уверен: на предстоящем партийном собрании клубочек перестанет виться. Оставалось только бригадиру Иванчеву выступить против меня, и тогда я оказался бы в полном одиночестве.

Но почему? Разве я в чем-то виновен? Я припомнил слова Лачки (этого дурака, который умнее меня!).

— Будь осторожен, — сказал он мне как-то, — иначе останешься без руки!

И я решил со всем пылом и страстностью выступить против обывателей. Не только потому, что у меня были какие-то чувства к Виолете, но и потому, что страдал от остракизма тех, кто и сейчас пытался уколоть меня своим злым языком. Во имя человека! Во имя морали!.. Я испытывал идиосинкразию к таким словам. Удар, направленный против меня, был также ударом по Виолете, по ее судьбе. Она, как и я, испытала последствия одиночества независимо от ее характера; независимо от развода «в связи с целесообразностью». Мы словно находились с ней под одним колпаком, горели на одном костре. Вот почему я должен был сейчас ей помочь! Это была моя самая серьезная обязанность.

Я не просил у нее никаких полномочий, так как знал, что она мне их не даст. Решил действовать на свой страх и риск! С помощью Векилова я разыскал адрес Евгения Масларского. Узнал, что этот тип живет в Софии и стажируется на каком-то предприятии. Есть люди, которые стажируются всю жизнь, окруженные заботой общества. Вот Масларский и был из таких. Какая у него специальность, я не знал, но думал, что он готовился работать в области машиностроения, поскольку Векилов сказал мне, что Масларский якобы стипендиат какого-то машиностроительного завода. Я записал все данные о нем в тетрадку, служившую мне дневником моих поездок, и отправился в Софию.

Конечно, не каждый бы понял мое настроение. Я снова мог натолкнуться на каменную стену равнодушия, прежде чем доберусь до этого машиностроительного завода.

Загрузив машину суперфосфатом, чтобы не ехать порожняком, я целый день был в пути. Выгрузился в месте назначения и тут же, пока еще не закончился рабочий день, направился на машиностроительный завод. Там, к сожалению, я не нашел Масларского. Он был в другой смене и уже ушел. Пришлось искать его квартиру, но и там его же оказалось: приходил, ушел, обещал вернуться… Я решил ждать его у двери. Помню, что находился я в крайне унизительном положении. И это еще больше усилило мою ярость. Я спрашивал себя, откуда берутся такие люди в нашем обществе? Сидел в машине и наблюдал, как постепенно затихает улица, опускается ночь.

Квартал был тихим. На улице по обеим сторонам росли деревья. Вверху ветви их переплелись и образовали свод. Я сидел под этим сводом в кабине грузовика и ждал Масларского, который вот-вот должен был появиться.

И вот наконец я его увидел. Он тащился по улице — высокий, без шляпы, в коротком модном пальтишке, счастливый. По крайней мере, так мне показалось. Курил сигарету.

Я выскочил из машины и пошел ему навстречу. Он даже и не подозревал, что его ждет. Я был вне себя. Меня раздражал его счастливый вид, его самодовольство, исходящее от всей его глупой фигуры. Он бросил окурок сигареты с показным пренебрежением, готовый поджечь весь город… А что ему?.. Может и поджечь, если захочет.

Я приблизился к нему медленным, тяжелым шагом.

— Извините, — сказал я.

Он подумал, что я хочу попросить у него прикурить, но тут же, узнав меня, вздрогнул и застыл передо мной как вкопанный, побледневший и удивленный, будто я ударил его доской по голове.

— Нет, я не курю, товарищ!

— А я курю, товарищ! — сказал я и схватил его за рукав.

Мне показалось, что у него нет руки, таким он был хлипким и мягким. Я дернул его в сторону и сказал доверительно, что шума поднимать не стоит. Он икнул и все-таки попытался издать какой-то звук, однако это ему не удалось. Очевидно, он, как говорят в таких случаях, проглотил язык.

— Иди впереди меня, гадина! — приказал я ему. — В машину!

