Мы подошли к наружным дверям консульства, прислонились к стене спинами и печально призадумались. Подошел к нам человек в партикулярном костюме и сказал на чисто русском наречии: „Что вы, ребята, стоите, призадумались?" Этими словами он нас возбудил как бы от сна. — „Как же, говорим, нам не призадуматься? Залетели мы в дальние чужие государства и скоро ли отсюда выдеремся, нам самим неизвестно. Ходили на русский пароход „Херсон"№, капитан нас не принимает”. —„А вас сколько человек?”—спросил господин. „Всего только трое". — „На вас какая это форма: малинового цвета околыш?”—„Мы уральские казаки". — „Грамоту знаете?" — „Знаем". — „Идите за мной, я запишу ваши имена". Он отворил дверь и вошел в консульство, а мы за ним. В канцелярии присутствующие чиновники все встали. Господин сел на стул и начал с ними говорить по-немецки (в консульстве находились все германцы, только один вице-консул Пчелинцев, уехавший на пароход к капитану, русский). Потом говорит нам: „Подождите немного, человек вернется и привезет известие, возьмут вас на пароход или нет; если не возьмут, тогда посмотрим".
Вышли мы из консульства, сели на тротуар и рассуждали между себя, что это за господин? Не иначе, этот человек имеет власть значительную и, жалея наше печальное положение, вознамерился ходатайствовать о нас. Видно, братцы, человек имеет добрую душу, чувствует печаль стороннего человека и старается заглушить печаль и влить порядочную долю радости, а не так как капитан на „Херсоне”. Можно было отказать нам добродушными словами, но он, как лев, ревет. Людям без того горе, а он к тому же добавляет: „хоть застрелитесь!" — Так пока судили, рядили, в это время возвратился Пчелинцев с парохода, подошел и сказал нам: „Нет возможности вас поместить на пароход; вероятно пока придется вам остаться”. И ушел в консульство.
Мы говорим втихомолку: „ступайте в канцелярию, там есть у нас защитник; по всему, он имеет железную волю". Через две минуты выходят из консульства Пчелинцев и тот господин, быстрыми шагами направились к берегу, сели в лодку и поехали на „Херсон”. В это время пришел к нам наш переводчик (старый жид, наш обдирала) и узнал от нас, в чем дело. — „Ну, теперь господин этот, сказал переводчик, поехал капитану нос натягивать; теперь уже уедете!" — „Для чего прежде времени врать", сказал я ему. Через полчаса Пчелинцев и господин спустились с пароходной лестницы и сели в лодку. Мы с нетерпением ожидали их с добрыми вестями, но они направились на другой русский пароход, под названием „Корниловъ”, следовавший из Александрии в Россию. С „Корнилова” Пчелинцев возвратился один и, пройдя мимо нас в консульство, не сказал ни слова. Прошло около часу, пароход дал сигнал к отъезду. „Чего теперь мы ожидаем? — говорили мы между себя, „Херсон" через 10 минут уйдет на Владивосток, идемте, хоть проводим его".
Проводили „Херсон” в 6 часов вечера и пошли в гостиницу. Повстречался нам на дороге гавас из египтян, который находится при русском консульстве, и объявил нам, что требует нас вице-консул Пчелинцев. Мы пошли. Пчелинцев спросил нас: „Знаете ли вы этого чиновника, с которым я ездил на „Херсон?”—„Никак нет, ваше высокоблагородие, не знаем”. —„Это Палестинского Общества начальник; хотел он поместит вас на „Херсон", да очень тесно и опасаются, чтобы от стеснения людей не завелись в народе болезни. Теперь вот что: палестинский начальник приказал вам объяснить, что русский пароход придёт, сюда не раньше, как через месяц; вам здесь ожидать будет стоить дорого, лучше ехать вам обратно в Иерусалим до следующего парохода. Он хочет вас содержать у себя бесплатно. Если желаете, поезжайте к нему; впрочем, это дело ваше, как хотите, а моё дело передать". — „Ваше высокоблагородие, если следующий пароход придет из Одессы и число народа и тягость груза окажется еще больше, и капитан откажет нам, как и на „Херсоне": дескать хоть застрелитесь, не возьму, что же тогда: мы снова должны ехать в Палестину и кормиться от начальника?”
