Всю зиму я хранил в тайне свою встречу с молодым Масларским. Не было в моей жизни более позорного случая, чем эта встреча. Чего я добивался от парня? Чтобы он признался, что он отец ребенка? Зачем? Я никак не мог объяснить себе причины этого моего поступка.

Часто, когда я лежал на больничной койке и думал, меня охватывал ужас от стыда и отвращения к самому себе. Я презирал себя настолько, что не мог видеть свою физиономию даже в зеркале. Зачем мне было вмешиваться в личную жизнь людей?.. Ко всему прочему приходилось думать и о переквалификации. Я знал, что больше не сяду за руль.

В нашей бригаде состоялось специальное собрание с единственным пунктом повестки дня: «О Марине Масларском». По их мнению, создавшемуся под влиянием Иванчева, моего старого доброжелателя, мне надо было перейти в ремонтное отделение. Спасибо Иванчеву. Он всегда был добрым и умным. Бай Драго, любитель поговорить, настаивал, чтобы меня перевели на электрокары, где работать не так трудно, как в ремонтном отделении. Спасибо и бай Драго. И он добрый! И умный! Только строгая Гергана, присутствуя на этом собрании, высказала мнение, что мне необходимо устроиться в какой-нибудь канцелярии, поскольку я разбираюсь в финансах и вопросах административного руководства. Это предложение, хотя и высказанное из добрых побуждений, очень меня разозлило. Я отверг его, написав записку и переслав ее Иванчеву. Любезный Иванчев, выпив за мое здоровье «ампулу», сказал, чтобы я не беспокоился. И я остался в среде рабочего класса. Успокоился. В ремонтной мастерской мне предстояло работать плечом к плечу с товарищем Иванчевым. Спасибо!

Благодаря бригаде я регулярно получал зарплату без каких бы то ни было удержаний. Говорили, что будто бы Гергана позаботилась об этом. Иванчев и все остальные поддерживали меня. Спасибо им! Регулярно вносили и плату за снимаемую мной квартиру, иначе Лачка давно выбросил бы мои вещи. Я знал, что от него можно ожидать любого бессовестного поступка, однако никогда не мог допустить, что он может оказаться таким подлым. И я решил, что, когда выйду из санатория, поговорю с ним, а потом покину его грязный обывательский дом и снова перееду в ведомственную гостиницу. Я слышал, что там больше не воняет брынзой, само здание побелено и отремонтировано, а в коридоре, как в церковном соборе, звенит тишина. Я не сомневался в этом. Новый директор там навел порядок. Была создана и комиссия, чтобы следить за порядком и тишиной. Хорошо это придумали. А если и громкоговоритель с площади убрали, совсем будет хорошо.

В санаторий меня привезли в апреле. Сейчас наступил май. Зазеленела дубовая роща, расцвел шиповник, пошла в рост трава. Скоро зацветут липы. Я всегда очень любил липовый цвет. Он напоминал мне о моем детстве, когда мама заваривала липовый чай от кашля и простуды. Яблони в саду уже отцвели. В это лето ожидался хороший урожай яблок. Каждый вечер и каждое утро, на рассвете, когда еще не взошло солнце, пели соловьи. Красиво пели. Я подолгу стоял у окна, слушая их трели. И о чем только не думал я в это время! Больше всего меня интересовала Виолета. Я ничего не знал о ней. Как она живет? Где?

Времени у меня было достаточно. Утром вставал, завтракал, слушал по радио последние известия и принимал необходимые процедуры для укрепления здоровья. Врачи обещали, что проведут еще одно рентгеновское обследование, а потом выпишут меня как абсолютно здорового.

Иногда, прислушиваясь к доносящимся из леса мелодиям, я сердился на Виолету. Почему она до сих пор не дала о себе знать? Неужели она так и не заглянет ко мне? Эта мысль часто занимала меня — и утром, и вечером.

Я чуть не забыл о своем дне рождения. Проснулся, позавтракал, послушал по радио новости и стал возле окна, опершись о подоконник. Солнце поднялось высоко над лесом, и соловьи замолкли. Шумели во дворе фонтаны, рассыпая вокруг себя алмазную пыль. Плававшая над ними радуга наполняла меня какой-то надеждой. У меня не было оснований грустить или пугаться призрака несчастья. Я смотрел в окно санатория, и все казалось мне радостным, чистым, без единого темного пятнышка. Все купалось в лучах солнца. Я вдруг вспомнил поэта, который спал вечным сном на кладбище нашего нового города. Невозможно было поверить, что его уже нет на свете. Мы были ровесниками, поэтому я и хотел его понять. В наших судьбах было что-то общее. Я остро ощущал родство наших душ.

