Завоеватели и авантюристы проложили первые тропинки через Панамский перешеек, самую узкую преграду на пути за индийскими пряностями, драгоценностями, золотом… Первые сотни могил выросли на этих трудных дорогах через джунгли и горы. Еще больше жизней стоило проложить каменную дорогу через перешеек… И все время продолжались поиски какого-нибудь водного пути через Америку. Прохода не было. Человеку пришлось его прорубить. Тут счет шел уже на десятки тысяч человеческих жизней.
Почти восемьдесят километров «Асакадзе-мару» шел по Панамскому каналу, в котором смешивались воды двух океанов. Незаметно отступали воды Тихого океана, сменяясь водами Атлантического. Когда к ночи стало известно, что «Асакадзе-мару» бороздит уже Карибское море и Тихий океан позади, Миша Дудин изрек, засыпая:
- Все. Один океан есть…
Теперь они шли теми знаменитыми пиратскими краями, где двести-триста лет назад хозяйничали корабли под черным флагом с изображением черепа и скрещенных костей, где сиплые, простуженные и пропитые голоса орали песни, вроде:
Но как ни всматривались в далекую синюю даль Миша Дудин и его старшие товарищи, ни одного пирата им не попалось. А ведь «Асакадзе-мару» шел мимо Больших Антильских островов - Ямайки, Гаити, Кубы, мимо Багамских островов, по Карибскому, самому флибустьерскому морю, где, казалось, еще носились кровавые тени капитана Флинта, Черного Пью, Билли Бонса, долговязого Джона Сильвера, а также капитанов Дрейка, Моргана, Кидда и прочих джентльменов удачи. И даже в знаменитом Бермудском треугольнике, где, правда, не водились пираты, но где теперь, в двадцатом веке, таинственно исчезали суда, словно проваливались в тартарары, с «Асакадзе-мару», к великому сожалению ребят, не произошло ничего.
Двадцать шестого августа 1920 года, во второй половине дня, «Асакадзе-мару» входил в бухту Нью-Йорка.
Города еще не было… Только там, куда показывали Круки, прижимался к горизонту дым или туман. Позади оставались какие-то острова, длинная коса с лентой прибрежного песка, на который сыпалась сажа из высокой трубы. Потом прорезалось на далеком берегу белое копье маяка. По бухте сновали лодки с косым парусом, пароходики, пароходы и пароходища…
Над самыми большими кораблями высилась огромная фигура женщины с факелом в руке. Мистер Крук объяснил, что это знаменитая статуя Свободы, стоит она лицом к старой родине белых американцев, Европе, и приветствует всех, переступающих порог Соединенных Штатов…
- А почему она не улыбается? - спросил Миша Дудин.
Каменная женщина выглядела очень сильной, но ее неподвижное лицо было грустным. И невиданной мощи Нью-Йорк, который возвышался над океаном, закрывал горизонт, подпирал небо, тоже не улыбался.
Нью-Йорк не походил ни на один русский город. Он не был похож даже на Сан-Франциско. Казалось, это и не город вовсе и живут тут не люди, а кто-то другой. Смотреть на него было страшновато и заманчиво…
Все виднее становился чудовищный город. Его здания упирались в серое небо, оно старалось убежать, а здания вытягивались все выше и рвали небо на клочья грязных облаков. Над самыми высокими домами, над дымами фабричных труб висел загадочный гигантский мост.
Когда стемнело, вспыхнули до горизонта пожары белых и цветных огней. Они подмигивали, бешено вертелись, рассыпались искрами, гасли и вспыхивали, добираясь до самой Луны и проваливаясь в черноту океана. Но сколько они ни приплясывали и ни кривлялись, все равно было очень тихо, и веселился только Ростик и его компания. А колония молчала.
«Асакадзе-мару» провел ночь на дальнем рейде; никто с корабля не сошел. Это была самая тихая, задумчивая и грустная ночь, полная невысказанных надежд…
Тося, прижимаясь к Кате, спрашивала:
- А сколько от Нью-Йорка до Петрограда?
- Восемь тысяч верст.
- А сколько мы уже проехали?
