Идем ужинать. Дети с виноватым видом усаживаются на свои места, и младший спрашивает:
— Мама, почему ты плакала?
Камелия не отвечает. Ведет себя так, будто вовсе не слышала вопроса. Что же подумают дети? Что это я довел ее до слез?
— Мама плакала, — говорю я, — из-за вашей ужасной безалаберности. Возьмете книгу из книжного шкафа, потом не положите ее на место… Кроме того, ходите без шапок и простуживаетесь. Выбрасываете бутерброды в мусорные ведра, в то время как миллионы детей в мире голодают… Вот отчего плачет ваша мама!
Они переглядываются и усердно принимаются за еду.
Не буду ее больше расспрашивать. Это ниже моего достоинства. Раз она считает нормальным не делиться со мной — ее воля. И я не всем с ней делюсь… Но я не устраиваю дома сцен, и в этом существенная разница! Итак, униженная, оскорбленная и обманутая. Всю ночь я казнюсь тем, что на мне лежит вина за это недоверие с ее стороны. Слишком уж я расслабился и позволил себе плыть по течению, годами не интересовался ни ее работой, ни ее проблемами. Первое, о чем я спросил ее на следующее утро, было:
— Почему ты плакала вчера вечером? Кажется, и она плохо провела эту ночь. Под глазами у нее появились темные круги.
— Оставь меня в покое, — вяло ответила она. — Когда-нибудь поймешь. Сейчас я ничего не могу тебе сказать.
Теряюсь в догадках. Раз не может мне сказать, раз не желает поделиться, значит, в этой истории замешан мужчина. Перебираю в уме всех ее коллег. Ценев — эмоциональный эгоист, он не способен любить никого, кроме себя. Илиев похотлив, но осторожен. При наличии стольких лаборанток он никогда не позволит себе авантюру с замужней женщиной, при этом активисткой профкомитета… Васил Горанов? Да, о нем следовало вспомнить в первую очередь. Когда Камелия говорит с ним по телефону, она расцветает от счастья. Одной рукой держит трубку, а другой поправляет прическу… Если я нахожусь поблизости, она громко говорит на служебные темы, как бы желая подчеркнуть деловой характер беседы. Но иногда, когда мне приходится в это время быть в коридоре, я слышал, как она приглушенно смеялась и употребляла выражения вроде «надеру тебе уши» и «здорово же ты меня околпачил!» Так говорят только с близким человеком.
Этот Васил Горанов никогда не был мне симпатичен. Верно, он элегантный и воспитанный, но достаточно поговорить с ним минут десять, и станет ясно, что за внешним лоском кроется обыкновенный позер и болтун… Да, но все же для своих лет он хорошо выглядит, поддерживает форму, жизненный тонус, а я опустился, скис. Нужно как-то перестроиться…
Я купил себе пиджак спортивного типа, сшил на заказ новые брюки, обзавелся модными туфлями и начал употреблять одеколон «Деним». Убежден, что это произвело впечатление на Камелию. По утрам я бегаю в скверике вокруг церкви, делаю пятьдесят кругов, пятнадцать отжимов на траве, обильно потею при спортивной ходьбе по аллее. Возвращаюсь домой, принимаю холодный душ и сажусь пить чай. Камелия обходит меня сзади и опускает мне в чашку тонкий ломтик лимона. Я тут же хватаю ее руку и, глядя прямо в глаза, спрашиваю:
— Почему ты плакала две недели назад? Придав лицу выражение досады, она проводит длинными пальцами по моим волосам.
— Не скажу. Лучше забудь…
Нет, я этого так не забуду. Легко сказать: «Забудь». Как это она сказала? Обманутая, униженная, оскорбленная. Кем? И почему? А кто привез ее домой на машине восьмого марта? Горанов! Мать двух детей возвращается за полночь. Видите ли, у них была лотерея, нужно было дождаться выигрыша. Подумаешь, выигрыш — зеркало на пластмассовой подставке. Мало ли ей, что ли, зеркал дома, да плюс ко всему и эта ерунда. До чего наивным я был!
Несколько раз я пытался проследить за ней после работы. Выходит она всегда с Татьяной, причем, садятся они на одной и той же остановке, хоть и на различные автобусы. Говорят, говорят, говорят — то одна, то другая, то обе одновременно. Не знаю, о чем, но имею известные предположения. Надо будет побольше разузнать об этой ее подружке. Положительно ей известно, кем Камелия была обманута, унижена и оскорблена.
