Лицо Горазда, всеми своими чертами сосредоточенное на Зорке, которая ступает следом за ним. Он умрет, но не отступит.
Детское личико Зорки полускрыто капюшоном. Влюбленные не думают об отступлении.
Профиль философа Асена — заостренный, странно направленный вовнутрь. Нечеткий. Должно быть, сомнения, страхи, противоречивые мысли разъедают философа, подобно мошкаре, — мелкие, неприметные. Но чтобы одолеть себя, он отступит последним.
Задумчивое лицо Поэта. Нет, он не отступит. Звание поэта обязывает!
Румяное, почти мальчишеское лицо Бранко. Такой и во сне не отступит, лишь бы доказать, что он настоящий мужчина.
Закаменелый профиль Скульптора. Волевой подбородок. Нет, не отступит, чтобы после не стыдиться перед другими и перед самим собой.
Сердитая физиономия Мерзляка. Не поддастся, хоть и будет мерзнуть, согреваемый лишь мыслью о том, что не отступил!
Восторженные черты Слава, оператора. Не жалеет ли он о том, что его все-таки не заставили возвратиться? Поздно! Уже нет пути назад. Впрочем, занятый красотами пейзажа, он и не ощущает опасности.
Замкнутость молчальника Рада. Он все утратил. Терять ему больше нечего, нечего бояться. Он не отступит.
Деловитость Димо! Шагает, как пашет! Такие не отступают!
А вот и лицо Суеверного, сосредоточенное, он словно подслушивает тайные голоса. Он не отступит из упрямства, чтобы не поддаться своим ощущениям!
Влюбленный Андро — бледный, задумчивый, идет и будто бредит на ходу. Веди его прямо в пропасть, пойдет как лунатик!
Вздернутый мальчишеский нос Дары. Такие сорвиголовы — самые решительные и верные! Хотя бы все ветры мира за волосы тянули ее назад, она из одного упрямства не отступит!
А вот и он!.. Воплощенное тщеславие. Мой соперник Никифор. Скорее он меня заставит отступить, только бы показать, что он, бывший вожак, — самый выносливый и что он — будущий!.. Никто не отступит.
Наконец и Найден становится позади всех и принимает наш ритм. Группа ведет вожака. А группу ведет внутренняя неотменимая воля.
Холодает.
Мерзляка знобит, он уже не в силах совладать с собой:
— Давно пора вырабатывать морозоустойчивые ткани, теплопроводные носки и рукавицы!
— И штаны? — невинно спрашивает Насмешник.
Вожак шагает последним, сообразуя свои шаги с шагами остальных.
Взгляд его жалом впивается Никифору в спину.
Дара вслух присоединяется к мыслям вожака:
— А наш Деян сейчас от зависти все свои проводочки выгрыз! Нет, благоразумие — страшный бич!..
Вожак возражает не ей, а самому себе:
— Деян не смог, его с работы не отпустили!
Никифор выжидает момент, чтобы пустить каплю яда:
— Если бы по-прежнему за все отвечал я, он бы бросил работу! У меня он был самый дисциплинированный!
Но вожак Найден в долгу не остается:
— В твое время и задания были полегче…
— Деян как будто был против сегодняшнего восхождения! — Суеверный подливает масла в огонь.
— Ничего подобного! — поспешно откликается вожак.
Бранко с высоты своего совершеннолетия судит беспощадно:
— Деян стареет. Переходит в графу «ПРОТИВ».
Дара заливается звонким смехом:
— Вот у Деяна сейчас уши горят! Вы все о нем, да о нем!
Но независимо от того, что думает о Деяне каждый в отдельности, групповой приговор ему уже вынесен и обжалованию не подлежит!
Он — дезертир! Нелегко ему будет занять свое прежнее место среди нас. Когда в дело вступает существо МЫ, единице нет оправдания. Не принимаются в расчет никакие уважительные причины. Больше того, чем они уважительнее, тем хуже!
С радостью пренебрегать собой, своими нуждами — это необходимо для того, чтобы тебя приняли в группе с уважением и любовью.
И кто бы мог подумать, что именно Деян… Он всегда служил нам примером. Поступок его озадачил нас. А хуже нет вины, чем быть непонятным для своих друзей, будить сомнения…
Но Деян ведь это знает лучше кого бы то ни было!