Каждое утро ко мне в палату входила русоголовая сестра, чтобы измерить температуру и сказать своим мелодичным голосом: «Доброе утро, люди!» Я был в палате один, но она все равно говорила: «Доброе утро, люди!» — и этим напоминала мне о поэте, моем одногодке, и радовала меня. Я был благодарен ей. Она несла в своих руках жизнь. Я смотрел на ее руки и не мог не порадоваться. Они были мягкие, чистые, белые, словно созданные для того, чтобы приласкать уставших, которым никто до сих пор не говорил: «Доброе утро, люди!» Я благодарил ее и спрашивал, любит ли она поэзию, а она застенчиво улыбалась, потому что прятала толстую тетрадку стихов, которые писала в часы ночного дежурства.

Нынешним утром я не слышал ее приветствия. А может быть, это мне показалось. Впрочем, я видел букетик белых маргариток, набранных на лугу, раскинувшемся за рощей. Траву на нем еще не косили, но пообещали позвать меня, когда будут косить, чтобы я порадовался. Все знали, что я из крестьян. Я любил лежать на свежей, только что скошенной траве, когда вокруг еще шныряли кузнечики и божьи коровки, вспугнутые косарями.

Я не знал, кто собрал эти маргаритки, но мысленно видел белые руки девушки, которая желала, чтобы каждое утро было добрым для людей.

Стоя у раскрытого окна, я наслаждался солнцем. Мне сказали, что сегодня разрешат погулять у фонтанов. Я пойду, набросив на плечи легкий халат, и буду радоваться теплому дню. Я не простыну, не заболею.

Тут я увидел, что по каменной лестнице бежала девушка в белом халате и издали махала мне рукой. В улыбке ее таилось что-то загадочное. Что же такое случилось?

Девушка принесла мне записку и сообщила:

— К вам идут на свидание!

Я пробежал записку глазами и ничего не увидел, кроме имени «Виолета».

— А где же посетительница? — спросил я медсестру.

— Ожидает у входа…

«Посетительница»! Получилось очень глупо, мне даже стало стыдно за себя. Неужели я настолько забыл Виолету, что мог ее так назвать? Я смотрел на записку, не веря своим глазам. Виолета!

Я медленно шел по длинному коридору, и мои руки и ноги становились все тяжелее. Мне тридцать девять… Прекрасный возраст. Мужской возраст. Зрелый возраст.

Я спустился по каменной лестнице, слегка придерживая халат. Сам не желая того, нащупал подбородок, потому что брился вчера, и посмотрелся в зеркало, висевшее в вестибюле на первом этаже. И тут я увидел, что щетина моя отросла. Ну и пусть. В конце концов у меня не было никаких обязанностей перед Виолетой, нас ничто не связывало, кроме старой дружбы, прерванной десять лет назад не по моей вине…

Значит, она не забыла меня. Просто осень и зима, наполненные дождями и туманами, мешали ей найти меня. Теперь пришла весна, первые лучи проснувшегося солнца указали Виолете путь ко мне.

Я прошел через двор, почти не заметив фонтанов. Сегодня их струи взлетали особенно высоко — в честь дня моего рождения. Это здорово! Радость, счастье, даже если они кратковременны, так нужны нам… Я шел по аллее, посыпанной песком, и слышал, как он скрипел у меня под ногами.

Я чувствовал себя абсолютно здоровым. Еще одно рентгеновское исследование — и я покину этот санаторий. Надену свой белый летний костюм и возвращусь в созданный мною, моими руками, в годы моей молодости новый город… Я буду счастлив, здоров, у меня будет новая профессия.

Миновав двор, подошел к железной ограде. Стоя у калитки, с вахтером разговаривала женщина в белом платье. Чуть поодаль я увидел детскую коляску. Мне стало все ясно. Я был в растерянности — подходить или не подходить к женщине с детской коляской. Но Виолета увидела меня и замахала рукой.