— Светла. — Голос Ангела перекрывает шум бури. — Согласна ли ты, чтобы великий адмирал Коки стал твоим капитаном?

— Да, — без колебаний отвечает Светла и смотрит на меня своими смешливыми карими глазами, а над океаном разносится нестройное пиратское «ура!» и гремят выстрелы из наших широкоствольных и многоствольных пистолетов.

— А ты, о великий властелин морей, — обращается Ангел ко мне, — желаешь ли ты, чтобы Светла стала твоим и нашим капитаном?

— Да!! — взревел я басом Луи Армстронга, и снова гул выстрелов и приветственных криков разнесся над океаном. А мы со Светлой медленно приближаемся друг к другу, и сейчас я ее поцелую, потому что со всех сторон слышно: «Горь-ко! Горь-ко!..»

Ладонь Светлы все еще лежит на округлой поверхности глобуса, моя — тоже, они невольно сближаются и встречаются где-то в Тихом океане. Момент — и обе ладони отскакивают друг от дружки словно ужаленные, а над внезапно исчезнувшим кораблем вспыхивают тысячи молний.

— Ой, кофе остынет! — Светла оборачивается, раскрасневшись, и торопливо расставляет на столике чашки, стаканы и прочее. — Пожалуйста, бразильский. — Теперь она даже и не смотрит на меня.

Я тоже не смотрю, глаза мои снова встречают тебя, Пиноккио, Ну, братишка, крикни снова «ура!», как там, на корабле. «Ура!» тому, что на «Летучем голландце» теперь два капитана, и тому, что руки их встретились где-то в Тихом океане — «ура»! Крикни, да так, чтобы снова загремели широкоствольные пистолеты и пиратская песня заглушила бы страшную бурю…

— У папы есть шотландский ром, но ты ведь не пират, а боксер, — иронически замечает Светла и едва взглядывает на меня, вывозя сервировочный столик из комнаты…

— И Пиноккио — боксер. — Ага, два — ноль в мою пользу! И чтобы до конца отомстить, я ставлю деревянного человечка в гард, ведь в этой боксерской позе я застал его, когда мы вошли. Удар гонга… Зрители шумят… Светла с испуганной физиономией зажимает уши… Ах да, она ведь не переносит спорт, не говоря уже о боксе… Ну ладно, мы не такие уж мстительные, конец гарду, болельщики смолкают, Светла отводит ладони от ушей. Теперь остается тебе, Пиноккио, только участь пирата. На корабле ты держался отлично и заслужил свое. Повязываю тебе на голову вот эту ленту… Теперь ты настоящий морской волк. Давай — наш танец!.. Снова вступает тихоокеанский джаз — «Пиратский корабль несется по морю…» Я присоединяюсь к тебе, Светла присоединяется к нам обоим, и мы образуем бешеную троицу. Перед глазами мелькают то ты, то она, то чашки кофе, которым так и не суждено быть выпитыми. К чертям кофе, пусть даже бразильский, прямо из Вены! Главное, ты — победитель «с явным превосходством»!.. Скоро я уйду, и вы со Светлой останетесь одни, она подойдет к тебе и поздравит с победой. Будь скромен, ничем не выдай своей радости. Поклонись на все четыре стороны ринга, на все четыре стороны света, обними Светлу и поцелуй ее. В крайнем случае, как я уже говорил, поклоны можно и опустить…

V

ВКЛЮЧАЙ ВТОРУЮ!

Ангел кричит, тот, внутри, дергает рычаг, раздается хрип, сцепление наконец заработало. «Волга» начинает подпрыгивать, словно кенгуру, мы напрягаемся еще, еще, но спустя десять метров останавливаемся, измученные. Не едет.

— Может, зажигание не работает. — Я наклоняюсь к оконцу. — Надо свечи отвинтить… Или подождите…

— Чего ждать! Я на матч опаздываю, — торопливо и сердито отвечает шофер, будто мы обязаны толкать его драндулет, но тут же с усилием выдавливает из себя улыбку. — Еще чуть-чуть, мальчики, еще чуть-чуть. Сейчас непременно заработает! Ну, давайте, я жму!

Поглядываю на часы: десять минут шестого, не успеваем на тренировку. Поворачиваюсь к Ангелу, он делает мне знак, означающий, что на машине мы доедем вовремя, значит, надо еще подтолкнуть. Толкаем. Вдруг мне приходит в голову, что шофер мог бы толкать с нами, а когда мотор заработает, прыгнуть в кабину, но поздно… «Волга» снова подпрыгивает, голос из кабины подгоняет нас:

— Толкайте! Толкайте! Не стойте! А ну, еще!

