— Как будто в порядке, — говорит он. — Но осторожность требуется. А то искупаться сейчас — брр!..

Егор Павлович снова проверяет, крепко ли стоят лодка, взваливает на плечо сеть и берет тычки.

— Возьми лом, — приказывает он сыну, — и сохар.

Валерий идет следом за отцом, стараясь не поскользнуться, и — странное дело — ему кажется, что лед будто прогибается под ним, словно дышит. Ему чудится, что он слышит даже тихое журчание воды. «А что, если обломится? — думает Валерий. — Что, если начнется ледоход?»

Но вот отец уже выбрал место для ставка, и Валерий помогает рубить лед. Работа не легкая — сделать в толще льда прорубь по длине ятеря. Ледяные осколки взлетают из-под лома фонтаном и больно жалят лицо и руки. Уже через минуту Валерий хочет скинуть телогрейку, но отец строго приказывает:

— Не балуй!

Жарко, хотя стоишь на льду. Валерий сдвигает шапку на затылок, рукавицей смахивает пот со лба и опять колет. И в эти минуты он уже не думает, что с часу на час может начаться ледоход. Теперь все его мысли о том, как бы скорей пробиться к воде. И тут лом проваливается. Так неожиданно, что Валерий с трудом удерживается на ногах. Можно было и совсем его упустить! Однако отец как будто не заметил промашки. Или делает вид, что не заметил.

Наконец ятерь топится под лед, только сетевые крылья остаются в ставке. Отец с помощью Валерки надевает на крылья тычки, разводит по ширине ставка и закрепляет на дне.

— Устал? — добродушно спрашивает Егор Павлович. — Теперь и отдохнуть можно.

Он присаживается на корточки и закуривает, а Валерий таким же манером опускается рядом, смотрит на огонек сигареты и неожиданно говорит:

— Послушай, это правда, что баптистам по их вере нельзя брать в руки ружье?

— Почему тебя это интересует?

— Григорий Каленикович ведь баптист, а я видел его на Ондатровом острове с ружьем.

— А ты как попал туда? — удивился отец.

Озеро, в котором водится драгоценная ондатра, довольно далеко от села, в заповеднике, раскинувшемся на сотни гектаров за селом.

— В воскресенье ходил с Катей Сивковой на лыжах, — смущенно объясняет Валерий.

— Так. Что ж он делал, Григорий Каленикович?

— Ничего. Стоял и что-то высматривал. Потом свернул на кордон к Андрею Потапычу. Я проследил. Но он меня не видел.

Егор Павлович вспоминает наблюдателя Андрея Потаповича: нелюдимый человек.

— А Катя где была?

— Катя за оленем пошла. Знаешь, в заповедник оленей привезли.

— Знаю. Катя, значит, не видела Григория Калениковича?

— Нет, я один.

— Может, ружье не его, а наблюдателя?

— А что ему делать с ружьем в заповеднике, даже если оно Андрея Потапыча?

— Но Лутак не стрелял?

— Нет.

— Ты кому-нибудь говорил, что видел?

— Кате рассказал. Но мы решили никому не говорить. Только тебе.

— И никому не говори, слышишь? Никому. Не пойман — не вор, знаешь такую пословицу…

— Знаю. А все-таки как же сходится это с его верой? Ведь баптистам вроде их вера запрещает держать ружья. Штунда, говорят, даже на войну из-за этого не пошел. Это правда?

— Мало ли что говорят…

Валерий задумывается. Он думает о Лутаке. Что ж это за человек, который не пошел на войну, дезертировал, когда весь народ поднялся против врага? Это не укладывается в сознании.

По тому, как отец нахмурил густые брови, Валерки догадывается, что история с ружьем чем-то его обеспокоила. Действительно, Егор Павлович тоже думал о Лутаке. Он появился в селе сразу после войны. Было известно, что он баптист, даже как будто казначей секты. Каждую субботу ездит в соседнее село на сборища сектантов, живет замкнуто, отчужденно. Но рыбак первоклассный. Григорий Каленикович никогда не возвратится после лова с пустой засекой. А теперь эта история с ружьем на Ондатровом озере…

Дважды Егор Павлович с Валеркой вытаскивают ятерь, и верейка почти доверху наполняется рыбой. Егор Павлович забрасывает сети в третий раз и, подняв тяжелую корзину на плечо, собирается отнести ее в лодку, когда ночную тишину разрывает нарастающее татаканье мотора.

