— З-з-заикаешься, — в тысячный раз поправил он ее.

Она уткнулась головой ему под подбородок, прильнув к нему немного ближе. Он поправил руку, лежащую у нее на талии, обхватив пальцами ее тело, и ее грудь прижалась к его груди. Прислонившись лбом к изгибу его шеи, она на мгновение закрыла глаза и сделала глубокий вдох, забывая о запахе плесени и грязи, и открывая аромат Холдена — теплой кожи, любимого мальчика и солнечного света. Месяц назад ей исполнилось двенадцать, и она знала без малейшей тени сомнения, что каждую ночь и всю оставшуюся жизнь хочет засыпать с этим запахом. Однажды им не придется расставаться, пожелав друг другу спокойной ночи. Однажды Холден будет всецело принадлежать ей.

— Холден?

— Д-д-да, Гри?

— Я найду способ. Я обещаю тебе, что найду. Через несколько месяцев наступит лето, и я найду способ вытащить нас отсюда.

— Я знаю, — сказал он, но его голос был расстроенным.

— Не сдавайся, Холден.

— Я не сдамся, — его пальцы выскользнули из-под нее, и губы на несколько долгих минут прижались к ее волосам. — Т-т-теперь, ложись спать, Гри. Н-не за-засыпай здесь.

Она стиснула зубы, ее глаза жгло от почти невыносимой скорби. Как всегда в этот самый ужасный момент каждой ночи.

— Держи руку на буквах, — тихо сказала она, отрываясь от тепла его тела и радуясь, что в темноте не видно ее слез бессилия.

— Буду держать, — сказал он, поворачиваясь к стене, и хотя в подвале было так темно, что она не видела даже своих рук, она знала точно, какого места на стене он касается, когда засыпает.

Она бесшумно пробралась через панель и залезла на свою кровать с другой стороны стены, прижавшись пальцами к точно таким же, аккуратно вырезанным буквам, пока, наконец, не заснула.

Когда Гризельда отошла от маленькой койки, по ее лицу текли слезы. От воспоминаний у нее одновременно пульсировала и кружилась голова. Невыносимая скорбь, которую она каждый день испытывала от потери Холдена, здесь, где они провели вместе столько времени, почти парализовала ее своей бешеной силой. Она повернулась лицом к комнате и заметила, что инструменты Хозяина до сих пор аккуратно висят на колышках над его верстаком. Ей пришло в голову, что она может взять любой из этих инструментов — молоток, отвертку, пилу, что угодно — и прямо сейчас положить конец ее жалкой шестнадцатилетней жизни.

Было очень заманчиво умереть здесь, где она пережила самые лучшие и худшие моменты жизни. Вполне возможно, что Холден уже мертв, а это означает, что если она себя убьет, то воссоединится с ним. Она шагнула в сторону верстака, но ее удержали собственные слова.

«Не сдавайся, Холден».

Шепот рикошетом пронесся сквозь мертвое, беззвучное пространство, будто она произнесла это вслух.

— Я не сдамся.

Все еще сжимая в руках миску Холдена, она резко отвернулась от инструментов и поднялась по цементным ступеням в сумерки раннего вечера. Она с громким стуком закрыла двери подвала, затем повернулась спиной к темному, мрачному месту, где была в плену до того самого дня, пока не выбралась на другой берег Шенандоа. Одна.

После захода солнца, она пешком вернулась обратно в Чарльзтаун, добравшись туда, когда уже совсем стемнело, и остановилась в мотеле, в котором согласились принять наличные от подростка.

Уставшая и совершенно отчаявшаяся, она наполнила ванну, разделась и легла в воду.

Именно тогда на нее обрушилась неизбежная истина: Холден исчез.

Три года назад, ей сказали, что он исчез, но она никогда по-настоящему в это не верила. Как будто, она не сомневалась, что Холден все это время прятался где-то в этом подвальном фильме ужасов, и в момент ее появления он непременно выйдет из своего укрытия — серые глаза смягчены облегчением и любовью — раскрыв ей объятия и зарывшись губами в ее волосы цвета янтаря.