— Зачем? Я прошу вас…

— В машину! Там удобнее!

— Извините, но что вам от меня нужно?

— Я расскажу тебе одну сказочку…

— Вы шутите, товарищ.

— Вовсе не шучу, товарищ!

— Я позову милицию…

— Попробуй, только попробуй, дрянь такая!..

Я толкнул его вперед, и он чуть не свалился. Я тут же схватил его за руку. Он, словно тростник на ветру, качался взад-вперед, готовый в любой момент пустить слезу. Ярость моя росла с каждой секундой.

Я открыл дверцу и впихнул его в кабину грузовика. Он упал на кожаное сиденье. Ничего с ним не случилось. Только напрягся, вконец перепуганный. Я приказал ему подвинуться дальше, к рулю, и освободить мне место. Он подвинулся, и я сел рядом с ним. Захлопнул дверцу. Он оказался между рулем и мной как в клещах. Я внезапно почувствовал мерзейший запах бриллиантина, которым были напомажены его волосы, но не стал опускать стекло, чтобы никто не мог услышать нашего разговора.

Несчастный совсем побледнел, не мог прийти в себя. Все произошло так неожиданно для него. Он оказался как в клетке. Цель моя была достигнута. Ночь… Безлюдная улица… Тишина… Разъяренный человек, готовый совершить убийство…

Мне стало смешно. Я еле сдержался. Но мысль о Виолете подстегнула меня. Я стал серьезным и неумолимым.

— Слушай, — начал я без обиняков, — ты знаешь, что Виолета беременна?

Он моргал, уставившись взглядом в темное стекло.

— Не знаешь?

— В первый раз слышу, — сказал он.

— Ах вот как, в первый раз! А известно ли тебе, что ты отец ребенка? — продолжал я. — Или нет?

Он резко отодвинулся от меня и начал моргать еще чаще. Я схватил его за борта пиджака и сказал, притягивая к себе:

— Слушай, парень, не строй из себя идиота!.. Ребенок твой! Слышишь?

— Я не имею никакого отношения к нему… — отчаянно пропищал он. — Я давно порвал с нею…

— Наоборот! — сказал я, стягивая туже борта его пиджака и сжимая ему горло. — Ребенок твой… У тебя было много общего с нею!.. И ребенок родится спустя несколько месяцев… Ты понимаешь это?.. Ты отец. Кто будет воспитывать твоих детей? Я, что ли? Отвечай!

Он тяжело дышал, одной рукой упираясь в руль, так как я прижимал его все сильнее, а другой прикрывая лицо, боясь, что я его ударю. Я приказал ему оставить руль в покое и смотреть мне прямо в глаза. Он весь изогнулся и снова начал моргать. Смотреть на меня у него не было сил.

— Ты почему моргаешь? — кричал я. — Смотри мне в глаза!

— Я не моргаю… Я смотрю…

— Прямо в глаза!.. И отвечай на мои вопросы!.. Почему ты ее бросил? Говори! Обо всем по порядку!

— Она сама ушла от меня…

— Как это сама?.. А ребенок?.. Кто будет воспитывать ребенка?

— Я ничего не знаю.

— Кто его будет воспитывать? — повторял я и искал его взгляда. — Ты или я?

— Я не виноват…

— Видно будет, когда предстанешь перед судом.

— За что? Я ни в чем не виноват…

— Там посмотрим… Есть медицина… экспертиза…

— Я чист перед своей совестью…

— Перед совестью?.. А есть она у тебя, совесть?..

— А почему нет?.. Она ходила и с другими.

— С какими другими?

Он молчал и ничего не мог сказать мне. Потом, не в силах выдержать моего напора, проговорил смущенно, но вместе с тем нахально:

— И вы ходили с ней…

Не знаю, как это произошло, но я дал ему такую затрещину, что он завизжал, как щенок, и рухнул на руль. Я схватил его, опять притянул поближе к себе и сказал, чтобы он не притворялся. Однако он в самом деле не притворялся. Изо рта его текла кровь.