— Выбил зуб! — забормотал он. — Бьешь по-бандитски!

— Извини, — сказал я, распахнул дверь и вышел из кухни.

Было уже утро. Я опустил шторы на окнах и заснул, смертельно усталый. Меня больше не интересовали ни солнце, ни люди, ни зубы Лачки…

18

С той ночи Лачка стал более осторожен. Он не потребовал от меня никаких объяснений. Я даже подумал было, а не приснилось ли мне все это. Мы с ним здоровались при встрече, как будто между нами ничего не произошло. К счастью, он больше не решался ни приглашать меня в кухню на чашку кофе, ни рассказывать о происшествиях, случившихся в его закусочной или на улице. Это меня вполне устраивало, потому что мне некогда было заниматься Лачкой и его проблемами.

На следующий день я решил повидать Виолету. Вечерело, когда я пошел к ней на квартиру. Дома ее не оказалось… Зачем я искал ее? Видно, просто устал от одиночества, на которое был обречен. У меня не осталось никого из близких, о ком я мог бы думать и тревожиться. И то, что случилось с нею, сильно меня взволновало. Подробности, которые я узнал, еще больше обеспокоили меня. Никто не проявил к ней, избитой и окровавленной, сочувствия. Люди пошумели, пошумели на улице и разошлись. Потом оказалось, что в тот день, когда я влепил Лачке пощечину, она на рассвете покинула квартиру с большим чемоданом в руках, который едва тащила. Ушла в сторону центра города, но куда именно, никто не знал.

У меня не было перед нею обязанностей. Но разве в обязанностях дело? В конце концов, Виолета была одинока, и кто-то должен был ей помочь. Кроме того, ее позор был моим позором. И я решил, что не оставлю Виолету в беде.

Сделав два рейса до завода «Вулкан» еще до восхода солнца, к половине девятого я снова был на территории комбината. Теперь меня попросили стать под погрузку щебня и металла. Пока машину загружали, я сидел на оцинкованном бидоне и тупо глядел перед собой. Рабочие трудились быстро и сноровисто. В это время мимо меня проехал на электрокаре бай Драго. Увидев, что я сижу, он тотчас затормозил и развернулся в мою сторону. Я знал, что он начнет разговор о Виолете, и не ошибся. Он видел ее, когда она шла на вокзал. Носильщик нес огромный чемодан. Позже бай Драго разыскал этого носильщика и спросил, куда уехала женщина с большим чемоданом. Носильщик ответил, что в Софию, и добавил, что она была очень грустна. Бай Драго испугался, но носильщик больше ничего не сказал.

— Что случилось? — спросил он меня.

Я молчал, разозленный. С огромным трудом мне удалось удержать свои нервы в узде.

Бай Драго продолжал таращить глаза.

— Как ты думаешь, может, там что-нибудь серьезное?

Я сел в кабину, ничего не ответив, и он проводил меня удивленным взглядом, будто говоря: «Молчишь? Ну молчи, молчи! Мы еще посмотрим, как ты будешь молчать потом!»

Осторожно развернув перегруженную машину, я почувствовал облегчение. Наконец-то я скрылся от любопытных глаз! От глаз рабочих, от глаз бай Драго… Вскоре я выехал на широкое асфальтированное шоссе. Сейчас только от меня зависело, будет ли все так, как надо… От моего труда, от моих рук, от руля, который я держал… Все прочее было ложью, обманом, иллюзией. Об измене не хотелось думать.

Вскоре я оказался перед библиотекой. Я еще на что-то надеялся. В несколько прыжков взлетел по лестнице, остановился, запыхавшись, перед дверью. Но дверь оказалась заперта. Никакой записки Виолета не оставила.

Медленно спустился я к машине. Быстро вскочил в кабину. Подальше от людей, подальше от города!..

Целый день работал без отдыха. Четыреста пятьдесят километров за восемь часов! Но лучше вертеть баранку, чем стоять в закусочной и смотреть на лоснящуюся от жира физиономию Лачки. Я поел колбасы и хлеба, только что купленного в пекарне. Хлеба мне не хватило. Попросил у пекаря еще.

Вечером решил поехать в Софию. Услышал от кого-то, что туда нужно отвезти кислородные баллоны. Пришел на автобазу к бригадиру Иванчеву и попросил послать меня в Софию. Тот долго суетился, звонил кому-то по телефону, потом велел мне подождать. Оказалось, что необходимость действительно есть. Туда нужно отвезти баллоны, а оттуда привезти листовое железо.

