Чуть закинув голову, — привычка маленьких женщин — она с любопытством ждала новых вопросов: хотела понять, почему старшего инспектора уголовного розыска интересуют шекспировские постановки. Дробов же, подобно рыболову, у которого сорвалась с крючка вожделенная рыбина, старался подавить злую досаду. Из всех этих «Генрихов» ему нужен был только один — «Генрих Шестой»! Пытаясь улыбнуться, Дробов сказал, что «Генриха Четвертого» он посмотрит с еще большим удовольствием — эту пьесу он даже не читал.

— Но может быть, Шекспир есть в репертуаре гастролирующих театров? — спросил он.

— В этом сезоне у нас гастролирует только периферия. Она редко отваживается на шекспировские постановки, уж очень велика ответственность.

— А самодеятельность? Говорят, ленинградские коллективы самодеятельности славятся на весь Союз.

— Что вы?! Самодеятельности осуществить постановку Шекспира можно где угодно, но только не в Ленинграде и не в Москве!

— Не совсем понимаю…

— В Ленинграде, где Шекспира ставят лучшие академические театры с первоклассными исполнителями, посредственное, дилетантское исполнение шекспировских пьес обречено на провал. Ну а на периферии, особенно там, где нет профессиональных театров, бывает всякое. Недавно мы как раз столкнулись с таким явлением. Во Дворце культуры имени Кирова проходил смотр самодеятельности трех районов Ленинградской области, между прочим, в смотре участвовал драмкружок из Владигорска…

— Из Владигорска? Если не ошибаюсь, это небольшой город вблизи Эстонии?

— Совершенно верно, небольшой промышленный городок вблизи Эстонии. Представьте себе, этот коллектив дерзнул поставить две сцены из «Гамлета». Мы их посмотрели и дружески посоветовали не показывать в Ленинграде, тем более что другие их спектакли были, что называется, на уровне.

— Какие у них еще были спектакли?

— Вот, пожалуйста. — Августа Ивановна вынула из папки сложенную афишку. — Здесь указаны и репертуар, и исполнители, и фамилия руководителя самодеятельности…

— Спасибо. Когда они уехали из Ленинграда?

— Смотр кончился шестого сентября. Думаю, что они уехали седьмого.

— Я вам очень признателен. — Дробов встал. — Всего вам доброго.

— А я вам желаю удачи в вашей работе.

Августа Ивановна так и не поняла, зачем к ней приходил этот инспектор уголовного розыска. С ее точки зрения, весь разговор носил какой-то сумбурный характер.

Прокурорская санкция на арест Куприянова была получена. В тот же вечер Дорофеев приступил к допросу. На вопрос, признает ли себя Куприянов виновным в убийстве Кривулиной, Куприянов, бледный, испуганный, затряс головой:

— Что вы, гражданин следователь?! И в мыслях такого не было! Зачем мне ее убивать?!

— Именно этот вопрос следствию необходимо выяснить. Поэтому я спрашиваю вас: почему вы убили Кривулину? От кого вы получили яд?

Задавая эти вопросы, Дорофеев уже знал из следственных материалов, что к убийству Кривулиной Куприянов не имеет отношения, но выработанный им предварительно план допроса предусматривал именно такое начало.

— Не убивал я, никого я не убивал!

— Не убивали? И не собирались убить?

Дорофеев заметил, что последний вопрос насторожил Куприянова. Он ответил не сразу, а когда заговорил, голос его звучал тихо и глухо:

— Не было у меня такого в голове… чтобы убить…

— Значит, не собирались?

— Поверьте слову, гражданин следователь!

Дорофеев нажал кнопку звонка. Появился молодой человек в модном темном костюме и остановился у дверей.

— Попросите войти, — сказал Дорофеев.

Молодой человек вышел, и сразу же на его месте возникла Антонина Ивановна Скрипкина. При виде Куприянова она застыла на пороге, потом нерешительно сделала шажок вперед и снова остановилась.

— Гражданин Куприянов, знакома вам эта гражданка? — спросил следователь.

— Знакома… Живем в одной квартире…

— Как фамилия, имя, отчество этой гражданки?

— Скрипкина Антонина Ивановна.

— Скажите, Антонина Ивановна, вам знаком этот гражданин?

