Девушка расстегнула ремень безопасности, но не двинулась с места.

После того, как она наклонилась к нему, чтобы застегнуть ремень, и он предупредил ее, что еще чуть-чуть, и он набросится на нее с поцелуями, она держалась от него на расстоянии. То, как она, словно ошпаренная, кинулась на свое место, могло говорить лишь об одном: он оказался прав насчет того, что она не желает ввязываться с ним в какие-либо отношения, и на счет того, что совсем отпугнет ее, если не будет и дальше проявлять терпение и самоконтроль.

И все же, у него оставалась последняя ниточка надежды. Утром она поцеловала его в шею, разве нет? Да. А в магазине обняла и прижалась к нему всем телом. Ее к нему влекло — в этом он был уверен. Но также она сказала ему, что совсем сбита с толку. И он не хотел еще больше все усложнять. Он хотел, чтобы ей было с ним комфортно.

«Время и терпение», — напомнил он себе и наклонился, чтобы тоже расстегнуть ремень безопасности.

— Что ж, думаю, нам надо…

— Да. Я возьму пакеты и продукты. Почему бы тебе просто не пойти и немного отдохнуть?

— Я могу помочь…

— Нет. Я настаиваю. Иди отдохни. Поспи. Через час я разбужу тебя, чтобы поесть хот-догов, — сказала она, подарив ему легкую улыбку.

— Ты уверена? Мне немного не по себе от того, что тебе придется заниматься всем одной.

— Я выгляжу так, будто имею что-то против? — поддразнила она.

«Ты выглядишь прекрасно. Ты выглядишь потрясающе. Ты выглядишь как девушка моей мечты».

— Не, — сказал он. — Ты выглядишь такой же решительной, как та маленькая девочка, которая каким-то образом перебралась через Шенандоа.

Она вздрогнула, судорожно глотнув воздух. Ее глаза в ужасе распахнулись, а губы приоткрылись от прерывистого дыхания.

— Холден…

Он немедленно понял свою ошибку. Они еще не говорили о ее побеге, и когда он так бесцеремонно упомянул об этом, то увидел всю беспредельность испытываемой ею вины, исказившей ее лицо.

— Я не имел в виду ничего плохого, Гри. Просто в последний раз я запомнил тебя именно такой.

У нее дрогнули губы.

— Я должна была… Я должна была остаться. Я должна была вернуться назад, — сказала она, и на ее глаза навернулись слезы. — Мне очень жаль. Холден, мне чертовски жаль. Мне не следовало убегать.

— Н-нет, — сказал он, протянув руки к ее плечам, и легким рывком развернул ее к себе лицом. — И н-не смей мне больше этого говорить. Никогда. Тебе удалось удрать. Да ты хоть представляешь, как я рад, что ты сбежала? Я каждый день до конца своей жизни буду благодарить Бога за то, что ты сбежала, выжила и снова меня нашла.

Слезы текли у нее по лицу и, сжимая пальцами ее плечи, он почувствовал, как в едином порыве с ней у него самого защипало в глазах.

— Я сказал тебе бежать, и ты убежала. Ты убежала, Гри, и я р-рад. Я счастлив, что ты это сделала. Мне н-н-не ж-ж-жаль, и мне н-н-не…

— Дыши, — сказала она, склонив голову набок и прислонившись щекой к тыльной стороне его ладони. Она закрыла глаза, вздохнув, наконец, полной грудью.

Холден смотрел на нее, наслаждаясь прикосновением ее нежной щеки к его коже. Потребовалась вся его сила, чтобы не скользнуть руками вниз и не притянуть ее к своей груди. Но он этого не сделал. Он будет ее ждать. Он готов ждать вечно, если это необходимо для того, чтобы она просила его прикосновений, жаждала их.

Наконец, Гризельда открыла глаза и, сделав глубокий вдох, улыбнулась ему. Она смотрела на него так, будто здесь только что произошло что-то волшебное, ее плечи немного подрагивали от легкого и счастливого смеха, и Холден мог бы поклясться, что отныне и до конца своих дней, в его жизни не будет ничего более прекрасного, чем улыбка Гризельды в этот миг.

— Спасибо, — прошептала она, слезы по-прежнему текли у нее по лицу. — Большое спасибо, Холден. Спасибо.

— За что?

— За то, что простил меня.

Он покачал головой.

— Мне не за что тебя прощать.

— Нет, — прошептала она, слегка повернув голову, чтобы прижаться губами к тыльной стороне его ладони.

