Ирина Младенова. Словесная терапия

Перевод Валерии Миневой

Оба были в белом. Один лежал, другой стоял. Тот, что лежал, тяжело дышал и смотрел стоявшему в глаза. Стоявший сказал:

— Догадываюсь, как ты дошел до этого. Вырос в порядочной семье, все у тебя было. И мать, и отец работали только на тебя, потому что ты — единственный ребенок. С пеленок ты рос эгоистом. Школу окончил прилично, потому что родители были близки с классным руководителем или с замдиректора. В университет поступил с привилегией. Экзамены сдавал еле-еле, тебя освобождали от летних трудовых бригад. Купили тебе машину, чтобы на море не ездил поездом. Университет закончил двумя-тремя годами позже и, естественно, диплом у тебя неважный, но отец поднял на ноги знакомых и тебя устроили на приличную работу. Легкая служба, командировки за границу, красивые сотрудницы. Некоторые из них постепенно стали с тобой близки. Потом ты захотел отдельную квартиру. И родители нашли такую, почти в центре, с хорошими соседями. Твоя старая машина уже не имела вида, и поэтому тебе купили новую. Последствия налицо. Вот так ты и жил, молодой человек.

Лежащий вздохнул и устало закрыл глаза. Стоявший продолжал:

— А все могло быть по-другому. Если бы у тебя был брат или сестра, ты с детства привык бы заботиться о них, делиться с ними. Тогда осознал бы, что без школы — никуда, хорошо бы учился и постепенно сформировался как трудолюбивый и разумный человек. Обязательно проявил бы себя в какой-нибудь области и был бы полезным обществу. Братьям и сестрам служил бы примером. Мог быть отличником в школе и в университете. По конкурсу занял бы хорошую должность и двигал науку и технику вперед. Женился бы на девушке сходных взглядов, способной, создал здоровую и дружную семью, имел много детей и правильно их воспитывал. У тебя было бы все, и добился бы ты этого честным трудом, и не стыдил…

— Доктор, — перебила его медсестра, — у пациента сердце остановилось.

Врач взглянул на нее, потом на тело на операционном столе и сказал:

— Не выслушал меня до конца, потому что критику никто не любит. Уверен, что если бы он не умер, начал бы новую жизнь.

— Конечно, доктор, — ответила сестра. — Вы говорили восхитительно, но начать-то надо было с операции.

Йордан Попов. Обманутая, униженная и оскорбленная

Перевод Тамары Ресиловской

Естественно, я мог бы выглядеть намного лучше. «Стрелки» на брюках держатся только в первые несколько дней как от портного. Мой вечный кожаный пиджак не изменился особенно за все эти годы, хотя в двух местах подкладка здорово протерлась. Не могу сказать, что хожу гладко выбритым, так как лезвием пользуюсь, что называется, до степени риска. Чувствую себя старым и обрюзгшим. С работы возвращаюсь усталым, облачаюсь в пижаму и сажусь перед телевизором. Закатываю штанины и погружаю ноги в таз с соленой водой. Со стороны, пожалуй, картина не очень привлекательная. Но мне не для кого стараться.

Моя супруга Камелия возвращается с работы часам к шести вечера. Если она заходила в магазин, то принесет то же, что я купил за час-два до ее прихода. Я купил хлеб — и она тащит буханку. Купил полкило брынзы — и она. Думал, что компот из малины — редкость, однако ничего подобного — она купила такой же. Единственное место, где продаются бублики, — это вокзал. Покупаю два и прихожу домой. Первое, что я вижу на кухонном столе, — купленные ею бублики. Что она делала на вокзале, если работает на другом конце города?

Встречала зарубежных гостей.

Все совпадения такого характера кажутся мне ужасно досадными. Она считает это телепатией, но манера, с какой она это утверждает, не свидетельствует о глубоком внутреннем убеждении.

