— Папочка! — заорал он и кинулся ко мне.

— Иванчо, — строго сказал я, — не будь сумасшедшим! — и схватил его за руки.

— Я хочу посмотреть! Покажи мне его!..

В это время жена повернулась к нам и посмотрела на нас сонными глазами:

— Чего это вы с ума посходили?

— Мамочка, мамочка, у папы пистолет!

Жена уронила нож и с ужасом уставилась на меня:

— Ты с ума сошел, Драган! Откуда он у тебя?

Я чуть отодвинулся в сторону, оперся о стену, чтобы загородить пистолет от рук Ивана, и сказал медленно, но твердо и ясно:

— Мне его дали в организации.

— В какой организации?

— Товарищ Мичев…

— Ты с ума сошел, Драган! — повторила жена и снова взяла в руки нож.

Я стоял выпрямившись у стены, а Иван продолжал вертеться передо мной, тянуть руки к пистолету и хныкать. Как у каждого мальчишки, у него была страсть к оружию, поэтому я и стоял сейчас выпрямившись у стены и боялся, как бы не случилось какого несчастья. Мне приходилось слышать, что оружие стреляет раз в год даже незаряженное, а долго ли до беды, если оно заряжено, как сейчас мой вальтер?

— Слушай, Иван, — сказал я наконец, — а ну-ка отойди маленько в сторону! Оружие — это тебе не шутка. Отойди, отойди, милый! Отойди в сторонку.

— Нет, ты мне его покажи! — упорствовал сын.

— Нельзя, сынок, нельзя… Иван! — закричал я в отчаянии. — Отойди к двери! Еще дальше! К двери! Вот и стой там! Не шевелись!

Делать было нечего. Я снял куртку, расстегнул ремень, снял пистолет вместе с кобурой. Взял в руки холодную сталь, показал издали сыну, сверкавшему глазенками в порыве радости. «Кончилась твоя спокойная жизнь, Драган!» — подумал я, убрал пистолет в кобуру, нанизал ее на ремень и начал снова прилаживать его, застегивать на поясе. В это время Иван опять подскочил ко мне, на этот раз с намерением непременно потрогать пистолет, хотя бы и через кожаный чехол. Я сказал ему строго, что это уже слишком, и попросил жену призвать сына к порядку.

— Меня это не касается, — ответила она. — Ваше дело!

— Как это так? — возразил я. — Ведь он может застрелиться!

— Об этом надо было думать раньше, — сказала жена, вытирая нож и даже не взглянув на меня. Потом, помолчав, добавила: — Может быть, тебя хоть по службе повысят?

— Не исключено, — ответил я, — но ты скажи ребенку, чтоб утихомирился!

— В милицию тебя переведут, что ли?

— Может быть, и туда, — ответил я. — Вопрос доверия!

— Я слышала, что милиционерам хорошие пайки дают.

— Конечно.

Жена повеселела. Вспомнила даже одного полицейского с соседней улицы, о котором говорили, будто он просто завалил свой дом всякой одеждой и продуктами за счет специального пайка, а жена его будто бы ходила одетая как кукла. Я попросил ее не сравнивать милицию с полицией, потому что это две большие разницы, но она стояла на своем, не переставала подбивать меня на недозволенные поступки. В конце концов разговор наш закончился тем, что мы мирно пообедали и каждый тихонько продолжал свое дело, исполненный больших надежд на лучшую жизнь.

Но лучшая жизнь не давалась легко. Правда, ничтожный, до сих пор никем не замечаемый в квартале почтальон стал вдруг почитаемым и уважаемым гражданином. Да, мне теперь говорили «товарищ Мицков» вместо «Драган» и здоровались со мной наклоном головы, еще издали снимая шапку. Все это меня радовало и приободряло. Я ходил теперь по нашей улице Экзарха Иосифа совершенно независимый, перепоясанный ремнем с вальтером, и в кожаной сумке разносил из дома в дом письма, глядя на людей строго и испытующе.

Правда, врагов я не обнаружил, но многих наставил своими советами и пожеланиями на путь истинный. Одних предупреждал, чтобы они были внимательными и не играли с огнем. Другим строго выговаривал. А бакалейщикам, которые еще не были экспроприированы, сказал, чтоб не обвешивали народ, не копили капитал и не зарывались, как это в свое время произошло с небезызвестным господином Табашки. Сначала они смотрели на меня с некоторым пренебрежением, но мало-помалу начали прислушиваться к моим советам, задавая мне порой вопросы на ту или иную тему. А один, скрытый фашист, пришел прямо ко мне домой, бухнулся в ноги, начал плакать и говорить о чем-то, чего я сразу не понял. В конце концов мне стало ясно, что его обвиняют в спекуляции. Он попытался даже сунуть мне какую-то ассигнацию, но я отстранил его руку и сказал ему, чтобы он не вздумал повторить со мной нечто подобное. Он долго извинялся и ушел, а потом кланялся всякий раз, когда встречал меня на улице или в другом месте, где было много людей. Я рассказал об этом случае жене и почувствовал — она недовольна тем, что я не взял ассигнацию. Но я решил быть неподкупным.