— Господи! Еще бы! Я ведь что думала?.. Позавчера мне Григорий Матвеич позвонил, сказал, что едет в область, я сразу не поверила… знаю я, какая это область, когда жены в городе нет…

— Погодите, погодите, — прервал ее Дорофеев. — Назовите фамилию, имя, отчество этого гражданина.

— Я же говорю — Григорий Матвеич.

— Назовите фамилию!

— Куприянов, конечно.

— Так. Пожалуйста, сядьте вот сюда.

Не глядя на Куприянова, Скрипкина прошла вперед, села на стул и тряхнула кудряшками.

— Свидетельница Скрипкина, — начал Дорофеев, перелистывая какие-то бумажки, — вы подтверждаете свои показания о том, что слышали, как Куприянов угрожал убить Кривулину?

— Подтверждаю! Слышала! Даже испугалась!

— Что именно вы слышали?

— Григорий Матвеич закричал, что отравит Зиночку, как крысу.

— Кто это, Зиночка?

— Как кто? Кривулина, конечно! Прекрасный души человек…

— Значит, вы слышали, как Куприянов грозил отравить Кривулину Зинаиду Михеевну?

— Конечно, слышала. Он же кричал. Громко!

— Врет! — оборвал свидетельницу Куприянов. Он был уверен, что Скрипкиной тогда в квартире не было, слышать их ссору она не могла, значит, об угрозе узнала от Зинаиды. Но Зинаида мертва, ссылка на нее бездоказательна.

— Вы отрицаете показания Скрипкиной?

— Категорически! Она зла на меня — вот и наговаривает. Будь Кривулина жива, она бы сразу сказала, что Скрипкина врет.

— Вы думаете? — Дорофеев задумчиво взглянул на Куприянова, потом перевел взгляд на Скрипкину. — Дайте ваш пропуск, Антонина Ивановна. Печать вам поставят в соседней комнате, — сказал он, подписывая пропуск. — Можете идти.

Оставшись наедине с Куприяновым, Дорофеев, как бы забыв о его присутствии, долго читал или делал вид, что читает, какие-то бумаги, потом, словно спохватившись, быстро взглянул на Куприянова и проговорил тихим, будничным голосом:

— Ну зачем вы говорите неправду? Вы же угрожали Кривулиной. На что вы надеетесь? На то, что Кривулина мертва и не может подтвердить правильность показаний Скрипкиной? Но иногда и мертвые говорят. Еще как говорят! Кривулина успела написать нам о вашей угрозе отравить ее, «как чумную крысу». Очень подробно написала. Было это двадцать четвертого августа, в субботу вечером. Она была на кухне, варила себе обед. Там и началась ваша ссора. Вы обругали ее, она плеснула в вас щами из поварешки. Облила, конечно, ваш пиджак. Вот тогда вы и заявили, что отравите ее. И свою угрозу осуществили, может быть и не лично, а с чьей-нибудь помощью, но осуществили. Между прочим, сегодня мы сделали у вас дополнительный обыск и нашли пиджак, на котором имеются следы тех самых щей. Вы даже не потрудились отдать его в чистку…

С каждым словом тихого, вежливого следователя Куприянов терял надежду доказать свою непричастность к убийству Кривулиной. Наказание за такое преступление могло быть только одно — расстрел!

— Не убивал! Не убивал я! — Он вскочил со стула и тут же тяжело опустился. — Не убивал я!.. Только грозил…

— А почему вы ей грозили, Григорий Матвеевич? — вежливо осведомился Дорофеев.

— Она меня шантажировала… вымогала… — Левая нога Куприянова дергалась мелкой и частой судорогой. — Каждый день грозила…

— Прошу вас объяснить, каким образом Кривулина могла вас шантажировать? И что помешало вам обратиться в соответствующие организации? Разве вы не знаете, что шантаж является уголовным преступлением? Вы молчите? Из вашего молчания следует только одно: Кривулина знала компрометирующие вас факты, огласки которых вы боялись. Так?

— Да…

— Каковы эти факты?

Куприянов облизнул пересохшие губы. Он дышал тяжело и часто, точно марафонец на финише, угроза расстрела казалась ему неотвратимой.

— Я не слышу ответа, — напомнил о себе Дорофеев.

— Она знала… некоторые нарушения… грозила… вымогала деньги.

— И вам пришлось купить ей пальто с норковым воротником, холодильник, золотое кольцо с бриллиантом. Что вы еще ей купили? Сколько она получила от вас денег? У кого и за сколько вы купили кольцо?