В день рождения ребенка покупаю огромный торт. Приглашаем друзей и близких. Весь вечер я веду наблюдение. Хочу проникнуть за маску каждого из них и понять, почему Камелия плакала месяц тому назад. Может, она плакала и перед кем-то из присутствующих. Все веселы, довольны. Говорят, какая это большая радость — ребенок. Самая большая на свете. Но если это величайшая радость, а у нас она двойная, почему же тогда хозяйка обманута, унижена и оскорблена?
Провожаю гостей в поздний час, а когда спустился по лестнице последний гость, задаю свой вопрос:
— Скажи, почему ты плакала месяц назад?
Она устало смотрит на меня. Неужели и вправду сегодня, в такой день, мне хочется вести мучительный разговор? Почему мы не предоставим времени залечить все раны?
Как меня раздражает эта неопределенность, как нервирует эта ее крокодильская броня! Почему бы мне не бросить все к черту и не переселиться жить на чердак! Посмотрим тогда, как время залечит ее раны. Не пройдет и недели, как она придет просить меня вернуться. Но я не вернусь, потому что… потому что не собираюсь никуда уходить! Потому что, в отличие от нее, я человек уравновешенный, отвечающий за свои поступки. Видите ли, она обманута, унижена, оскорблена.
Люблю ли я ее? Ревную? Нет. Во мне говорит задетое мужское самолюбие. Десятки людей делятся со мной своими горестями, только она молчит. И нервирует меня своим молчанием.
Эта нервозность начинает сказываться на моей работе. Когда распределяли путевки, я поругался с тремя сотрудниками, да так, что мой голос гремел по всему коридору. Мне дали путевку на море. Я обеспечил себе четырнадцать дней отдыха и года на два удары коллег ниже пояса.
Поехали на море.
Теплым августовским вечером, когда луна серебристой дорожкой отражалась в романтичном заливе с мигающим маяком, когда даже самая избитая мелодия настраивает нас на сентиментальный лад, когда под каждой акацией и смоковницей слышны сокровенные признания, я спросил Камелию:
— Может, ты скажешь, почему плакала четыре месяца тому назад?
— Только обещай, что ты не рассердишься. Нетерпение, любопытство, накопившийся за время молчания осадок — все это всколыхнулось во мне, и я тут же, быстро и легкомысленно пообещал. Хорошо, что было темно, в противном случае она бы испугалась моего взгляда.
— Так почему ты плакала?
— Потому что Николина сказала, будто мне не идет зеленый цвет. Такого желчного и завистливого существа я еще не встречала. А еще называется подруга…
На вокзал мы возвращались молча. По дороге я колебался: поцеловать ее за откровенность или влепить ей пощечину за запоздалое признание. Я лег спать с тягостным чувством неудовлетворенности, охваченный новыми подозрениями. И приснилась мне моя давнишняя мечта. Будто сижу я один на необитаемом острове. Борода выросла до пояса. Ем только бананы. Родной кров далеко. Уже два года сплю в бамбуковом шалаше. Разговариваю лишь с птицами. Однажды у острова всплывает болгарская подводная лодка. Из нее выходит капитан в сопровождении двух моряков. Капитан говорит мне: «Твоя жена слезно просит тебя вернуться, она пересмотрела всю свою жизнь и осознала свою ошибку. Передает тебе домашнюю колбасу, баницу и плюшки». Моряки протягивают мне два пакета, перевязанные красной ленточкой. Демонстративно заложив руки за спину, я отвечаю: «Капитан, спасибо за труд, я знаю, чего стоит маленькому государству выделить подводную лодку для одного из своих подданных, но прошу вас вернуть обратно колбасу, баницу и плюшки. Передайте моей супруге, что я решил до конца своей жизни питаться только бананами!»
Трое моряков с достоинством удаляются, а я долго машу им вслед, даже когда подводная лодка полностью скрылась под водой…
А наутро я в сопровождении всей семьи отправился в столовую завтракать.
Крыстьо Крыстев. Пункт 'С'
Перевод Наталии Ерменковой
Стояла теплая осень. Где-то в два часа дня по железной дороге из пункта А в пункт В шел экспресс. Пассажиры от скуки смотрели в окна на щедрые красками осеннего леса склоны тор, курили и равнодушно читали мелькавшие названия станций. Поезд мчался по рельсам, маленькие человечки махали ему или, опершись на мотыги, долго смотрели вслед, собаки с печально висящими ушами стояли вдоль полотна — и все как будто летело назад, в далекую даль.