— „Ну, я вперед уже сказать не могу, возьмут вас на пароход или нет. Однажды я вас остановил ожидать русский пароход и ошибся. Теперь, как хотите". — „Мы думаем уехать на французском пароходе, о котором говорят, будто бы придет послезавтра". — „А в какие края пароход-то следует, вы слыхали?”—„В Австралию, ваше высокоблагородие". — „Хорошее дело”. — „Покорнейше просим, ваше высокоблагородие, дознайте во французском агентстве, что стоит доехать до Колумбы, Сингапура, Сайгона, Онкона, Шанхая и Нагасаки?" — „Хорошо, это всё я узнаю и надеюсь, что французы сделают вам уступку. Придите ко мне завтра, в 10 часов утра".
8-го июля, в 10 часов утра пришли мы в консульство, и Пчелинцев объявил нам: „Вот что, казаки: до Сингапура если взять вам билеты, тогда вам до Нагасаков обойдется очень дорого: возьмут 504 франка и 90 солд. с каждого". — „Нам желательно, ваше высокоблагородие, приостановиться в Колумбе, также и в Сингапуре, посмотреть на местный народ и дознать об их религиях”. —„Дознать то о всем вы можете, пароход в Колумбе остановится и вам будет перемещение на иной пароход. Также и в Сингапуре приостановитесь и в это время можете обо всем дознать. А если взять билет до Колумбы, с Колумбы до Сингапура и так дальше, тогда до Нагасаков у вас выйдет денег по 1000 франков с каждого”. Того же числа Пчелинцев послал с нами своего гаваса в английское консульство, для обмена денет русских на английские лиры (лира или фунт 9 р. 60 к.). С тем же гавасом сходили мы во французское агентство и купили на троих билет за 1514 франков и 70 солд. Выйдя из агентства, гавас сказал нам: „ну, теперь уже можно надеяться, что уедете". — Да, довольно насмотрелись на египтянов", — ответили мы.
В 10 ч. утра 9-го июля, получили мы от Пчелинцева свои заграничные паспорта, а в 8 часов (вечера) рассчитались с хозяином гостиницы, наняли одного египтянина снести до пристани багаж и ожидали на берегу канала до 12 часов ночи. Пароход, не дойдя верст 10 до пристани, пустил на воздух ракету, а через полчаса кинул якорь в Суэцком канале.
Наняли мы шлюпку, положили багаж и поехали к пароходу, на который взошли по лестнице; опросили у нас билеты и дали проводника, который нас привел в столовую и отыскал в каютах свободные места. Французы подошли к нам и стали дознавать, кто мы, спрашивая на своем наречии: „англий?”—„Но", отвечали мы. „Прус?" — „Но". — „Итал?" — „Но Моску", сказали мы (европейцы русских называют „Моску"). Когда французы услыхали от нас слово „Моску”, то сейчас же, протягивая руки, стали с нами здороваться; принесли полдюжины бутылок виноградного вина и просили в компании с ними выпить для дружества. Мы дали им знак, что вино не употребляем. Через 15 минут все бутылки с виноградным вином оказались французами осушены, затем принесена была ими картина для показания нам. На картине означаются русский Государь и Французский Президент, войска русские и французские, среди войск русский солдат и французский протянули один другому руки и здороваются. Внизу, у них под ногами изображен змий о трех головах под названием: „Пруссия, Италия и Австрия", которые подняли головы и с неудовольствием смотрят на дружество России с Францией.
10-го июля, в 10 ч. утра пошли мы по Суэцкому каналу к Красному морю. Суэцкий канал неширокий, не более 40 саж., в длину около 200 верст, прокопан среди сыпучих песков. Во время сильных ветров его засыпает песком, вследствие чего машина всегда расчищает канал. Каналом пароходы идут тихо и осторожно, опасаясь, чтобы не налететь на мель. При встрече пароходов один пароход подбивается к берегу и останавливается. Во время ночи, на нос парохода надевают электрический фонарь, который освещает путь вперед треугольником; позади фонаря необыкновенная темнота, а от фонаря вперед, начиная в ширину от одной сажени до одной версты, так освещает, что каждая чурка на воде означается. Свет серебристый, так что на воде ничего не может скрыться. Электрик надевается в Суэцком канале и в других опасных местах.