Она вспомнила слова матери Адема: «Почему тебе не покапризничать, проказница. Ты достойна мужа и получше… Настоящего бея! Старик на тебя молиться должен день и ночь, аллаха благодарить да нищих одаривать!»

Шехназ встала с постели. «Не хочу, никого не хочу! Мне нужен только твой сын. Адем, понимаешь?»

Старуха будто была в комнате: «Мой сын, говоришь? А есть у тебя деньги на машину?»

Сколько все-таки стоит автомобиль?

С улицы доносились голоса детворы.

Правда, сколько стоит машина? Две, три тысячи? Может быть, пять или десять? Адем согласен даже на старую. Во всяком случае, нужно несколько тысяч. А если продать кольца, серьги, браслеты? Хватит этого или нет?

Она подошла к зеркалу. В ушах все еще звучали слова старухи: «Вай-вай-вай!.. Что за шик, что за красота, сама молодость!..»

Ола вспомнила, что мать Адема пользуется дурной славой. Соседки говорили, ей палец в рот не клади. Ну и что же? Пусть так… Даже лучше. Старуха понимает, что нужно молодым. Вот и все. И не такая уж она будет злая свекровь.

Шехназ подошла к окну, отдернула тюлевую занавеску. У «Перили Конака», как всегда, шумели ребята — в ковбойских шляпах из газет, с пистолетами из лошадиных черепов, верхом на палках. Раньше пасынок тоже играл здесь. Теперь перестал. «Негодный бродяга, босяк, нет чтобы дружить с приличными детьми! Водится, наверно, с такими же бездельниками, как и сам».

Шехназ задернула занавеску и отошла от окна.

Какое ей дело до мальчишки! Самое главное — надо узнать, сколько стоит автомобиль. Может быть, старик скажет?

С лестницы донеслись тяжелые шаги Ихсана-эфенди. Шехназ нахмурилась и снова подошла к окну.

— Пойдем, дорогая, обед готов!

Она даже не взглянула на мужа. Ихсан-эфенди поставил на стол яичницу с жареным фаршем; нарезал хлеба, принес графин с водой, фужеры; по комнате распространился аппетитный запах.

— Все готово, дорогая!

Шехназ повернулась.

— Слышала! Отстань!

— Не сердись, мое сокровище!.. А я-то думал, что ты проголодалась…

— Замолчи!

— Ну, хорошо, хорошо.

С виноватым видом он сел за стол, подперев лицо руками, и стал ждать. Сегодня жена опять не в духе. Может быть, он в чем-нибудь провинился? Что он делал утром? Ихсан-эфенди стал вспоминать. Поднялся рано, вымыл посуду, вскипятил чайник, собрал на стол, потом пошел на фабрику. Может быть, жена недовольна тем, что он разбудил ее? Наверное, бедняжка уже не смогла заснуть и вот теперь сердится. Когда не выспишься, всегда бываешь не в духе.

Он уже хотел попросить прощения, но Шехназ, сердитая и хмурая, села за стол.

— Почему не положил яичницу на тарелки?

— Чтобы не остыла, золотко…

— Золотко, золотко!.. Заладил, как будто других слов нет.

— А как же мне тебя называть? Ну, бриллиант мой…

— Тьфу!

Он взял тарелку и ложку.

— Дай я тебе положу.

— Спасибо!

— Я знаю, ты на меня сердишься, я тебя разбудил утром, ты права, конечно, но…

— Что «но»?

— Ты так хороша…

Он положил себе немного яичницы.

— Мне хватит и этого, возьми себе остальное, — сказал он.

Шехназ не ответила. На тонких накрашенных губах играла едва заметная улыбка. Большие зеленые глаза были прищурены: она рассматривала цветы на клеенке и думала о своем. Собранные к затылку волосы излучали золотое сияние, светло-каштановый завиток красиво спадал на лоб, выбившаяся прядь была небрежно заложена за маленькое розовое ушко.

