Потом запахло какао. Надя внесла чайник. Коля, муж Лили, молча начал резать хлеб, а Игорь принес со двора мокрую кастрюлю с маслом.

— Мажьте от души, — сказала Надя. — Больше ничего не будет.

Потом все разошлись. Алик тоже вышел. Ветер улегся, было тепло. От круглой желтой луны тянулась по морю багровая дорожка.

Когда Алик проснулся, пахло кофе. За откинутой занавеской Надя, всклокоченная, в брюках, сидела на корточках возле примуса.

— Доброе утро, — сказал Алик.

Она улыбнулась и кивнула.

Он вышел на заляпанный куриным пометом порог и зажмурился от солнца. Перед раскрытым сараем сидели на куче вещей Игорь и оба Коли. Муж Лили наматывал на катушку синий телефонный провод. Брат Васи накачивал резиновую лодку. Игорь держал уже надутую лодку стоймя и прижимался к ней ухом.

— Привет, — сказал Алик.

— Привет. Травит где-то, подлая.

Куча, на которой они сидели, состояла из мотков толстой капроновой веревки, каких-то резиновых сумок, свитеров, сапог и хлопчатобумажных комбинезонов, грязных и заляпанных стеарином.

— Что мне делать? — спросил Алик.

Игорь бросил лодку и отряхнул руки.

— Знаешь, займись компасами. Вон, на ящике. Сверить, почистить, там на некоторых клинометры заедает;

— Будет сделано. Умоюсь только.

— Умойся, умойся, — сказал Коля, брат Васи.

— Злорадствует, — сказал Игорь. — Воду еще не привезли. Между прочим, это здесь проблема. Нам как-то пришлось варить кашу на боржоме, купленном в ресторане. Года два назад. Шли из Мисхора на Чайный домик…

— Пижон! — крикнул вдруг Коля, брат Васи. — Жалкий пижон!

От ворот, с рюкзаком на плечах, шел парень в шортах и черной с белыми пуговками рубашке. На шее у него висела на капроновом шнурке замусоленная деревянная фигурка.

Игорь протянул ему руку.

— Почему не отвечал, Юра?

— Нет, мне нравится, — парень показал на Игоря пальцем. — Человек вчера только вернулся со скал, а к нему такие претензии. Вчера, в пять часов. Смотрю: твое воззвание.

— Воззвание, взвывание, — сказал Игорь. — Чистили обрывы?

— Безусловно. Труд этот, парни, был страшно громаден, не по плечу одному. Но принцип материальной заинтересованности был на высоте. Двенадцать рублей в сутки.

— Лев тоже был?

— Безусловно. Лев щеголял в новых гетрах и обучал гаишников альпинистским песням.

Парень, кривясь, затягивался докуренной до пальцев сигаретой. У него было равномерно красное лицо, красная шея, красные руки; красная кожа просвечивала и сквозь короткие бесцветные волосы.

— Кто такой? — тихо спросил Алик Колю, мужа Лили.

— Юрочка Плахов, — сказал тот, не оборачиваясь. — Первый разряд по альпинизму.

— Так что, шеф? — Юрочка сунул руки в карманы, разведя полы незастегнутой рубашки. Грудь была мускулистая и тоже красная. — Когда двигаем?

— Сложимся вот…

Юрочка кивнул.

— Порядок. Льву ты написал?

— Да.

— Порядок. — Он взглянул на Алика и подошел к Коле, мужу Лили. — Кеке, дружище! — и взял из его рук катушку с проводом. — Ты подавай, а я буду крутить.

Алик возился с компасами. Он чувствовал себя чужим здесь, среди этих людей, которые все друг друга знают, все заодно… Компасы были грязные, исцарапанные, с обколотыми пластмассовыми корпусами. Алик снимал стекла, вычищал ножом сухую глину. У них на факультете тоже были альпинисты. Они вставали в шесть утра, долго делали зарядку с гантелями и эспандерами, пили кефир и ничего другого, пели свои песни и говорили о траверзах и пике Пти-Дрю. Алик относился к ним иронически. А может быть, это как раз то, что нужно? Щеголять в новых гетрах, петь песни и думать только о траверзах и пике Пти-Дрю?

В половине третьего погрузка была закончена. Надя села в кабину, остальные влезли в кузов, на пыльную, колышущуюся груду вещей. Игорь похлопал ладонью по верху кабины.