- Считай: от Петрограда до Владивостока пусть будет девять тысяч верст. Он Владивостока до Сан-Франциско - восемь тысяч. От Сан-Франциско до Панамского канала - почти шесть тысяч. И от канала до Нью-Йорка больше трех…
- Девять, восемь, шесть и три… Двадцать шесть тысяч!
- Видишь! А осталось - только восемь.
- Столько же, сколько от Владивостока до Сан-Франциско? Значит, двадцать дней! Сегодня двадцать шестое августа. Шестнадцатого или семнадцатого сентября будем дома!
- Ты, что же, не хочешь посмотреть Нью-Йорк?
Тося поежилась:
- Нет, надо, конечно, побывать. Представляешь, приедем домой… Совершили кругосветное путешествие! Ходили по Нью-Йорку… Все знакомые девчонки лопнут от зависти! А мальчишки… Нет, ты представляешь? Скорей бы, честное слово… Ты что? - Тосе показалось, что Катя сникла и вроде бы похолодела…
- Если они живы, - тихо сказала Катя.
- Кто?
- Девчонки. Мальчишки. Мама… Все наши.
- Ну, это ты брось!
- Все равно я сразу уеду на фронт…
- Да ты что? Надо же отдохнуть!
- Мы третий год отдыхаем.
- Ничего себе отдых! - возмутилась Тося. - Мы окончили гимназию, надо и о себе подумать. Ну что же, что я медсестра? А я крови боюсь. Ну и что, что революция? Ведь мы еще не жили! А так хочется пожить!..
- Да, - согласилась Катя. - Хочется жить. Очень.
Она понимала, что они с Тосей думают совсем о разных вещах, о разной жизни. И ей стало неловко, потому что ее, Катина, будущая жизнь, до последней минутки отданная людям, представлялась ей настолько заманчивой, великолепной, настолько выше Тосиного «пожить», что это было даже как-то нехорошо, несправедливо… Катя пригладила пышные Тосины волосы и нежно ее поцеловала.
- Ты что? - удивилась Тося, зная, до чего Катя не любит нежничать.
- Пусть тебе будет хорошо, - вздохнула Катя.
- А что? Вот увидишь! Мне обязательно будет хорошо!
А в другой части твиндека Миша Дудин никак не мог уснуть, вертелся и вздыхал, вспоминая письмо, которое он когда-то написал главным американским буржуям…
Письмо, конечно, дошло. Что теперь делать? Он ясно видел того здоровенного шерифа, непременного участника всех американских фильмов, который с лязгом захлопнет на Мишиных руках металлические наручники… И у них еще есть электрический стул! Миша невольно привстал и увидел, что с соседней койки за ним с любопытством наблюдает Аркашка, а еще дальше - Ларька… Через минуту все узнали об опрометчивом послании Миши, и хохот, неожиданно разбудивший едва не всех мальчишек, показался Мише ужасно обидным.
- Конечно, - забормотал он, - вам что… Вы поедете домой, а мне тут пропадать…
Утром выяснилось, что в Нью-Йорк их сразу не пустят, а поселят на пустынном острове, как робинзонов.
- Опять про робинзонов, - вспомнил Миша Смита.
Раньше на этом острове жили американские солдаты, от них остались казармы, кухни, плацы, спортивный городок…
- Лучше оставаться на «Асакадзе-мару», - агитировал Миша. - Может, скорей поедем в Петроград…
Круки пригласили к себе Ларьку, Катю и Аркашку. Миссис Крук, хмурясь, заявила:
- Многие дети считают, что чуть ли не завтра «Асакадзе-мару» пойдет в Петроград.
- А он не пойдет, - не то спросил, не то констатировал Ларька.
- Капитану нужна неделя, чтобы подготовиться к этому переходу!
- О, неделя? - обрадовался Аркашка. - Это мы переживем.
- Полагаю, никто не собирается умирать! - Миссис Крук говорила еще более отрывисто и резко, чем обычно, явно сердилась. - Хуже, что капитан не знает, куда ему плыть! И мы не знаем!
Катя, Ларька и Аркашка переглянулись.
- Как - куда? - спросили они, перебивая друг друга. - В Петроград…
- Петроград - это Советская Россия! - пристукнула кулаком миссис Крук. - «Асакадзе-мару» - японский пароход! И находится в американском порту! А ни Япония, ни Америка не признают Советскую Россию!