И зачем я только начал? Не надо было.

— Пасмурно становится…

— Нет, ты другое мне хочешь сказать! Хуже плохой погоды! Скажи!

— Нет пути назад. Надо все сказать до конца!

— Андро все время следит за нами.

Замерла. Спешит возразить:

— Тебе кажется! Это все давно прошло!

Но я уже не могу остановиться:

— Он все еще любит тебя.

Вся она — один звенящий трепет:

— Еще! Он не способен любить!

Я не узнаю своего голоса, настороженного, горячего:

— Но способен страдать!

Взглядываю на нее украдкой: не испытывает ли она сострадания к нему или — еще страшнее — к самой себе?

Зорка поднимает голову, ресницы побелели от инея:

— Почему ты так думаешь?

В голосе ее растерянность. Теряюсь и я.

— На его месте я бы страдал.

Нет, не стану заводить такого разговора.

Горазд, охваченный страстью, вспарывает снег. Взгляд третьего, устремленный на них двоих, источает любовь, любовь передается им, увеличивая их взаимность.

Трое словно бы вовлечены в сильное магнитное поле и не могут освободиться. Излучения скрещиваются и в каждом вспыхивает втройне усиленная влюбленность.

Шаг в шаг. Перед каждым из нас ограниченный горизонт: спина впереди идущего. Очерк выдающихся вперед плеч, чуть согнутых под тяжестью рюкзака, — так выглядит со спины каждый из нас. Должен выглядеть.

Шаги того, кто пробивает первопуток, — наше направление.

Отклоняться нельзя.

Чужая спина закрывает вершины гор вдали.

Горы подменены этим живым горбящимся темным холмом, четко вырисовывающимся на сером небе. Равномерное движение напоминает неподвижность.

Остановка. Мы словно бы расслабляемся.

Поднимаем глаза. Кто-то откидывает отсыревший капюшон.

И вдруг открываем, как высоко мы уже поднялись.

И как только смогли добраться до этих ледяных башен?

И чтобы увериться, что мы и вправду на такой немыслимой высоте, склоняемся вниз. Вон они, наши следы, вьются в теряются в белых колодцах оврагов.

Угощаемся яблоками. Зубами впиваемся в кожуру. Едим медленно, сосредоточенно, дивимся каждому куску. Первозданное наслаждение от жевания, глотания, сосания этого ссохшегося зимнего яблока.

Только вожак и не подумал перекусить. Раскрывает карту. Палец движется по красной линии маршрута.

Суеверный с яблоком в руке склоняется к вожаку. Ему и хочется снова увидеть наш путь, и страшно — вдруг натолкнется на дурной знак…

Вожак уверенно указывает на карту:

— Вот где мы сейчас!

Но мы на карту не глядим. Важно не где мы, а то, что мы движемся строго по графику.

Только Суеверного охватывает трепетное любопытство:

— Когда мы будем там? — Палец его упирается в узел, где, подобно змеям, скрещиваются все направления.

— Около часу пройдет, — Вожак почти не сомневается.

Кто-то зачерпывает снег горстью и утыкается губами, будто для поцелуя. Поднимает разочарованное лицо: снег не утолил жажды.

— Верная простуда — сосать снег! — Никифор достает термос с горячим чаем.

— Цитата из поучений Деяна! — ловит его Дара.

Но хватает термос и с выражением блаженства глотает чай. Передаем термос друг другу. Каждый ведет сам с собой настоящую борьбу — ведь надо вовремя остановиться и передать чай следующему. Мы внимательно следим — сила воли измеряется количеством глотков.

Горазд проверяет Зоркину бечевку.

Скульптор растирает Мерзляка, бережно, будто моделирует его лицо из глины.

Асен наставляет Поэта:

— Не садись! Муравьиная кислота в мышцах сквасится!

— Еще одна цитата из Деяна! — констатирует Дара.

А Никифор не сводит глаз с термоса, который запрокидывают все выше.

— Эй! Оставьте и мне!

Вожак проверяет снег.

— Заледенело! Крепите кошки к ботинкам!

Здесь влажно, и потому от ночных заморозков появился лед.

