Но я даже не подозревала, как же было приятно в этом нехитром убеждении ошибиться.

Когда я подошла к углу здания станции, с той стороны, где она не освещалась вообще, и тени ветвистых деревьев низко нависали над землей, касаясь выбеленной стены, я с сомнением подумала, что, раз уж химик не уточнил, с какой именно стороны его ждать, то это скорее всего здесь. А я раньше и не обращала внимания, что это место — ну прямо мечта маньяка-насильника! Темное, укромное…

Я чуть спустила с плеча сумку и нащупала шокер. И вдруг кто-то резко схватил меня за предплечье…

Отскочив, я выставила перед собой электрошокер, как будто это был самый настоящий меч-кладенец и попятилась назад. Но, услышав смех Дмитрия Николаевича, залилась краской и, обиженно опустив свое орудие самозащиты, хмыкнула.

— Очень смешно! Прямо уржаться можно!

Несмотря на мое негодование, химик и не думал мне что-то отвечать, тем более просить прощения. Он все смеялся и смеялся, пока наконец не успокоился. А потом, уверенно шагнув ко мне, заставил меня отступить назад, пока моя спина не коснулась выбеленной стены. «Пальто испорчу», — как-то вяло подумала я, но потом отбросила все мысли, видя перед собой только его пронзительные голубые глаза, которые смотрели на меня практически с жадностью…

— Ну привет, Дмитриева, — выдохнул он и, прижав меня к стене, впился в мои губы требовательным и грубым поцелуем.

Разум унесся куда-то далеко, оставив чувства разбираться со всем этим в одиночестве. Я слышала только рваное дыхание Лебедева, когда он прерывал поцелуй, и свое биение сердца, набатом отдающее в висках. Руки химика ловко расстегнули пуговицы пальто.

— Как же невыносимо быть в этой чертовой школе рядом с тобой… — горячо прошептал он и опустил поцелуй на мою шею, чуть потянув меня, чтобы я наклонила голову. — … И играть в твоего преподавателя…

Я почувствовала его теплые ладони, коснувшиеся моей спины и аккуратно стиснувшие бок. А как мне тяжело, Дмитрий Николаевич, изображать святую простоту и наивность, когда внутри меня все переворачивается, стоит мне только услышать ваш голос…

Внезапно я вскрикнула и вздрогнула, когда химик, забывшись и не рассчитав силы, сжал мой бок там, где сам же его зашивал когда-то. Он резко отпрянул.

— Прости, я… — он медленно отошел на полшага, будто заставив с трудом себя это сделать.

— Ничего, ничего… — я наклонилась, уперев руки в колени, стараясь выдыхать медленно, чтобы унять боль.

— В порядке? — обеспокоенно и виновато поинтересовался Дмитрий Николаевич. — Давай, посмотрю.

— Не надо, все в порядке, правда, — я выставила перед собой руку и, к моему удивлению, он не стал со мной спорить. Видать и правда, чувствует себя виноватым…

— Я вообще хотел тебе показать, как шокер работает, — он усмехнулся, видимо вспомнив, как я комично решила им воспользоваться, и, достав из кармана пачку сигарет, закурил, вернув свой лукаво-циничный взгляд.

— Так чего не показали? — с упреком спросила я, а потом рассмеялась.

— Задумался, — подмигнул мне химик и с удовольствием затянулся.

— Ну-ну, — тихо проговорила я, не удержавшись все-таки от хитрой улыбки.

Глава 19. Об ответственности и разбитых стеклах.

— Сто девятая, вызов получили? — слышится искаженный голос диспетчера из кабины водителя.

— Да, едем, — коротко ответил Пятачок.

Ответа не последовало. Все пребывали в отвратительном расположении духа после предыдущего вызова: очередной пьяница, решивший свести счеты с жизнью, мотался по оживленному перекрестку, то и дело норовя угодить под машину. Показательная попытка суицида — полбеды. Свидетелей этого действа было море, и каждый второй посчитал своим долгом вызвать бригаду скорой помощи. Естественно, варианты развития событий у свидетелей были разные, от сумасшедшей бабы, бросающейся под колеса, до не дышащего молодого человека, лежащего у обочины.

