Вьются горные тропки, разматывается клубок мыслей. Шагаешь и размышляешь. Времени хватает. Лавина еще далеко. Вьется бесконечная тропка. А когда прерывается — мысль свободно летит над пропастью.
Горы принимают тебя, щедро дарят время и расстояние, — можно долго обдумывать и свою жизнь и все остальное, мимо чего сломя голову прежде мчалась в городе и не замечала. А теперь припоминаешь, и жизнь входит с приливом ощущений, касаний, запахов, со всей своей неизвестностью.
Выбирая начало пути, ты выбираешь и конец.
Вернуться назад невозможно.
Если бы сейчас повторился тот судьбоносный день выбора, что бы ты выбрала?..
Конечно…
Жизнь твоя была тропкой, приведшей к этому мгновению. Ты ждала, готовилась, боялась. Но самым страшным было опасение, что проспишь, пропустишь… А ты хотела, чтобы пришло, ты звала… Но сам миг испытания явился, когда ты меньше всего ожидала.
Спокойный осенний день полнился солнцем, медленно гаснущим на летящей листве.
Станция на пике Ботева. Солнце над облаками. Облака под тобой. Вершина кажется оторванной от земли, парящей в бесконечности. Как будто это космическая межпланетная станция. Рупорные параболические антенны будто гигантские уши, вытянутые во все стороны, чутко прослушивающие Вселенную.
Судьба останавливается под окнами аппаратного зала, у нее мальчишеское лицо Бранко:
— Товарищ инженер!
Внутри Дара снует от сигнала к сигналу. Самолеты в воздухе, радиоузлы, аэропорты, вся страна требует от нее внимания и сосредоточенности. Она поддерживает все связи. Если хоть что-то пропустит, хотя бы на миг, эти близкие голоса оторвутся от земли, как воздушные шары с перерезанными канатами, понесутся без дороги среди мглы и облаков и больше не вернутся. В ней, Даре, их крепкий корень, она привязывает их к земле.
От шума в зале оклик юноши не слышен. Камешки, брошенные его рукой, рукой судьбы, стукнули о стекло. Дара досадливо поднимает голову. Однако новый сигнал возвращает ее к аппаратуре. Она реагирует быстро и точно. И только после этого бросается к окну, распахивает створки и всем телом перевешивается вниз.
— А побольше булыжник ты не нашел?! Чтобы аппарат сломать?! — Она отбегает в зал, где сигналы стерегут ее, и ждут, и уводят далеко в пространство.
Бранко дожидается с насмешливой улыбкой:
— Так стараешься! Сразу видно, начинающий инженер!
— На такой аппаратуре и старики начинающие! — отвечает Дара, и в голосе ее тяжесть познаний.
— Я приехал отпраздновать твое назначение.
— Один?
— Остальные — в домике, в горах.
Дара овладевает собой и не спрашивает, кто еще приехал.
— Сдам дежурство — приду! — Чувство ответственности опьяняет ее.
Она и не догадывается о том самом неожиданном, что предстоит ей.
Когда-нибудь, рано или поздно, он будет обращен к тебе. Успеешь ли ты откликнуться или всю дальнейшую жизнь он будет звучать в ушах, мучительный, терзающий?
Шахтер, незнакомец, тот, кто прежде не существовал для тебя, выходит вечером из темной пасти шахты. В руке у него — карбидный фонарь, он забыл его погасить.
Снаружи — сумерки, словно оловянная пыль, вырвавшаяся из ноздрей земли. Ноги в резиновых сапогах отяжелели от налипшей глины и усталости, переступают по крутой тропинке. Вслепую нащупывают путь. Бледный огонек фонаря устало колышется, слабо облизывает темноту…
Шахтер ступает расслабленно, в своем пропыленном подземном комбинезоне. Ему чудится, что если уж он выбрался на поверхность, то опасаться больше нечего, не от чего беречься. Воздух хотя и затуманен, но окутывает нежной лаской.
Внезапно покатился камень… Сапог скользит, потеряв опору. Человек не успевает удержать равновесие и летит вниз. Фонарь выскакивает из пальцев, огонек, подобно осеннему листку, падает вниз, измеряя собой огромную глубину пропасти.
Человек словно бы пробуждается от сна. Собирает все силы, о которых и не предполагал после утомительного подземного труда. Вцепляется в скальный выступ:
— Э-эй! Люди! На помощь!
