Круки познакомили Олимпиаду Самсоновну со своими коллегами по Красному Кресту, на попечении которых оставались теперь младшие классы.
С недавних пор Олимпиада Самсоновна носила одно и то же строгое, черное платье и черный платок, как монашка. Она не расставалась с Евангелием и любила приводить на память цитаты из священного писания. Два попика, неизвестно откуда взявшиеся и вертевшиеся в последнее время около нее, в немом восторге покачивали седыми бородами. Лицо у нее стало еще добрее, но это была доброта отвлеченная, нереальная. Становилось грустно оттого, что Олимпиада Самсоновна словно бы утратила интерес к детям, к их занятиям и говорила все больше о том, что она теперь живет блаженством веры и что Христос дал жизнь вечную…
- За всех вас молюсь, - говорила она, кладя руки на головы детей, - чтобы никто не остался вне дверей царства божьего…
Ребята жалели, что на их Олимпиаду Самсоновну нашел «такой стих», как они говорили. Может, она заболела и еще выздоровеет?
Многие принадлежали к верующим семьям и, слушая Олимпиаду Самсоновну, невольно пугались, вспоминая, как давно не были в церкви, не молились и вообще не вспоминали о боге. Конечно, на том свете попадет. Будешь жариться в аду! Может, все их несчастья от неверия… Олимпиада Самсоновна настойчиво внушала эту мысль.
Американцы были тронуты новым обликом Олимпиады Самсоновны. Люди верующие, хоть и на свой образец, они с удвоенным уважением относились к Олимпиаде Самсоновне и, видимо, сожалели, что святой дух не снизошел и на Николая Ивановича. Главной драгоценностью Круков, с которой они никогда не расставались, была семейная Библия - толстенная книга в потрепанном кожаном переплете. Те, кто ее мельком видел, с восторгом и завистью передавали свои впечатления:
- Ого! Ну и книжища!
- Наверно, полпуда весит.
- Такой книжищей ка-ак хряснешь - наповал!
- Они в ней доллары прячут! Между страницами.
- Туда долларов можно напихать будь здоров. Сто тысяч.
Перед самым расставанием миссис Крук и Олимпиада Самсоновна уединились, что-то друг другу шепча, листая Библию и от воодушевления не слушая друг друга… Нелегкая занесла Николая Ивановича в комнату, где они возносились духом, и миссис Крук, со свойственной ей бесцеремонностью, тотчас его атаковала:
- Все хочу спросить вас: верите ли вы в бога?
Вид у нее был настолько воинственный, что Николай Иванович несколько струхнул и забормотал:
- Я допускаю, что он есть…
- Вы что, не христианин?
- Я крещен по православному обряду…
- А дети?
- Что? И они тоже, по-моему, крещены.
- Вас это не очень интересует?
- Как вам сказать…
- Неужели вам безразлично и то, заберут ли их сейчас в Петроград, обрекут на гибель, на моральное растление или нам удастся спасти не только детей, но, быть может, и их родителей!
- Я не понимаю…
- Что же тут непонятного? У большинства ваших учеников интеллигентные семьи. Неужели родители не предпочтут жить со своими детьми в условиях подлинной культуры, демократии, уважения к религии? - Миссис Крук оглянулась на Олимпиаду Самсоновну. - Ах, как это было бы чудесно: дети не только спасли свои души, но и души родителей!..
Олимпиада Самсоновна только тяжко вздохнула, взглянула мельком на Николая Ивановича и опустила глаза.
Он не знал, как от них отвертеться, тем более что колонна старших уже строилась и Аркашка заводил полюбившегося «Варяга», который никогда не сдается…
Наконец колонна двинулась. Остающимся в этот момент стало особенно грустно, они побежали следом за колонной… Им страшно стало расставаться. Они провожали уходящих, наверно, с полкилометра и, даже когда Олимпиаде Самсоновне удалось их остановить, еще долго махали руками, выкрикивали прощальные слова, надеясь в глубине души, что вдруг колонна вернется…
И старшие шли невесело. Уже не слышен был шум голосов оставшихся позади малышей. Снова что-то рвалось… Опять потери, расставания. Сначала - дом, потом поезд и казарма; теперь этот приют, малыши… А что ждет их впереди?