Два цилиндра наконец-то разогрелись, тот, внутри, все подгоняет, мы с Ангелом жилимся, как египетские рабы, раздается страшный рев… Мы снова останавливаемся, ноги подкашиваются. Уже минут двадцать толкаем… И хотя бы мы знали кого… Это все Ангел — «поможем», «поможем»… Мы догоняем машину, она движется медленно, по инерции, шофер форсирует, чтобы прочистить цилиндры. Из оконца видны на заднем сиденье наши пиджаки.

— А мы… — растерянно начинает Ангел. — Вы нас разве не подбросите до стадиона?

— Мы на тренировку опаздываем, — подхватываю я и выразительно смотрю на свои ручные часы, чтобы дать ему понять, сколько времени мы с ним потеряли.

— Ладно, — неохотно соглашается шофер. — Подброшу… Эй, легче с дверцей!.. Только до кино «Берон»[10], — уточняет он, трогаясь с места. — Дальше дорога, мощенная крупными плитками, а у меня амортизаторы — ни к черту! Закрой дверцу, — обращается он ко мне. — Я раскрываю дверцу как можно шире и хлопаю со всего маха. Мы с Ангелом переглядываемся…

В арматурное табло вмонтирован маленький вентилятор, рядом стойка для сигарет, все остальное залеплено фотографиями кинозвезд, вырезанными из журналов. Сверху на каждом стекле — полоски с нитяными кистями, они покачиваются, словно занавески, изнутри кабина напоминает катафалк. На зеркальце прикреплен треугольный флажок, а кожаная обивка дверей пестрит цветными этикетками иностранных фирм: «Shell», «Esso», «Michelin» и «Continental». А позади нас — большая ветка клевера и голова разъяренного ягуара.

Шофер пускает радио на полную силу — «Приходи, приходи, душа моя…» В зеркальце видно, как по лицу его ползет довольная усмешка, он зажигает сигарету и бросает на нас быстрый взгляд, неопределенно кивнув:

— Несчастные! — И дальше, поскольку мы не реагируем, уточняет: — Соседи. Думают, некому мне помочь. — Тут мы вспоминаем, что, когда он попросил нас подтолкнуть машину, поблизости толклось несколько человек, но он почему-то дожидался случайных прохожих. — Мещане! Захватили себе каждый по квадрату на асфальте и воображают, — место в раю обеспечили! Еще и номера своих машин на асфальте вычертили… Будто нельзя без этого… Я вот никаких квадратов не вычерчивал, а попробуй займи кто-нибудь мое место! — Он вынимает большое сапожное шило и ухмыляется. — Скольким я шины проколол, а порядку научил. Так-то!

— Ты в каком доме живешь? — спрашивает его Ангел.

— В 236-м, — отвечает тот и швыряет окурок в сторону бензозаправочной станции. — Если не верите, айда, посмотрим, только моя стоянка не очерчена…

Мы подъезжаем к трамвайной остановке, он останавливает машину справа и подает нам пиджаки:

— Пока. Мерси. Отсюда крупные плитки начинаются…

Мы с Ангелом вылезаем и изо всех сил хлопаем дверцами. Он оборачивается, что-то сердито орет и размахивает обеими руками, но нам не слышно, потому что радио продолжает выпевать: «Приходи, приходи, душа моя…» Машина трогается, набирает скорость, вот она уже проехала мимо стоянки такси, а какой-то клочок песенки прилип ко мне намертво и не отпускает, путается под ногами. Пытаюсь затоптать его или оттолкнуть в сторону, а он, словно колючка, то к одной штанине прицепится, то к другой. Тут только я начинаю по-настоящему злиться и на эту чертову машину, и на радио, и на нашу с Ангелом глупость. Вот тебе «поможем», «поможем»!.. Он себе преспокойно отправился на матч, а мы на тренировку опоздали! Только я собрался открыть рот и напасть на Ангела, как мимо нас промчались «Жигули», из окна неслась та же мелодия. Мой липучий клочок песни молниеносно ринулся в окно с опущенным стеклом и показал мне язык. Слава богу! Но радость моя длилась недолго: не успели мы войти в трамвай, а мой клочок уже ухмыляется из кабины вожатого. Уселся на черной коробочке транзистора, размахивает ногами, делает мне длинный нос растопыренными пальцами. Мы пробиваемся назад, а проклятая липучка взобралась теперь на маленький громкоговоритель, строит гримасы прямо над нашими головами и трубно выпевает: «Приходи, приходи, душа моя…» Делать нечего, я молча прячу билеты в карман.