Затягиваем ремешки двенадцатизубчатых кошек. Подпрыгиваем несколько раз — вроде все хорошо! Земное притяжение усилилось по меньшей мере раза в три!

Мы ступаем по другой планете, где все тяжелее.

Что-то оператор медлит. Может, раскаивается, что вовремя не вернулся? Поэт затягивает ему ремешки кошек.

Отдых начинает утомлять нас.

Снова шагаем. Можно подумать — наш истинный отдых именно в пути.

Теперь очередь философа Асена прокладывать первопуток. Лед становится все тверже, все звонче. Кошки царапают его, вгрызаются. Асен вспоминает, как учил его Деян, опытный альпинист:

— Ложного, неверного следа в горах не оставляй!

Каждый держится следа, проложенного впереди, хватается за него, как за протянутую руку. Каждый смотрит вниз, прямо перед собой. Шагаем вне времени и пространства, вглядываясь в себя и в какую-то невидимую цель. Не замечаем природы вокруг.

Горазд, словно огромный снежный человек, отступил в сторону, пережидает нас. Зорка прижалась к нему. Наша снежная пара ждет, пока мы все пройдем, чтобы занять последнее место.

Вот сейчас мимо них пройдет Андро. Только двойной парок от их дыхания выдает то, что они вместе, — так тесно они прижались друг к другу. Андро приближается к ним, словно к костру, пылающему среди снегов. Ему хочется взглядом впитать хотя бы частицу связующего этих двоих тепла.

Оператор неуклюже впивается кошками в лед, пытается твердо держаться на ногах. Ему обидно: нельзя разглядывать пейзаж, надо глядеть под ноги.

В хмури утра природа затаила бесчисленные оттенки, предупреждающие намеки, знаки. Вот наморщенные лбы холмов. Под грузом облаков сгибаются горные цепи. Плохая примета. Скоро снег пойдет. Тени наплывают друг на друга. Хребты гор встают перед нами немой угрозой.

Но мы не оглядываемся. Мы не желаем признавать этого существующего рядом с нами мира, с его суровыми, не подвластными нашей воле законами.

Каждый из нас видит только плечи впереди идущего. Только у того, кто прокладывает первопуток, свободно перед глазами. Но и он не смотрит по сторонам, не оглядывается назад. Только вперед — вниз под ноги и вдаль — к вершине, увитой тюрбаном туч и туманов. Он не прислушивается к многозначительным шумам природы, а только к шагам своих друзей: держим ли мы темп?

Дружный наш шаг пролагает путь в безлюдии.

Нет пути назад, нет выбора.

Только вперед.

Дразня смерть, мы шагаем навстречу ей.

Асен мыслит все более напряженно. В мышлении для него — органическое сопротивление холоду. Есть у него идея-фикс: разгадать, что же движет группу, что ее сплачивает? Внезапно ему показалось: нашел! Пульс ускоряется, ему становится теплее.

Группа людей — это строго функциональная система: место определяет поведение и характер каждого, а не наоборот. Вот пришла твоя очередь прокладывать первопуток, и на тебя тут же налагается непреклонный характер лидера, хотя в середине цепочки ты можешь быть слабым, сомневающимся. Каким бы ни был человек, но заняв место впереди, он приобретает твердость вожака, хотя бы и был полной его противоположностью. А тот, кто только что прокладывал первопуток, теперь движется в хвосте, усталый, изнуренный и автоматически приобретший черты самого что ни на есть рядового члена группы, голова которого гудит от сомнений, колебаний, критических замечаний…

Теоретик группы, Асен старается все объяснить и мысленно продолжает спор с Деяном:

— Я все-таки не понимаю, почему ты не пришел?

— А я не понимаю, зачем вы пошли.

— Ты что, и вправду стареешь?

Деян отвечает загадочно:

— В системе цветного телевидения используется один недостаток нашего зрения, чтобы изображение получалось цветным.

— Что ты имеешь в виду?

— Так и во всем: нужно уметь пользоваться своими недостатками!

— Старость — самый страшный недостаток.

— Нужно уметь ею пользоваться.

— Смеяться над ней, что ли?