Предстояло промаршировать пятнадцать километров до города; еще раз пройти мимо казармы и холерного барака, которые так помнились, снова отшагать по улицам чужого города и к двум часам подойти к станции, где их ждал поезд Красного Креста… Но не на запад, не домой пойдет этот поезд, а опять на восток, еще дальше в Сибирь… Эта мысль не покидала ребят, хотя и Смит и Круки всячески их утешали:
- При первой возможности все вернутся домой, к родителям!
Когда колонна прибыла на вокзал, в нее, стараясь быть незаметным, вклинился Миша Дудин и стал между Ларькой и Аркашкой.
- Откуда ты, прелестное дитя? - громко засмеялся Володя Гольцов и сразу привлек внимание Валерия Митрофановича.
Начались переговоры на самом высоком уровне. Валерий Митрофанович твердил, что раз Миша сумел добраться самостоятельно от приюта, до вокзала, то без труда совершит это путешествие и в обратном направлении. Не может быть и речи о том, чтобы допустить его ехать со старшими.
Николай Иванович был также смущен.
- Вы уже потеряли три месяца, - объяснял он ребятам. - Предстоит налечь на учебу. А что станет делать Миша Дудин? Он должен заниматься со своим четвертым классом, а не с седьмым и восьмым.
Ларька и Аркашка клялись, что под их наблюдением Миша проскочит четвертый класс, как стрела, на одни пятерки. Но и у Круков возникли сомнения… Они, конечно, не допускали и мысли отправить Мишу в приют одного, но, кажется, не прочь были поручить эту операцию Смиту.
Тогда Смит предложил оставить Мишу.
- А дисциплина? - кричал Валерий Митрофанович.
- Мужская дружба тоже чего-то стоит, - улыбнулся Майкл Смит, поглядывая на Мишу, Аркашку и Ларьку. - А дисциплина придет.
Так Миша остался со старшими, а Майкл Смит еще раз доказал, что он свой парень и все понимает.
Эшелон Красного Креста охраняли американские солдаты. Их было немного. Они спокойно стояли у вагонов, широко расставив ноги, и, ни на кого не глядя, со скучающим видом жевали свою любимую резинку.
Ребята обрадовались, что вагоны - классные, не теплушки. Кто знал по-английски хоть несколько слов, вежливо приветствовали американских солдат. Те молча улыбались и угощали ребят плитками жевательной резинки.
Но неугомонный Миша Дудин, хотя его право на посадку в такие великолепные вагоны было сомнительным, недоумевал:
- То чехи, то американцы… Кто их сюда звал?
- Пришли, понимаешь, на святую Русь… - зло улыбался Ларька.
- Они что, варяги? Опять? - поддакивал кто-то из ребят.
- Тихо, вы! - нахмурился Аркашка. - Хотите обидеть Майкла, Круков? Они же для нас, дураков, стараются…
- Ну да, - потешался Ларька, - земля у нас велика и обильна, порядка только нет…
А сам искал глазами Катю. Ему казалось, что она только что на него смотрела. Но каждый раз это было ошибкой. Нет, она на него не смотрела…
20
А Петропавловск оказался скучным городишкой. Ни лесов, ни гор. Степи, озера, болота. Сейчас все это было еще под снегом. Кончался февраль девятнадцатого года…
Их разместили в большой усадьбе на окраине города. Здесь, кроме главного барского дома, было еще много построек и почти во всех сохранилась мебель, топились печи… Удалось организовать все нужные классы. Одну комнату в полуподвале Смит определил для карцера, хотя Круки уверяли, что карцер, конечно, никогда не потребуется. Жизнь в усадьбе налаживалась теплая, сытная, и нелегко было понять, почему именно здесь, в спокойной обстановке, все чаще стали сниться кошмары и даже днем не покидало гнетущее чувство страха…
Молча рассматривали карту; сначала тайком, потом в открытую.
- Еще на семьсот верст уехали…
- На семьсот сорок, я ниткой вымерил…
Словно какая-то зловещая, необоримая сила отодвигала и отодвигала их от дома неведомо куда. Невольно представлялись бесконечные пространства до Урала, и от Урала до Волги, и потом еще сотни длинных верст, и становилось страшно, нехорошо. Тогда и на Круков и на Смита ребята старались не смотреть.