Так почему же все-таки он не пришел?
Впереди второй. Шагает и раздумывает. Это Насмешник. Может быть, он острит и наедине с собой? Или наоборот, жалуется самому себе? Или тоскует?
Снег подшучивает над ним: скользит под ногами, отводит в сторону, липнет к подошвам ботинок и тянет назад. Но Насмешник остается верен себе. Он мстительно острит по адресу отсутствующего Деяна:
— Вы, старые волки, не бывали в горах в такую погоду, верно?
Деян оседлал высокую скалу и с несколько старомодным восхищением оглядывается вокруг:
— Мы поднимались в горы не ради рекордов, а чтобы увидеть с высоты то далекое, что никогда не увидишь снизу!
Насмешник мысленно дразнит его:
— О! Вы, оказывается, избегали вихрей и снегопадов, потому что они заслоняют пейзаж!
— А вы-то! Вам значки, отчеты, нормы дороже красоты! Чего от вас ждать! — Деян вздыхает.
— Мы сливаемся с горами, а не просто созерцаем их со стороны. Сама стихия пронизывает нас! — настаивает Насмешник.
Он выражает групповое ощущение природы. Группа и сама как бы частица природы.
— Горы побеждают безрассудных! — горестно повторяет Деян.
— Но только безрассудные могут одолеть горы! — отвечает Насмешник с газетной бодростью, и нога его проваливается в сугроб.
— И что это ты так надулся? — иронизирует он сам над собой.
Идем, идем. Настоящее выражение человеческой природы — шаг! Никто, кроме оператора Слава, не оглядывается вокруг, чтобы увидеть смену тональности пейзажа. Только снимаем темные очки.
Слав в отчаянии: при таком слабом освещении хороших снимков не видать!
— И куда только солнце запропастилось?
— Спросить по радио? — предлагает Насмешник.
Теперь и оператор шагает опустив глаза.
Мы забыли обо всем, поглощенные общим шагом.
Эта общность приносит нам удовлетворение. Должно быть, мы долго стояли на одном месте, долго нас останавливали различные препятствия, оттого мы и шагаем сейчас так упоенно.
Походка — зеркало человека. Она редко меняется. И только при таком вот общем ходе обретает новые черты: слаженность, постоянство, выдержку.
Сильный передает импульсы слабому, крепкий — усталому, волевой — колеблющемуся. По отдельности ни один не одолел бы такого трудного пути. А вместе мы покоряем даль и высоту. Снег все глубже. Склон — все круче. Общий шаг и… новые трудности.
Мы ни на что не обращаем внимания, мы идем.
Но глаза одного из нас неспокойны.
Где-то там, в хвосте цепочки, упорный взгляд словно отбрасывает ненужные ему фигуры, ищет просвет, чтобы разглядеть тонкий, хрупкий силуэт Зорки.
Чувство облаком окутывает Андро.
Девушка не отстает. Старается ступать крупным, выдержанным шагом, соразмеряя свои шажки с огромными шагами того, кто впереди. Пушистая шапочка придает ее лицу что-то совсем детское. Но вот она поднимает капюшон и словно бы облекается в скафандр. Неуклюжий костюм альпиниста скрывает присущую ей грацию, но Андро различает нечто грациозное в каждом движении девушки. Эта скрытая гибкость привлекает его еще и тем, что она скрыта, что ее надо искать, разгадывать, дополнять собственной фантазией.
Вот Горазд обернулся к ней:
— Устала? Давай рюкзак!
— Нет! — Зорка задыхается, но отстраняет руку Горазда.
По их жестам Андро угадывает слова:
— Держись! — Горазд обматывает Зорку желтой поролоновой бечевкой с продернутой красной ниткой, а другой конец бечевки закрепляет у себя на плече.
Он шагает впереди и, слегка подтягивая веревку, восстанавливает равновесие девушки. Кажется, вся его нежность переходит к ней… Зорка распрямляется с решимостью печати сверхъестественной. Она верит в эту широкую мужскую спину, под защитой которой движется.
Горазд то и дело оборачивается, чтобы убедиться, что девушка следует за ним. И в ней, слабой и хрупкой, черпает силы. В глазах ее он отражается преломленный, подобно солнечному лучу, обращенный к самому себе, измененный, любимый, пораженный собственным новым обликом.