— «Москвич», — определяет Валерий.

Он по слуху узнает не только марку мотора, но может даже сказать, с чьей он лодки.

— Григория Калениковича, — говорит Валерий.

— Точно, — подтверждает отец. И удивляется: — Чего это он так скоро?

Татаканье мотора нарушает очарование лунной ночи, вносит беспокойство и вызывает тревогу.

— Ничего не понимаю… — бормочет отец. — Как будто рано…

Мотор затихает, и в лодке кто-то поднимается. При свете луны трудно разглядеть лица, но ясно видно, что один из рыбаков — человек крупный, а другой — тоненький, мальчишеского роста, и теперь, даже не узнав лодку по мотору, Валерий и Егор Павлович сразу сказали бы, что это Лутак и его напарник — Вьюн.

— Зарится на чужие места, — насмешливо говорит отец. — Чужой пирог кажется слаще. Жадность человеческая…

Вообще не в правилах рыбаков без спроса соваться на уже занятый участок, это знает Валерий, но он видит, что отец смотрит на приход незваных гостей иронически, и сам презрительно отворачивается от пришельцев.

Выбросив рыбу из верейки в засеку, отец достает из сумки пакет, завернутый в газету.

— Есть хочешь? — спрашивает он сына.

— Не.

— А может, все-таки съедим чего-нибудь?

— Нет, не хочу.

— Тогда бери верейку, — и кидает ее на лед.

Отец и сын возвращаются к сетям.

В этот раз ятерь приносит пяток великолепных лещей, щучку и два десятка чехони. Хороший улов. У Валерия в глазах охотничий огонек.

— Забросим еще? — азартно предлагает Валерий.

— Что ж, ладно.

В эту минуту сверху, где промышляют Лутак с Вьюном, доносятся тревожные крики:

— Спаси-ите… люди!..

Отец сразу бросает сеть, поднимается во весь свой богатырский рост и стоит вглядывается. И Валерий старается разглядеть, что там происходит, но ничего не видит — ни лодки, ни людей.

— Стой здесь! — сурово приказывает отец, а сам хватает запасное путо — веревку и бросается вверх по реке, откуда доносятся крики.

— Спаси-ите!..

Сомнений нет, случилась беда, кто-то ушел под лед. Но кто — Григорий Каленикович или Вьюн? Впрочем, какая разница, кто из них. Тонет человек — и Валерий срывается вслед за отцом, охваченный тем чувством, которое роднит в минуту опасности всех рыбаков на свете. Рыбаков и моряков.

Они пробегают двести или триста метров, дважды Валерий шлепается на лед, но тут же поднимается и опять бежит. Потом сразу, одним взглядом, он охватывает трагическую картину случившегося. Под лед ушел Григорий Каленикович. Провалился, видимо, когда сходил с лодки, и она зачерпнула воды и битого льда, а когда ухватился за нее утопающий, и вовсе затонула. На воде видна только лысая голова, а впереди нее судорожно вцепились в ледяную кромку две руки с растопыренными пальцами. Руки все время в движении и напоминают ласты моржа, пытающегося вскарабкаться на лед. Но ледяная кромка слишком хрупкая; и всякий раз, когда человек наваливается широкой грудью, она крошится под руками.

Лутак неумолчно, уже сорванным голосом, вопит о помощи:

— Руку!.. Дай руку!..

К кому это он? А, вот и Вьюн. Распластавшись на животе, тот протягивает утопающему руку, но всякий раз, заслышав ледяной хруст, отдергивает ее и стонет:

— Не могу… Он, не могу-у!.. — И опять протягивает руку и опять отдергивает, как будто дразнит утопающего. Но в действительности он только трусит. А что, если руки-ласты потянут и его за собой?

Все это видит и понимает не только Валерий, но и Егор Павлович.

— Ну-ка, отползай! — приказывает он Вьюну.

«Зачем это он? Почему?» — в смятении спрашивает себя Валерий. Но Вьюн уже отползает. Он ползет и стонет:

— Не могу… Ой, не могу!..

Когда Вьюн уползает, отец ложится животом на лед и пробирается к ледяной кромке, над которой трепещут руки-ласты. И отец, не колеблясь, протягивает навстречу свои руки — сильные и мужественные, а в руках у него свернутое путо.