— Зачем ты приехал, Тэнэко? — спрашивает дрожащими губами старик.

Тэнэко выпивает кружку чая, закусывает рыбой и показывает всем портрет Григория Хатанзейского. На пастухов смотрит русский рабочий в косоворотке и шляпе, и только узкие раскосые глаза да широкие скулы говорят о том, что этот человек не чужой ненцам.

— Знаете ли вы, кто это? — спрашивает Тэнэко, и в голосе его звучит уважение к человеку на фотографии. — Это Григорий Хатанзейский, первый ненец-коммунист. Его зарубили белогвардейцы за то, что он хотел, чтобы все пастухи были сыты, богаты и счастливы со дня рождения до начала смерти.

— Я знаю его, — говорит старый Вылко и утирает рукавом глаза, — я хорошо знаю его. Русский урядник искал его по всей тундре, но он спрятался у меня и рассказывал мне про то, как хорошо будет жить без царя и урядника. Он носил шляпу, но имел сердце пастуха.

— Говорил ли он о колхозе? — забеспокоился Выль Паш. — Хатанзей Гриша был хороший человек, но говорил ли он о колхозе?

Вылко не ответил. Он не слышал от Гриши ничего о колхозе.

— Он говорил о колхозе, раз он говорил о счастье, — сказал в тишине Тэнэко и посмотрел внимательно в беспокойно поблескивающие глаза Выль Паша.

Тот опустил взгляд и отодвинулся от костра.

— В первом ненецком колхозе «Пнок», где председатель Степанида Апицина, колхозники заработали за год по пять тысяч рублей, по многу пудов рыбы и мяса. В колхозе «Пнок» есть свой моторный бот, больница, школа и баня.

— Я вам говорил! — зловеще крикнул Выль Паш, и глаза его радостно блеснули. — Баня…

Тэнэко быстро повернул лицо к бывшему хозяину. Он закрыл чемодан и внимательно посмотрел на Выль Паша:

— Что ты говорил?

Выль Паш улыбнулся примиряюще и торопливо ответил:

— Баня — это очень хорошо.

Вылко протянул к костру подрагивающие руки, точно грел их у огня, посмотрел на ярко вспыхнувшую веточку, на пастухов и понюхал табаку.

— Я пойду в такой колхоз, где нет бани и есть хороший шаман.

— Зачем тебе шаман? — удивился Тэнэко.

— Скоро моя Нярконэ умрет. У нее болит живот из-за худых ветров. Кто мне поможет?

— Да, кто ему поможет? — спросил Выль Паш. — Шаманы теперь боятся лечить. Кто злых тадебциев отгонит? Русских тадебции не боятся, правду я говорю?

Хмурые пастухи утвердительно закивали головами.

— Колхозный врач вылечит твою семью, Вылко. Я прикажу ему вылечить твою жену.

И Тэнэко вновь открывает чемодан, достает блокнот и, подержав острие химического карандаша на языке, долго думает о том, какую записку следует писать в подобных случаях. Пастухи пододвигаются к Тэнэко и, значительно хмурясь, смотрят на него.

Тэнэко шевелит губами, он вспоминает совпартшколу, окружной комитет комсомола, народного судью и не может придумать, как следует писать записку в правление колхоза, если ему, Тэнэко, нужен врач.

Он опускает ресницы; пальцы, которыми он стискивает карандаш, белеют, он нажимает на блокнот, и острие карандаша ломается. Посмотрев на Выль Паша, Тэнэко просит чаю, не торопясь нюхает табак и старательно пишет записку печатными буквами:

Смахнув со лба капельки пота, Тэнэко с гордостью смотрит на написанное им и добавляет:

— Вот и все, — говорит он, обращаясь к Вылко. — По этой бумаге врач бросит все свои дела и приедет сюда, потому что он мой большой друг.

Старый Вылко долго смотрит на записку. Он берет ее дрожащими пальцами, складывает вдвое так осторожно, точно это не бумага, а тонкое стекло, готовое вот-вот хрустнуть. Потом выходит из чума, и через полчаса слышно, как он уезжает на восток.

Пастухи тоже выходят из чума, приглашают Тэнэко в гости, просят не обижаться на них, если они не вступят в колхоз. Тэнэко говорит «ладно», при свете костра хмуро вынимает из чемодана плакат, долго рассматривает его. Обмороженные пальцы ноют, а голова начинает кружиться.

