20

У меня никогда не было дурных намерений по отношению к Виолете. Я не позволял себе оскорбить ее даже в мыслях. Не мог и сравнить ее ни с вахтершей, ни с женщиной в репсовых брюках, на которую все засматривались на бензоколонке, ни с какой-нибудь другой женщиной из нашего города. А Виолета и прежде, и сейчас держала меня на расстоянии. Она не сказала мне, где была целый месяц, с кем встречалась, что делала. И я не спрашивал ее ни о чем, чтобы не оскорбить бестактным вопросом. Да и какое право имел я задавать ей подобные вопросы?

Говорили, что она вернулась на завод, открыла библиотеку и начала работать, как будто ничего и не произошло. Люди думали, что она уезжала в отпуск, поэтому тоже особого любопытства не проявляли. Жизнь пошла по-старому.

Но были глаза, которые смотрели на все с высоты законов. Уже на другой день после появления Виолеты в библиотеке Гергана вызвала ее к себе. Какой разговор состоялся у них, не знаю, а только Виолета осталась в библиотеке. Может быть, другие и не обратили внимания на этот факт, но я не мог прийти в себя от удивления. Внезапно я увидел другую Гергану, внимательную, человечную, и мысленно поблагодарил ее за доброту, которую она проявила к Виолете.

Когда Гергана спросила Виолету, почему та оставила свое рабочее место, Виолета ответила, что она просто взяла отпуск без сохранения содержания, так как ей надо было устроить кое-какие дела в Софии. И больше ничего.

— Мы с ней поняли друг друга, — сказала мне Гергана. — Я оформила ей такой отпуск. Не будем из этого делать историю.

Меня восхитило поведение Герганы, однако я решил быть осторожным. В конце концов теперь все делалось мягко и демократично, как и должно. Я продолжал тихо и спокойно делать свое дело и только сказал Иванчеву:

— Знаешь, нам с тобой надо встречаться реже, потому что нас могут оклеветать, сказать, что мы используем помещение автобазы для выпивок. А ведь мы с тобой не пьяницы.

— И ты начал петь с чужого голоса? — огорченно спросил он.

— Наш дуэт, товарищ Иванчев, стал привлекать к себе внимание. Мы в самом деле увлеклись этим занятием. Нам бы проветриться маленько да другим пример показать.

Он помолчал, потом в сердцах пнул ногой корзину с «ампулами»:

— Что было, то было!

Я не знал, как понять это его «что было, то было», но почувствовал: он на меня рассердился, решив, что я его обвиняю в том, что он тащит меня в болото порока. Другими словами, я считаю его виновным в том, что в последнее время сам увлекся выпивкой. Но у меня не было никаких оснований обвинять его в этом, потому что наши выпивки были просто-напросто летним увлечением, позже Гергана так и вписала это в наши личные дела.

Так или иначе, но мы с Иванчевым теперь почти не виделись вне службы. Однажды он упрекнул меня:

— Ты из-за этой юбки обвинил меня в пьянстве! Но ты не прав!

— Из-за какой юбки?

— Ты знаешь, о ком я говорю…

— Нет, не знаю. Их две — Гергана и Виолета. Так из-за кого же?

— Из-за обеих.

— Смотри, я обижусь. Я не согласен.

— Тогда выбирай для себя кого хочешь.

Я рассердился на него, и мы пошли в закусочную, чтобы объясниться. Оказалось, что он имел в виду Виолету. Шепнул мне на ухо, чтобы я не оставлял ее без внимания, и заключил:

— Она сбилась с дороги, но человек она добрый!.. Несчастье, братец! Что тут поделаешь!

Меня очень задели эти его слова. Я понял, что он подозревает меня в дурных намерениях по отношению к Виолете, и начал протестовать. Он очень серьезным тоном сказал, что нечего мне возмущаться и протестовать, потому что там, где текла вода, она потечет снова. Это меня взбесило вконец. Если бы мы с ним не дружили, расстались бы навсегда. Мы поругались, как это бывает между друзьями, и помирились снова.

Все это произошло, пока я ожидал, когда Виолета даст о себе знать. Но она не объявлялась. Даже не пришла на автобазу с книгами. Вот уже два месяца в ремонтной мастерской валялись одни наивные романы. По ним мы постигали жизнь и повышали свой общеобразовательный уровень. Я чувствовал, что Виолета вот-вот должна появиться.