Вернувшись домой, Камелия делает мне от четырех до семи замечаний. И все — бытового характера, только чтобы лишний раз упрекнуть меня в том, что я создаю невообразимый беспорядок. Замечания принимаю в гордом молчании. Подобные ей люди мнят себя носителями порядка и гармонии, потому всех вокруг обвиняют в небрежности и неряшливости. Мне хочется как-нибудь деликатно отомстить ей за огорчения. И я выжидаю момент, когда она возьмется вытирать пыль с книжных полок или, скажем, делать маникюр. Тогда я ставлю «Рапсодию в блюзовых тонах» Гершвина. Уже в самом начале пластинки, когда взмывают ввысь звуки кларнета, я блаженно прикрываю веки и расслабляюсь в кресле. Пока звучит мелодия, я слегка раскачиваюсь в такт и краешком глаза наблюдаю за Камелией. Когда пластинка кончится и щелкнет автоматический выключатель, я говорю:

— А ты обратила внимание, насколько по-разному мы воспринимаем одну и ту же мелодию, того же Гершвина? Этот стремительный взлет в начале пронизывает меня током! Чувствую, как дух покидает мое тело и парит в небесной синеве… При каждом синкопе я чувствую, как кровь пульсирует в висках и перехватывает дыхание… Кажется, что подлокотники кресла начинают жечь мне пальцы, во рту пересыхает от жажды. И нет жажды прекраснее, потому что это жажда слияния с мелодией, когда превращаешься в нежный лейтмотив необъятной партитуры бесконечности… А в это время ты остаешься абсолютно равнодушной к музыкальной феерии, преспокойно красишь ногти… Наносишь лак пласт за пластом, и рука даже не дрогнет. Твои музыкальные рецепторы недоразвиты, и ты, пожалуй, в состоянии смолить цыпленка, когда звучит ранний Моцарт!

Мои слова поражают ее точно в сердце. В свое время ее отец продал полтора декара виноградника, чтобы купить ей пианино. На этом пианино сегодня она может сыграть разве что «собачий вальс». А я обладаю врожденным музыкальным слухом… Камелия заглушает мои слова досадным жужжанием фена. Ничего, переживем. Мои барабанные перепонки вынесли вой двух стиральных машин, двух пылесосов и трех миксеров, не то, что какого-то фена!..

Послышался звук открываемой двери, и в передней зажглась лампочка.

Я занял обычное место у телевизора. Приглушил звук, потому что в соседней комнате дети готовят уроки. Вижу лучезарные лица на экране, но не понимаю, что послужило поводом для такого радостного настроения.

В гостиную входит Камелия. Не говоря ни слова, бросает на столик какой-то женский журнал, снимает с рук два кольца, часы, браслет и садится перед трюмо. Сейчас начнет мазать руки одним из многочисленных своих кремов. Но вместо этого она ударяется в плач. Я никогда не слышал, чтобы она так плакала. Нос и щеки у нее покраснели, веки опухли, плечи трясутся от рыданий. Меня охватило легкое беспокойство. Некоторые вдовы на похоронах ведут себя намного сдержаннее.

— Что случилось?

В ответ она заплакала еще горше, не скрывая слез. Из комнаты выбегают дети. Я приказываю им вернуться к себе, и когда дверь за ними закрывается, повторяю свой вопрос. Камелия на миг умолкает, пытается что-го сказать, но вновь принимается рыдать. Исполненный плохих предчувствий, жду, пока она успокоится. Самое главное, что все мы живы-здоровы.

— Скажи, наконец, что случилось?

— Я так разочарована… Чувствую себя обманутой, униженной, оскорбленной.

Слова ее прерываются всхлипываниями. От слез грим размазался, глаза покраснели, волосы растрепались. Что могло случиться? Наверное, снова какая-то неприятность на работе. Оказывается, ее подружки Николина и Татьяна вместо того, чтобы поддержать, сами напали на нее. Вот почему она чувствует себя обманутой, униженной и оскорбленной.

— Ответь же, — прошу тихим голосом. — Я хочу знать.

— Не приставай! — Она немного успокоилась, и лицо ее стало непроницаемым и решительным. — Есть вещи, которыми ни одна женщина не может и не обязана делиться с супругом.

Следовало ожидать и такой реакции. Значит, я не тот человек, с кем непременно нужно делиться. Она сказала мне это прямо. В сущности, что знаем мы друг о друге? Сколько раз за всю совместную жизнь делились тем, что нас волнует? Чью судьбу оплакивали в позднюю пору, чье счастье принесло и нам радость?