— Гриз, — выдавил он из себя, в голосе послышалась боль и мольба.

Она подняла глаза, словно опомнившись, кивнула ему, затем оторвалась от его ладони, и он быстро убрал руки с ее плеч.

Сделав глубокий, прерывистый вдох, она вытерла лицо ладонями и повернулась к нему.

— Кукольный домик?

— Да, — сказал он, выудив из джинсов ключи и протянув ей. — Ты иди.

Она кивнула и вылезла из грузовика. А Холден смотрел ей вслед, моля Бога и всех ангелов на небесах подарить ему нечто большее, чем просто месяц с ней.

Холден лежал в дальней спальне, поэтому Гризельда могла не спеша распаковать продукты и разложить всю одежду на пустых полках бельевого шкафа, стоящего между спальней и ванной комнатой. Квинт купил им несколько совершенно роскошных излишеств — кроме молока, макарон с сыром и батона хлеба, он принес десяток яиц, свежие фрукты, упаковку куриных ножек и пачку замороженных котлет. К тому же, порывшись в кухонных шкафчиках, Гризельда нашла несколько основных продуктов, таких как мука, сахар, растительное масло и специи. Она усмехнулась, подумав, что может окунуть куриные ножки во взбитое яйцо и обжарить, обваляв их в муке. Это, конечно, не изысканный пир, но на много лучше, чем хот-доги, и если ей не изменяла память, Холден любил жареную курицу.

Поставив на кухонный стол контейнер с мукой, она порылась в шкафу рядом с газовой плитой в поисках сковороды. Наконец, отыскав одну, она победно водрузила ее на плиту. Ей хотелось петь, хотелось танцевать, хотелось жить. Хотелось жить.

Выглянув из расположенного над раковиной окна на поляну, полную душистых полевых цветов, она замерла и глубоко вздохнула, осознавая какой чудовищный и непосильный груз только что с готовностью и любовью снял с ее плеч Холден. Большую часть жизни ей не давали покоя две вещи, которые она сделала: села в грузовик Калеба Фостера и перебежала реку Шенандоа без Холдена. И сейчас, в считанные минуты, он освободил ее от этого бремени.

Ненадолго оставив сковородку, муку и курицу, она прошла через небольшую гостиную, направилась к входной двери и вышла на поляну. Она не могла вспомнить, когда в последний раз чувствовала себя такой беззаботной, чтобы получать удовольствие от чего-то такого пустячного и красивого. Поэтому, когда она наклонилась, чтобы собрать в пышный красочный букет васильки, лютики, рудбекии и белые астры, у нее из глаз потекли слезы. Поднеся к носу душистые цветы, она глубоко вдохнула их аромат, потом оглянулась на пеструю поляну, виднеющиеся вдали деревья и яркое солнце, сияющее на ее запрокинутое, блестящее от слез лицо.

— Спасибо, — прошептала она, наблюдая за тем, как плывущие облака разбавляют чистую синеву летнего неба густыми пуховками яркого белого цвета.

Возвращаясь к дому со своим букетом, она искренне жалела, что не может дать Холдену той братской любви, которой он от нее хотел. Она была вынуждена признать, что на самом деле никогда не видела в Холдене брата, для нее он всегда значил больше, чем просто друг. Любовь к нему была для нее необходимостью, а не роскошью. Она любила его, как прибой любит песок — связанные вместе так, что один без другого пропадет, они то отдалялись друг от друга, то приближались, но всегда были неразлучны. Она любила его какой-то глубинной и исключительной любовью, как будто Бог сотворил на небесах одно сердце, а затем разделил его между ней и Холденом, и обрек ее на бесконечное стремление быть с ним, либо на неполноценную жизнь без него.

Она села в одно из кресел-качалок, стоящих на небольшой веранде, положив ноги на перила, и задумалась, а чувствовал ли он когда-нибудь нечто подобное к ней или к Джемме, вообще к кому-нибудь? Был ли он способен любить кого-нибудь вот так? До семнадцати лет он жил с таким чудовищем, как Калеб Фостер, потом вернулся в Западную Вирджинию, туда, где их похитили и держали в плену. В какой-то момент, он устроился на работу, к которой, похоже, проявлял мало интереса, жил в квартире, больше напоминающую сарай, и избивал других мужчин за деньги. И еще эти подсчитывающие зарубки у него на руке. Она поморщилась, подумав о них, о том абсолютном и порочном одиночестве, вынудившем его так отчаянно все время искать кого-то, чтобы его развеять.