Я в нетерпении вертелся около телефонного аппарата, посматривая во двор автобазы. Рабочие погрузили баллоны, приспособили сбоку от кабины табличку с красным флажком — опасный груз. Я взял с собой кое-что из еды, одеяло и сел в кабину.

— Не беспокойся, — сказал я Иванчеву, положив руки на баранку, — утром буду здесь! В крайнем случае к вечеру!

Он замахал руками:

— Давай, давай, выметайся! — Глаза его были добрыми-добрыми. Он понимал меня, и его сказанное добродушным тоном «выметайся» говорило о многом.

Выбравшись за ворота автобазы, я взял курс на Софию.

Багровый закат неожиданно сделался синим, легкая тень легла на поля. Смеркалось.

В Софию я прибыл после полуночи. Остановил машину на одной из тихих улочек и проспал в кабине до рассвета. Разбудил меня какой-то милиционер. Он сказал, что стоянка машин на этой улице запрещена. Я поблагодарил его, растер лицо, быстро сориентировался. Мне надо было сдать баллоны, загрузиться а поискать Виолету. Но где ее искать?

Почему-то мне казалось, что она уехала к своей старой тетке, которая жида здесь, в Лозенце. Этот район города был мне хорошо знаком, так как в этих местах я жил какое-то время после 1956 года.

Старушка жила в многоэтажном кооперативном доме: корпус «Г», блок «В», пятый этаж, квартира 36. Еле нашел ее. Когда-то на этом месте стоял полуразвалившийся старенький домик, а сейчас высилась громада жилого дома, в котором старушка и любовалась Витошей со своего пятого этажа.

Я долго звонил, стоя перед покрытой лаком дверью с латунной ручкой. Наконец старушка открыла, правда, не мне, а собачонке, которую вывела на лестничную клетку, и увидела меня. Вначале она испугалась, видно, к ней редко заходили люди, но, когда я объяснил ей, кто я и зачем пришел, она успокоилась. Разумеется, она меня не узнала, и это было хорошо, иначе последовало бы приглашение войти в прихожую. До конца разговора мы так и простояли на площадке, а собачонка все крутилась у ног старушки.

Старушка удивилась, узнав, что Виолета жива, ведь она считала ее умершей. Она вспомнила, что в 1951 году, когда Виолета жила в общежитии, с нею жил один непутевый злодей… Этим злодеем был я, но она меня не узнала, а я молчал, чтобы зря не тревожить старую женщину. Не дай бог, еще упадет здесь на лестнице! Что я с нею буду делать?

— Филипп, Филипп! — вдруг закричала она. — Там нельзя оправляться! Безобразник!

Но собачонка уже подняла лапу перед дверью соседей. Расстроенная старушка взяла Филиппа на руки и ушла в свою квартиру. Я не успел даже попрощаться с ней. Может быть, она догадалась, что я и есть тот «злодей»? Дверь захлопнулась перед моим носом, и я остался один. Холодно блестела латунная ручка. Было тихо. Держась за перила, я спускался вниз по лестнице. Я устал от эгоизма людей. Что сделал с нами 1951 год?!

Вышел на улицу и снова уселся в кабину машины, чтобы продолжить свой поиск. В кузове позвякивал металл, словно предупреждая меня о том, чтобы я не увлекался, но поиски все больше и больше захватывали меня. Я должен ее найти! Доходило до того, что я останавливался перед какими-то кафе и входил в них будто бы для того, чтобы выпить бутылку лимонада, на самом же деле — чтобы увидеть сидящих за столами людей. Мне все казалось, что среди них я увижу Виолету и Евгения Масларского. Конечно, их я не нашел. К тому же я наконец понял, что этот сопляк давно оставил ее. Что ему делать с ней в кафе? Ко всему прочему она вся в синяках. Он бы ни за что не показался сейчас с ней в кафе. Мне опять стало мучительно обидно за нее.

А я? Надо ли мне вообще думать о ней? Всю дорогу я думал об этом. Люблю ли я ее или ревную? А может, жалею? Или я просто тоскую по прошлому, по ушедшим годам? И все это из-за одиночества, безысходности, отчаяния…