— Надо спать, надо спать, — шепчет Тэнэко и стискивает зубы.

Он точно заклинание повторяет эти слова, но чем больше темнеет небо в мокодане, куда сизой спиралью уходит дым костра, тем тяжелее становятся веки и сильнее кружится голова.

Чтобы заглушить боль, Тэнэко прислушивается к треску догорающего хвороста. Сквозь шкуры, покрывающие чум, слышен заглушенный крик больной женщины, и Тэнэко на время забывает о своей болезни.

«Ей, верно, очень тяжело», — с участием думает Тэнэко и, откинув с колен одеяло, в одной рубашке выходит на мороз. В синеве наступающей ночи он видит, как у соседнего чума испуганно-торопливо разговаривают пастухи. Они смотрят на сопку и на крайний высокий чум. Они почтительно уступают дорогу Выль Пашу, когда тот выходит из этого чума, размахивая длинным, сверкающим при луне ножом.

Тэнэко с удивлением наблюдает, как многооленщик прикладывается правой щекой к чуму Вылко, обходит его дважды, а потом резким взмахом руки протыкает ножом нюк. Снежная пыль серебром осыпает рукава его малицы. Выль Паш вырезает ножом треугольное отверстие и отшатывается от истерического вскрика больной женщины.

— Она сейчас умрет, — ворчит старик, — помогите мне.

И, не дожидаясь помощи, схватив за цепенеющие в страхе черные худые руки Нярконэ, выдергивает ее из чума. Пастухи испуганно подходят к нему и неуклюже берут женщину за ноги. Она бьет ими по снегу и кричит, объятая страхом смерти.

Тэнэко вздрагивает от ужаса. Он подбегает к Выль Пашу, и тот сразу отпускает руки больной.

— Она опоганит стойбище смертью, — говорит Выль Паш и пятится, не отводя взгляда от правой руки Тэнэко.

— Отнесите ее ко мне. Скоро приедет врач, — сердито приказывает Тэнэко и с удивлением замечает «смит-вессон» в своей руке. — В колхозе никогда так с женщинами не обращаются.

Больную уносят обратно в чум, заткнув шкурой вырезанное отверстие. Она бредит и корчится, освещаемая слабым огнем костра.

— Потерпи маленько, — говорит Тэнэко и проводит ладонью по ее жаркому морщинистому лбу.

Через полчаса женщина успокаивается, и его вновь начинает лихорадить. Тэнэко идет обратно, достает из чемодана плакаты и входит в чум, полный пастухов и охотников, сердито спорящих о чем-то.

Увидев Тэнэко, они замолкают. Они со страхом глядят на Тэнэко, а тот болезненно улыбается и вынимает из-под мышки плакат, на котором нарисован тощий мужик в лаптях, стоящий на одной ноге.

— Смотрите, — говорит Тэнэко.

Белобрысый сгорбившийся пастух с черными глазами и кривым носом смотрит на картину и сочувствует старику:

— Вот беда! Зачем он на одной ноге-то стоит? Устанет ведь.

Другие пастухи тоже жалеют мужика, лапти которого окружены изгородью.

— Пошто это, парень?

— Это русский мужик, — говорит Тэнэко. — Он стоит на одной ноге, потому что вторую ногу ему негде поставить: вся земля у кулаков, помещиков и русских шаманов — попов. Вот как жили при царе русские мужики, которые делают хлеб.

— Им тяжело было, — вздохнул белобрысый пастух. — Олешек там нет, а земли мало — вот и стой на одной ноге. Худо так!

— Беда худо, — покачали головами пастухи, — без олешек как проживешь?

Тэнэко вынимает новый плакат, и лица пастухов разглаживаются от морщин. По широкой зеленой улице идут малыши в красных галстуках. Налево стоят большие красивые здания школы, яслей, клуба, кооператива, электростанции.

— А вот как живут теперь эти мужики.

И пастухи восхищаются тем, что колхозники одеты, как Тэнэко, в городские пиджаки, обуты, как Тэнэко, в сапоги, и лица их веселы и приветливы.

— Хорошо живут, — говорит белобрысый пастух. — Ты колхозник, Тэнэко?

— Нет, — говорит Тэнэко, — но я буду колхозником, если вы пойдете вместе со мной в колхоз.

— Я бы пошел в колхоз, если бы там давали всем кожаные штаны, такие, как у тебя. Потом я люблю ездить в гости, а колхозу, поди, не понравится это.