Илько оказался счастливее отца. В добрые годы он доводил стадо до ста пяти олешек, но все же нужда оставляла с каждым годом все больше и больше глубоких морщин на его открытом лбу.

А потом пошли по тундре колхозы. Илько был умнее других. Он два года обдумывал жизнь и заклеймил колхозным клеймом свое стадо. И он не ошибся. Олени паслись на сочных и проверенных тропах, и каждый год десять стад вырастали на семьсот телят. У колхоза стало столько денег, что посредине троп колхозники решили выстроить пять домов с банями. Зачем ребятам и бабам теперь таскаться по тундре, мерзнуть и слепнуть в чумах? Пора и им пожить хорошо. Выучится Семка на учителя, будет грамоте их учить.

Через три года не узнать родные тропы, ненцы самыми грамотными людьми на свете станут, а он этого не увидит. Унесут его тадебции на седьмое небо к великому Нуму, вот и сиди там, скучай по земле, хотя и олешек там, поди, дадут, но чем их кормить? В раю ведь тундры не устроят. На то он и рай.

Старик вздыхает и поворачивает упряжку на север; оранжевая тундра, седые головы сопок, небесная девственность озер — все это он скоро не увидит. А сколько рыбы в озерах! В этом году колхоз купил два моторных бота и одну моторную лодку. Семнадцать охотников на нерп и моржей и столько же рыбаков! Сразу колхоз не на шутку разбогатеет, и зимой будут подсчитывать доходы. Обидно, что его уже не будет при этом. Скажут колхозники: «Вот Илько не дожил до такого богатства — жалко».

Старик видит у сопки третье стадо. Он расспрашивает бригадира утомительно подробно. Потом он дает советы горячо и в то же время снисходительно, с достоинством.

Так он объехал все стада и вернулся только к вечеру. Около озера плотники суетились, зажигая костры. Колхозный счетовод почему-то надел желтые краги и торопливо бегал от одного костра к другому, тщетно разыскивая очки, которые были заткнуты в нагрудный карман френча. Не найдя очков, счетовод в бинокль стал смотреть на юг.

Илько подошел к нему и спросил удивленно:

— Кого потерял в небе?

Счетовод отставил бинокль и торопливо сказал:

— Одевайся! Важную бумагу от колхоза повезешь. На самолете.

— Ой, что ты, — удивился старик, — на олешках бы скорее как-то.

— Одевайся, одевайся.

Вскоре над озером закружился гидросамолет окрисполкомовской связи. Водяная дорожка побежала к берегу от подлавков самолета.

— Быстрее, товарищи, — сказал летчик, — солнце садится.

Из самолета вышел председатель колхоза. Он достал письмо и незаметно передал его счетоводу, а тот подчеркнуто громко сказал, передавая Илько:

— Это очень важная бумага, отец. Простился с тундрой?

— Попрощался, — сказал тихо старик, — со всеми попрощался.

— Ну и вот. Отдашь председателю окрисполкома письмо, тогда и умирай.

— Ладно. Поедем уж скорее.

Летчик помог старику залезть в кабину и затянул ремень вокруг туловища. Заревел пропеллер, мелкие брызги заморосили вокруг лица Илько, и он закрыл глаза. Когда он их открыл, то увидел далеко под самолетом озеро с копейку, точки людей, домики и вогнутую желто-коричневую чашу тундры. Зачарованный, он смотрел на пунктиры рек, синие точки озер, местами попадающийся хвойный лес. Он так был потрясен всем увиденным, что не обращал вначале внимание на боль в животе. И только когда самолет сильно кинуло в воздушную яму, он закричал, сколько ни старался сдержаться. Летчик сквозь рев пропеллера почувствовал что-то неладное позади и обернулся. Из глаз старика бежали слезы, лицо почернело и исказилось от боли.

— Ты потерпи маленько, скоро прилетим, — сказал он, потом подумал, что старик все равно его не услышит.

Он снизил самолет. Впереди в тумане показался дым, а затем и город. У гидроаэродрома стояла машина «скорой помощи».

— Кто главный? — спросил Илько, нажимая кулаком живот.

— Я, — сказал высокий мужчина в белом халате, — мы давно уже вас ждем. Где письмо?

Старик подал письмо. Врач вскрыл:

— Садитесь, товарищ! — сказал врач и распахнул створку машины.