Но теперь она своими собственными глазами увидела заброшенную ферму. Он исчез, скользнул в ночь за компанию с чудовищем, а Гризельда, рыдая в ванной отеля, задавалась вопросами, жив он или мертв, задирист ли он по-прежнему, заикается ли он, думал ли он когда-нибудь о ней и ненавидит ли ее за то, что она его бросила. Ее сердце сжималось, задыхалось и молило о смерти при мысли о такой ненависти к ней, но она уже приняла решение жить.

Ее силы иссякли. Дух сломлен. Надежда разбилась вдребезги. Но она же говорила ему не сдаваться. Она приказывала ему не сдаваться. И до тех пор, пока она не убедится — своими глазами, ушами, сердцем и душой — что он умер и ушел с этой земли, у нее нет выбора. Она тоже не хотела сдаваться. Вся сила, дух или надежда, оставшаяся в ее опустошенном теле, принадлежала Холдену. Ничего не осталось, даже для себя.

В действительности боль и пустота были на самом деле столь глубоки, что она поняла: жизнь — это самое лучшее наказание из всех. Жить с болью и разбитым сердцем было именно тем, чего она заслуживала. Она обещала спасти его, а спасла только саму себя.

Внедорожник Шона наехал на выбоину, и Гризельда судорожно вздохнула, очнулась от воспоминаний, а потом поежилась от затянувшегося чувства отчаянья.

— Слишком дует, милая? — спросила Тина, одарив ее доброй улыбкой, и попросила Джону включить музыку.

— Все в порядке, — ответила Гризельда и, сморгнув слезы, повернулась к окну.

Сейчас они были почти в Харперс-Ферри. Арендованный ими дом на реке находился всего в тридцати минутах езды к югу отсюда. Она посмотрела по карте, от их дома до фермы Калеба Фостер было не более двадцати минут. Место, откуда удалось сбежать ее телу. Место, где во мраке с сероглазым, сладко пахнущим мальчиком осталось ее сердце.

4 июля 2001 года

Гризельда

Не проселочной дороге не было тротуара, но на обочине оставался небольшой участок земли, поросший коричневой травой и кустарником. Его было вполне достаточно, чтобы Холден и Гризельда могли идти рядом друг с другом. Они вышли из кемпинга и направились в сторону магазина, который проезжали на машине.

— Почему ты вызвался пойти со мной? — спросила она, наблюдая за тем, как с каждым шагом ее стоптанные кеды становились все более пыльными.

Холден пожал плечами.

— Очень д-д-долго сидел, э-э, в м-м-машине.

— Да. Там было тесновато.

Солнце жгло шею, и она почувствовала, как от уха по горлу стекла большая капля пота.

— Жарко сегодня, — сказала она.

— Ага.

— А ты неразговорчив.

— Т-т-ты бы тоже б-была т-т-такой, если бы з-з-заикалась.

— Я думала, ты просто запинаешься.

— З-з-заикаюсь.

— А. Ты не против поговорить?

— С тобой — нет.

Ее щеки вспыхнули от удовольствия. Гризельда редко чувствовала себя особенной и важной, и слова Холдена показались ей бесценными. Ей хотелось еще.

— Почему? Во мне нет ничего особенного.

— Ты, э-э, н-н-не злая.

— Откуда ты знаешь? — спросила она, повернувшись и с ухмылкой глядя на него. — Может быть, я сначала вся такая милая, а потом нападаю.

— Н-н-нет. Я знаю людей. Ты не злая, и ты очень к-к-красивая.

Красивая? Красивая! Совершенно не привыкшая к комплиментам, она всем своим существом потянулась к этому слову, как подсолнухи поворачиваются к солнцу.

— Спасибо.

— Это правда.

— Эй, ты только что говорил без запинки, — сказала она, улыбнувшись ему.

— Становится л-л-лучше, когда я не не в своей тарелке.

— Итак, — спросила она, все больше удивляясь этому мальчику, который в одиночку справился с Билли и, теперь проявляет такую слабость по отношению к ней. — Где ты был до Филлманов?

— В д-д-другой приемной семье.

— Ничего не вышло?

— Они б-б-были п-п-пьяницами.

Гризельда кивнула. У ее предыдущих приемных родителей тоже были проблемы из-за злоупотребления наркотическими веществами. Ей всегда казалось странным, что ее забрали из квартиры матери, чтобы поселить в новом доме с похожими проблемами. Когда социальный работник нагрянул к ним без предупреждения и изучил ситуацию, Гризельду перевели к Фриллманам.