— Этот вальтер мне дали не для того, чтобы я брал взятки, дорогая моя, — сказал я ей, — а для того, чтобы защищать революцию!

Да, я был на своем посту. Разносил письма, вселял в людей спокойствие. Но говорят, добро никогда одно не ходит. За ним по пятам всегда следует зло. Так случилось и со мной.

Начать с того, что до сих пор мне ни разу не приходилось стрелять из пистолета. Я не знал, как он заряжается, как разряжается. Иными словами, таскал эту штуку, не имея понятия, как ею пользоваться. И хорошо, что никто не знал об этом, кроме жены, которая часто меня этим допекала:

— И когда его у тебя украдут? Вот смеху-то будет… А я люблю посмеяться…

— Не болтай глупостей, — говорил я ей. — Мы позавчера были на стрельбах с товарищем Мичевым…

— Где ж это вы были, хотела бы я знать?

— На Витоше.

— Зачем же так далеко пошли?

Она не верила и все старалась позлить меня, видно, отомстить хотела. Я терпел. Ждал только, чтоб стать чуть посвободнее, уйти в какой-нибудь укромный уголок и там испытать свой пистолет. Однако найти такой уголок для стрельбы я все никак не мог, поскольку, как известно, жил в людном месте, где все слышно. Кашлянешь в своем полуподвале, а соседи по кварталу уже спрашивают, когда простудился… А уж стрелять… Нет, в своем полуподвале мне этого не хотелось. Особенно в такие смутные времена. Я все тянул, а изнутри меня грызло отчаяние. Постепенно я начал ненавидеть свой вальтер все больше и больше.

Вторым моим несчастьем был сын Иван. Он просто-напросто помешался, бедный! Не переставал ни на минуту думать о вальтере, бредил им ночью. Я перепугался, как бы мальчишка не заболел, и попросил жену увезти его на какое-то время в деревню, чтобы он там рассеялся, но учебный год уже начался и ничего нельзя было сделать. Мальчик стал плохо учиться. Он вставал по ночам, шарил по всем углам комнаты, когда мы с женой спали, утомленные дневными заботами. Я начал прятать пистолет в недоступных для него местах. Сначала клал его под подушку, но потом испугался, как бы он не бабахнул случайно от моего движения во сне и не перебил нас всех разом. Потом прятал его в буфете под салфетками, засовывал в шкаф с одеждой. В конце концов я сунул его в старый рваный сапог, оставшийся со времен моей службы в трудовых войсках. Но можно ли спрятать оружие от мальчишки? По этой причине я часто просыпался по ночам и подолгу не мог уснуть. Ко всему прочему, жена моя не переставала грозить мне:

— Заруби себе на носу! Если только что-нибудь случится с ребенком, я тебя зарежу!

Долго я думал, что мне делать с этим проклятым вальтером. Хотел было уже пойти попросить начальника нашего почтового отделения запирать его на ночь в сейф, чтоб хоть по ночам спать спокойно, но стало мне стыдно, потому что меня сразу посчитали бы за свихнувшегося. Думал подарить его соседу, у которого не было детей, да потом спохватился, что меня могут отдать под суд за передачу оружия без разрешения. Выхода не было. И я продолжал мучиться, заниматься самоистязанием, ища, однако, потайное место для пробной стрельбы, потому что действительно одна срамота — таскать эту железяку, не зная, как ею пользоваться. Хорошо, что никому о моих муках не было известно.

Наконец этот момент наступил. В один прекрасный день я тайно от жены покинул город и направился в село Дервеница. Я знал, что там есть такие места, где можно испытать пистолет. Взял на всякий случай и свою почтовую сумку, потому как знал по опыту, что крестьяне боятся людей в форме. Нашел сухой овражек, поросший терновником, в нем была и старая груша. Вот я и стрельнул в нее. Должен вам сказать, что произошло все это чересчур быстро. Выстрел щелкнул, но кусты терновника заглушили его, так что я его даже не услышал. Видел только, как оторвалось и упало на землю несколько грушевых листочков. Решил пальнуть еще раз. Нажал курок, но вокруг царило полное молчание, вальтер не издал больше ни единого звука. Я осторожно осмотрел пистолет и увидел, что какая-то его часть отошла назад и не возвращается на прежнее место. Дернул раз, другой, но проклятая железка даже не сдвинулась. И меня в первый раз охватил настоящий страх перед оружием. Я вытер со лба холодный пот и уложил вальтер в почтовую сумку. Он уже не помещался в кобуре из-за этой самой части, которая отошла назад и никак не хотела возвращаться на свое прежнее место. Я быстро отправился обратно. Шел, стыдясь самого себя. В таком состоянии, вконец разбитый, доплелся до дома. Спрятал свою сумку вместе с вальтером в гардероб и уснул, оставив записку жене, которая куда-то ушла, пока я был в служебной командировке в селе Дервеница, чтоб меня не трогала, когда вернется и увидит, что сплю. Предупредил ее, чтоб хорошенько смотрела за сыном да и вообще вела бы себя осторожно!