…Я продолжал работать с усердием. Удвоил свои старания. На одном из собраний Иванчев сказал обо мне и назвал меня в качестве примера. Никто не возразил. За выпивки замечания мне никто не сделал, поскольку все, когда им весело, позволяют себе такое. Легко стало у меня на душе, особенно когда я понял, что Виолета больше не собирается убегать из этого города. Куда ей податься? Лучше этого места ей не найти. Этот город мы строили своими руками. Я понимал, что она уже пустила здесь корни, и знал, что она обязательно напомнит о себе. Деться ей некуда.

В одно из воскресений сентября, после нашего революционного праздника, я получил, к моему большому удивлению, открытку. На ней был изображен центр города — новый зеленый сквер, за которым высился памятник строителю, а около памятника — деревянные скамьи с сидящими на них туристами, приехавшими посмотреть новый город. Эта часть города была мне хорошо знакома.

Конечно, меня очень удивило, что Виолета прислала эту открытку с видом.

«Очень прошу тебя прийти, дело слишком серьезное», — было написано на открытке и указаны дата и место нашей встречи. До назначенного часа осталось совсем мало времени.

Виолета всегда была эмоциональной, но на этот раз я действительно испугался. Зачем я понадобился ей так срочно? Что там у нее случилось? Я сильно разволновался. Положил открытку в карман и стал собираться.

Было воскресенье, и я решил привести себя в порядок в соответствии со вкусом Виолеты. Начал бриться во дворе у чешмы. Лачка наблюдал за мной, но меня не смущал его взгляд. Он вел себя прилично с того памятного вечера, как получил оплеуху на кухне. Сейчас Лачка уважал меня больше и уже не позволял себе задавать ненужные вопросы. На этот раз я, чтобы не мучить его, сказал, что иду в гости к одной моей приятельнице. Он сделал вид, что ему вовсе не интересно, кто такая эта приятельница. Но я видел его насквозь и презирал за притворство.

Вместо Лачки вопрос задала его жена:

— А кто твоя приятельница?

Но Лачка тут же оборвал ее:

— Ты иди-ка лучше поспи и не лезь в чужие дела!

Ганка опустила голову и покорно ушла в свою пристройку.

Я с загадочным видом добрился, смазал лицо кремом и заблестел, как сковорода. Потом надел белый летний пиджак и легкие синие брюки. В этом костюме и фуражке я стал похож на служащего из «Винпрома». Лачка смотрел на меня с уважением и страхом. Предложил мне крем для моих черных туфель. Я помазал их, и вокруг меня поплыл запах ваксы. Теперь я был готов полностью. Когда я уже уходил, жена Лачки вышла из пристройки и сорвала мне один цветок гвоздики. Это меня тронуло, потому что было знаком уважения с ее стороны. Я поблагодарил женщину и вышел на улицу. От моих туфель несло ваксой. Светило солнце. Я весь лоснился и сиял.

Сам не знаю, как я очутился возле квартиры Виолеты. Конечно, мне надо было просто зайти к ней, вместо того чтобы ждать ее в сквере у памятника строителю. Это было вполне естественно, так как у меня не хватало терпения ждать и я хотел как можно скорее узнать, зачем она меня позвала. Наверное, произошло что-то серьезное. Иначе зачем бы ей меня искать? В том, что она прислала открытку с видом города, крылась, как я думал, какая-то символика. Виолета любила подобные штуки. Ведь были нее в свое время эдельвейс и роза ее эмблемами… Вполне возможно, что и сейчас она внушила себе нечто подобное.

Я шел по новому тротуару, который неделю назад был закончен отрядом добровольцев, и старался не запылить туфли. От них несло ваксой, но я надеялся, что к тому времени, когда я встречусь с Виолетой, запах выветрится. Я знал, что она очень чувствительна, поэтому боялся вывести ее из равновесия своими туфлями.

Итак, я оказался около квартиры Виолеты. Вошел во двор. Обычно по воскресеньям, если стояла хорошая погода, жители нашего квартала отдыхали в своих дворах. Так было и в этот день. Хозяйка Виолеты готовила обед на открытом воздухе, а хозяин брился, обнаженный до пояса. Он стоял перед пристроенным на заборе круглым зеркальцем. Не успел я войти во двор, как услужливые, любопытные люди бросились мне помогать. Показали комнату Виолеты, хозяин даже постучался в ее дверь, кашляя при этом и беспрерывно поправляя подтяжки на своих брюках.