— Дело, видать, важное, — произнес старик, — с машины на машину сажают.

И пока его везли до больницы, он думал о том, как не хочется теперь умирать, а до завтра ведь никак не проживешь.

— Хоть бы до зимы прожить, — шепчет старик и с тоской смотрит на улицу.

ИЛЬКО ЛАПТАНДЕР

Илько Лаптандер угрюмо всматривается в горизонт, и голова его кружится от усталости. Лесная поземка снежным туманом окутала кусты тундрового тальника. Звезды стали бледнеть. Собаки, боязливо поджав хвосты, обегают стадо и катаются в снегу, тревожно повизгивая.

«Погода будет», — устало думает Илько Лаптандер и проводит рукавом малицы по редкой заиндевевшей бородке.

Вчера уехал из стада второй пастух, заболевший ангиной, и ему — старшему бригадиру — приходится несколько суток без сна оберегать большое стадо от волков, бурана, гололедицы. Силы его уже иссякли.

А ведь на слете стахановцев оленеводства он от имени своей бригады дал обещание всем пастухам Большой и Малой земли не иметь ни одной потери в своем стаде. Если он не сдержит своего слова, над ним будут смеяться самые последние лодыри. Но всего больше худой молвы пустит Выль Паш — его бывший хозяин. «Ха! — скажет он. — Хорошо олешек пасти начали. Быстро-быстро начал колхоз богатеть, а все потому, что в нем состоят хорошие пастухи — такие, как Илько Лаптандер. Осталось ли хоть что-нибудь от колхозных богатств Илько Лаптандеру?»

Думая об этом, Илько обливается холодным потом. С усилием он поднимает скованные дремотой веки и шарит винтовку, вглядываясь в кусты.

— Нябик! — хрипит он, но собака лежит у его нарт, и Илько успокаивается.

Веки старого пастуха снова тяжелеют. От горизонта поднимается тундровый буран. Ветер отворачивает полы Илькиной малицы, порошит снегом в лицо, ерошит шерсть на загривках собак. Олени сбиваются кучей, пропуская в середину телят.

«Засну», — тревожно думает Илько. Его охватывает страх. Он трет лицо снегом и достает табакерку, чтобы понюхать табаку, но собаки начинают скулить. Они скулят все сильнее и сильнее, и Илько вглядывается в кусты. Луна, выглянувшая на мгновение, освещает три тени, стелющиеся на снежной прогалине.

Илько прикладывает ложе винтовки к плечу и, целясь наугад, стреляет. Собаки со злобным воем мчатся к кустам, олени опускают головы, разрывают ягель.

«Хорошо бы лечь в сугроб и заснуть», — думает Илько. Снег пахнет оленьими следами и мхом.

Но снова лают собаки, Илько хватается за винтовку и подъезжает к стаду.

Олени спокойны, собаки с четырех сторон сторожат их.

Голова Илько кружится, точно ее подхватило ледяным водоворотом, туго сжимающим со всех сторон. Илько закрывает глаза, и соблазнительная мысль прокрадывается в его сознание: никто ведь не будет ругаться за то, что он сильно заболел. Охранять стадо ему помогают четыре хороших собаки. Если он крепко заснет, то они разбудят его своим лаем.

— Нет, нельзя! — говорит убежденно Илько. — Ни одного олешка зверю!

Чтобы отогнать сон, Илько нюхает табак и сердито ругается.

«Скоро утро, — думает он уже спокойнее, — тогда можно будет немного поспать».

Он ложится навзничь на нарты и долго размышляет, как будут хвалить его бригаду за то, что ни одного олешка не прокараулила за целый год.

Сам того не замечая, старый пастух засыпает, и хорей вываливается из его рук.

Но и во сне Илько продолжает бороться с непреодолимой усталостью. Много раз, как ему кажется, он стряхивает с себя дремоту. И внезапно стая громадных волков бесшумно появляется возле оленьего стада; Илько холодеет от ужаса, заметив вожака волчьей стаи. У вожака туловище волка, а голова Выль Паша.

«Съедим Илькино стадо», — говорит Выль Паш волкам.

«Съедим», — хором отвечают волки.

«Подождите, — говорит Выль Паш и подходит к Илько. — Пойдешь ко мне в батраки, Лаптандер, тогда я стадо не буду есть и ты будешь каждый год получать у меня за работу по три важенки».