— По коням!

И снова шоссе, километровые столбы, черные сланцевые откосы с желтыми кустиками молочая, горячий ветер, солнце, мелькающее между соснами, — блестящее и расплывшееся, будто за промасленной бумагой. Над шоссе, на фоне черных от тени стен леса, искрились, сыпались мухи и мошки. Машина, шипя шинами, катила по осмолившемуся асфальту. Около Учан-Су женщины в майках и шароварах лопатами бросали на шоссе диоритовую щебенку; она отлетала от колес и звонко била в днище машины.

Алик нагнулся и сквозь проволочную сетку и радужно-желтое потрескавшееся стекло посмотрел в кабину. Надя разговаривала с Карбюратором, и тот — странное дело! — что-то рьяно доказывал ей, размахивая свободной рукой.

Все хорошо, и ни о чем не нужно думать, потому что все остальное неважно, потому что ничего другого просто нет, только шоссе, километровые столбы, горячий ветер и запах шалфея!

Свернули в лес, на грунтовую дорогу. Переехали ручей, и дорога пошла вверх; деревья царапали по брезенту, клубилась пыль, кузов встряхивало, тент ходил ходуном и скрипел, когда, переваливая через камни, машина кренилась. Потом Алик увидел дым, и они выехали на поляну с костром и палаткой. Около костра стояли четверо. Один, в шортах и белой кепке, вышел вперед.

— Лев! — крикнул Юрочка и поднял руку.

Лев тоже поднял руку.

Алик видел, как вышла Надя и как Лев развел руки, изображая не то изумление, не то восхищение, взял Надю за голову и поцеловал в лоб. Все смеялись. Надя тоже.

Все стояли вокруг Льва.

— Приехал в Симферополь, уже темно, — говорил он. — А подвез меня один гаишник, на мотоцикле. — Он говорил быстро, сбивчиво, не договаривая слов. — Пошел к Леньке — замок. Дом у них трехэтажный, плоская крыша. Залезаю по пожарной лестнице, стелю памирку, ложусь. Лежу, созерцаю Млечный Путь…

У Льва было длинное лицо с большим подбородком и немного согнутым на бок носом.

— Лев в Симферополе живет или в Ялте? — спросил Алик Юрочку, когда они натягивали палатку.

— Нигде, — Юрочка забивал обухом топора алюминиевый колышек. — Жил в Симферополе, потом разошелся с женой и теперь живет где придется. Отличный, между прочим, парень, но чуть что не нравится, сразу скисает и бросает работу.

От костра, от веток, валил молочный дым. Игорь нагнулся и подул. В дыме запрыгали оранжевые язычки.

— Мой командир! — крикнул Лев. — Так что будем делать? Завтра, я имею в виду. Массы трепещут в ожидании указаний.

Игорь вытирал слезы.

— С утра пойдут человека три, потащат телефон до Узкого сифона[2]. Остальные укладывают снаряжение. Днем начнет прибывать народ. По мере того как будет подвигаться укладка, будем отправлять новые вспомогательные отряды. Вот так пока, ясно?

Хлопнула дверца кабины. В свет костра вышел Карбюратор. С усилием осмотрелся и сел.

Лев продолжал:

— Мой командир, я всегда преклонялся перед твоим организационным гением. Но массы взволнованы: кто пойдет в штурмовом?

— Штурмовом, штормовом, — Игорь смотрел на Карбюратора. — Завтра, Лева.

— Все таинственно и страшно?

— Подумать еще надо. Ты пойдешь, не волнуйся.

— Рассыпайся в благодарностях, Лев, — сказал Юрочка.

Карбюратор оперся локтем о землю, достал мятую пачку «Беломора» и закурил, быстро и привычно действуя одной рукой.

— А мне что? — сказал он. — Я ему и за резину объяснил и за лампочки. Опять же шины лысые. Ты сядь, сядь за баранку да поездь по горам. Его еще тыкать надо, брать за шкирку и тыкать. А с Шестого парка, он, видишь, жук. Старый жук. Мы с ним еще в «Крымкурсо» шоферили в двадцать третьем. Молодые были, важные, куда там! В крагах ходили, это обязательно, в консервах…

Он курил и остановившимися глазами смотрел в костер.