Две отчаянные руки обхватили порог скалы. Вздутые узлы вен. Пальцы клиньями забиты в острые камни. Сколько можно продержаться?
Временами ветер рассеивает мглу и проступает зияющая пропасть. Крик человека приглушен, обвит мякотью мглы.
Внизу спускается юноша с рюкзаком. Останавливается, чтобы срезать ветку для посоха. Улавливает дикий вопль, поднимает голову и сквозь нечеткий просвет видит повисшее тело. Словно призрак повешенного. В первый миг юноша хочет сломя голову кинуться на помощь. Но скалы… Он беспомощно оглядывается.
Почему он не учился скалолазанию?
Снова наплывает мгла и скрывает обреченного.
Только крик все висит в воздухе, отчаянный, глохнущий.
Мехи аккордеона растянуты до задыхания. В свете керосиновой лампы скачут тени. Снаружи навис туман и быстро стемнело. И без того в горах день настолько короче, насколько длиннее тени вершин.
Молодежь танцует. Дара взобралась на деревянный стол и пародирует современные танцы.
Она переполнена врожденным чувством пародии. Собственные ум и чрезмерная чувствительность смущают ее, она воспевает жизнь в шутливой гримасе, в гротескных движениях. Только бы не показаться сентиментальной. Все пародировать — ее стихия. Она может дурачиться до умопомрачения.
Но сегодня еще одна причина заставляет ее превосходить саму себя. Пока на ее праздник не пришел никто, кроме Бранко и Поэта.
Молодые люди заражаются неудержимым ритмом ее танцевальной импровизации. Домик словно раскачивается от бешеных прыжков.
Двое пожилых отдыхающих присели в сторонке и неодобрительно поглядывают на необузданную девицу. На коленях у них раскрытый рюкзак, полный помидоров, сыра, колбасы. Дара улавливает укорительные взгляды, резко замирает, словно каменеет.
— Что за молодежь!
И снова — вызывающие, карикатурные, резкие движения, в которых раскрывается своеобразная эстетика. Ее танец как бы иронизирует над современным миром, деформированным бешеными скоростями и неврозами. И в то же время сколько язвительной самоиронии! Таким своеобразным способом она выражает свое огорчение тем, что группа не удостоила ее вниманием. И среди всех этих, неудостоивших, — один противный философ!
Дара ведет за собой гитару Поэта, диктует ей свой ритм. Возможно, что этот захватывающий ритм очищает его сознание от еще недозрелых мыслей и слов для одного стихотворения, очищает, как фруктовое деревце. Нет времени для вызревания. Все в нашем мире — импровизация. Задыхаешься, спешишь, догоняешь!
Быстро досматривай сон!
В рассветной серости утра подстерегает тебя будильник, трещащим сверлом вгрызается прямо в сердце твоего теплого сна!
Новый день…
Ты ступаешь на землю, чтобы пуститься бегом.
И тебя, и окружающий мир — все поглощает, всасывает скорость.
Все в тебе мгновенно, преходяще, все запаздывает.
Все — «я буду», «еще будет», но никогда — «я есть сейчас».
И потому ты все пропускаешь в ослеплении.
Быстро досматривай сон!
Пока не опустится последняя ночь, вечная ночь, которая отнимет все и угасит твои сны.
Кто на свете сумел завершить свой танец?
Словно внезапным ветром распахивается дверь.
На порог падает запыхавшийся юноша. Глаза его все еще бегут, почти выскакивают из орбит.
Веселье прерывается. Аккордеон протяжно ахает.
Юноша указывает ладонью на вершины. В руке его трепещет эхо человеческого вопля, вопля того, кто повис над пропастью.
Дара спрыгивает со стола, трясет юношу за плечо:
— Где?! Где?!
— Там… На ржавой скале… — Шепот задыхания.
Общее онемение.
— Ну что, встали?! Пошли! — Это Дара.
Клинья, веревка, молоток, фонарь…
Как нужны здесь сейчас мы, вся группа, а нас нет. Но Дара никогда еще не была связана с нами так тесно, как сейчас. Чтобы справиться, выдержать, она собирает в своем существе образы всех шестнадцати человек. Память, сознательная и подсознательная, извлекает на свет наш опыт, умение, силу и делает все это ее достоянием.