— Да… В Чехословакии Власова захватили, а мне… а я отстал.

— Очевидно, вы были важной птицей у Власова, если оказались при нем даже в Чехословакии?

— Нет, нет, я был рядовым штабным офицером.

— Не скромничайте, Луговой. Цианистый калий упал к вам не с неба. Нам известно, что только самые приближенные к Власову мерзавцы получали яд, чтобы покончить с собой, если окажутся в руках советских органов. Ведь Рябова тоже служила у Власова, но яда не получила…

— Она добровольно вступила, а я — под страхом смерти… На суде она, наверно, наврала, что ей угрожали…

— На каком суде?

— Когда ее судили за то, что она служила у Власова.

— С чего вы взяли, что ее судили?

— Она сама мне рассказала в июле, при встрече. — Он умолк, потрясенный внезапно мелькнувшей догадкой.

— Рябова до сих пор не была судима, ей удалось скрыть свое преступное прошлое, — сказал Новиков.

Глаза Лугового налились яростной злобой.

— Гадина! — выкрикнул он, потеряв всякую власть над собой.

— Луговой! Не забывайте, где вы находитесь!

— Она сказала… Она обманула меня! Тварь!

— Что она вам сказала? Чем вы так возмущены?

— Эта тварь сказала, что ее судили за измену в сорок шестом году, что она отбыла свой семилетний срок в лагере на Колыме, что теперь ей ничего не страшно. Гадина! Тварь! Стерва! — зашелся криком Луговой.

Причину столь неистовой ярости Лугового Новиков понимал. Если бы Луговой знал, что Рябова тоже скрывает свое преступное прошлое, тогда бы она боялась его, а не он ее.

— Гадина! Гадина! — продолжал выкрикивать Луговой.

Новиков ждал, когда Луговой переборет приступ необузданной истерии. Побелев от ярости, Луговой потрясал над головой кулаками, его посиневшие губы дергались и кривились! Новиков поставил перед Луговым стакан воды.

— Выпейте!

Трясущимися руками Луговой обхватил стакан и, стуча зубами о стекло, стал пить, давясь и обливаясь водой. Сделав последний глоток, он все еще сжимал в руках граненый стакан. Наступила реакция. Он тяжело дышал, его лоб покрылся испариной, голова бессильно свесилась на грудь.

— Признаете вы себя виновным в измене Родине? — громко и отчетливо спросил Новиков.

— Признаю, — шепотом ответил Луговой, по-прежнему не подымая головы.

— Признаете себя виновным в том, что пятого сентября тысяча девятьсот шестьдесят девятого года решили уничтожить опасного свидетеля своего преступного прошлого — Рябову Раису Ивановну, дав ей отравленную конфету?

— Признаю…

— Подпишите протокол. — Новиков придвинул к Луговому исписанный лист бумаги, и тот, не глядя, подписал его крупными, кривыми буквами…

Когда увели Лугового, Новиков откинулся на спинку кресла и неподвижно, закрыв глаза, просидел так несколько минут, потом вдруг резко выпрямился и набрал номер телефона.

— Дробов? Новиков говорит. Сообщаю: уравнение решено, неизвестных больше нет…