У диспетчеров голова шла кругом! А так как это был еще и перекресток, то и адрес называли разный! Так что когда мы мчались к «не дышащему молодому человеку», на месте уже стояли две кареты скорой помощи. Благо, с других станций, так что мне было позволено выйти из машины.

Что меня больше всего удивило, так это то, каким же чудом обошлось без аварий! Восемь полос шоссе пересекали четыре полосы широкой улицы, и машины двигались по этому перекрестку на высокой скорости, матеря из окошка пьяного идиота, который, играя со смертью, ловко лавировал между ними. Со стороны казалось, что он уже давно передумал умирать и теперь просто забавляется.

Четвертыми приехали «дураки». Они-то и сумели изловить этого красавца. Здоровенные дядьки, под стать нашему Пяточку, тащили за меховой воротник пьянчужку, который почти сразу же безвольно обмяк в их руках, покорившись судьбе-злодейке.

Я же наблюдала за всей этой картиной рядом со своей бригадой, которая флегматично дымила, облокотившись о машину, пока Серега не решил осмотреть на всякий случай пациента.

Убедившись, что молодой человек здоров, как бык, и действительно мертвецки пьян, все три бригады сдали свои разнообразные вызовы, касающиеся одного и того же человека, психиатрической бригаде и, ругая на чем свет стоит и этого пьяного урода, и зевак-прохожих, разъехались по станциям.

— Ладно, главное, что машины не побились, — Серега, как всегда постарался смотреть на это все с позитивом, правда, выражение его лица было все таким же расстроенным.

— Не грусти, Сережа, все же хорошо? — попыталась я поддержать врача, но тот только вспылил.

— Да ничего хорошего! — вскрикнул он, а я, пожалев, что раскрыла рот, невольно отпрянула. Лебедев, сидящий спереди, на пару секунд обернулся к нам. Стеглов, поняв, что напугал меня, немного смягчился: — Прости. Просто, понимаешь… Сколько мы на этого придурка потратили?

— Два с половиной часа, — посмотрев на свои часы и подсчитав в уме, ответила я.

— Два с половиной, — кивнул Серега. — Два с половиной часа одна реанимационная бригада была занята абсолютно бестолковым делом! Смекаешь?

— Мы могли быть кому-то нужны, — осенило меня. А потом тоже пробрала злость. А что, если мы сейчас приедем на место, но для кого-то будет уже поздно?

— Всякое бывает, — задумчиво проговорил Дмитрий Николаевич, глядя на дорогу.

Какое-то время мы ехали молча, каждый погрузившись в свои размышления. Краем глаза я заметила, как Стеглов попросту задремал, откинувшись на спинку кресла. И когда он подтвердил мою догадку, негромко захрапев, я увидела, как Лебедев, обернувшись, слегка улыбнулся, глядя на спящего друга.

— Советую к нему присоединиться, — тихо предложил он.

— Было бы неплохо, но боюсь, я не засну сейчас, — ответила я, снова возвращаясь к мысли о бестолково проведенном времени на вызове этого пьяницы.

— Смотри, — проговорил химик. — Завтра нам в школу идти, — он подмигнул, а я залилась краской, потому что Пятачок, сидящий рядом с Лебедевым, усмехнулся и пробасил:

— Вы бы слышали себя со стороны!

— Пятачок, — я неожиданно вспомнила один вопрос, который мучил меня с момента нашего с водителем знакомства и сейчас, похоже, самое время озвучить его. — А почему именно Пятачок?

Если честно, я перебрала в своей голове массу вариантов ответов, но ни один не удовлетворял моего любопытства и, на мой взгляд, попросту не подходил. Правда сейчас, когда я спросила, мне в голову неожиданно пришла мысль, что, возможно, это что-то очень личное, и, наверное, не стоило вот так вот в лоб… Хотя, со стороны это было бы нелепо: «Меня прозвали Пятачок. И это очень личное»…

— Почему Пятачок? — слышу, как он снова улыбнулся.

— Потому что у него есть дома ружье! — ответил химик, и они оба громко рассмеялись. А я, не сумев скрыть своего удивления, тоже невольно присоединилась к ним, разбудив своим смехом Серегу.

— Что за веселье? Что я пропустил? — потирая глаза, сонно спросил он.

— Дмитриевой только что открылась великая тайна мироздания! — довольным голосом ответил Дмитрий Николаевич, хитро взглянув на меня. Я тут же отвела взгляд.