Ихсан-эфенди вздохнул. Как хотелось обнять ее, поцеловать в губы, в шейку… Не разрешает. Проходят недели, иной раз месяцы. Конечно, разница в годах большая, целых тридцать лет, и, по правде говоря, он ей в отцы годится, но у него ведь тоже есть сердце.

— Ты не знаешь, сколько стоит автомобиль? — сердито спросила Шехназ.

— Новый? — оживился он.

— Да.

Ихсан-эфенди подумал.

— Нет, не могу сказать.

— А старый?

— Понятия не имею.

— Вот как! А вообще-то ты что-нибудь знаешь?

Он знал многое. Вернее полагал, что знает. Во-первых, знал наизусть почти все приходно-расходные книги почтово-телеграфного управления, смыслил кое-что в электричестве и даже мог починить некоторые электроприборы. Затем политика… В политике он разбирался лучше всего! Еще он умел пить ракы[25], знал толк в женской красоте.

Они посмотрели друг на друга.

— Ну?

— Знаю, но…

— Только я дура, да? Ну, конечно, где уж мне! Необразованная деревенская девка! Так?.. Но не забывай: я дочь имама[26], кончила пять классов. А теперь каждый день романы читаю. Мало тебе?

— Да успокойся, моя дорогая, у меня и мыслей никогда таких не было!

— Как же! Не было! Но я вижу, что ты меня за человека не считаешь. А раз так, разведись, найди себе подходящую!

Она бросила вилку, ушла в свою комнату и захлопнула дверь. Получилось неплохо, Шехназ была собою довольна. Пусть привыкает!

Ихсан-эфенди ругал себя всеми бранными словами. Робко вошел он за ней в комнату.

— Милая, голубушка…

Шехназ уткнулась головой в подушку; сделала вид, что плачет.

— Золотко мое, честное слово, я не хотел тебя обидеть. Иди ко мне!

Она сердито оттолкнула его.

— Убирайся!

— Шехназ, хорошая моя…

— Я кому сказала! Пошел вон!

Она вскочила с постели. Испуганный Ихсан-эфенди попятился к двери. Но в чем его вина? Почему жена прогоняет его?

Шехназ снова легла. «Что же делать? — в растерянности думал Ихсан-эфенди. — Обедать одному?..» Времени у него оставалось мало. Надо было еще отнести на фабрику шестьдесят тысяч лир, взятых в банке для выплаты рабочим.

Но садиться за стол без жены не хотелось. Кусок не шел в горло.

Он решил попытаться уговорить ее еще раз, со страхом подошел к ней. Вдруг она опять вспылит, ударит его туфлей или запустит еще чем-нибудь?

Ихсан-эфенди вдруг вспомнил, что Шехназ спрашивала о ценах на автомобили. Зачем ей это нужно?

— Я узнаю, сколько стоит машина, — ласково сказал он и погладил жену по голове.

Шехназ молчала. Это ободрило его.

— Я узнаю… И о новых автомобилях и о старых. А теперь вставай, и пойдем обедать. Уже много времени, мне пора на фабрику, надо деньги отнести. Вставай, мое золотко!.. Хочешь, я тебя на руках отнесу?

Шехназ подняла голову:

— Иди лопай сам! Отстанешь ты от меня?

Ихсан-эфенди печально улыбнулся. Что бы он ни делал, как бы ни поступал, все нехорошо! Никак не угодишь!

Он опять опаздывал на работу. Съел немного черешни, пару персиков, взял портфель и торопливо вышел из дому. С опущенной головой быстро прошел мимо квартальной кофейни.

— Что это? — проводил его взглядом парикмахер Лятиф. — Наверно, Ихсану-ханым опять влетело от «мужа»!

Все засмеялись.

Ихсан-эфенди опоздал на целых полчаса. Всегда спокойный и вежливый, бухгалтер в этот день рассердился:

— Смотри, отец, это уж слишком, так нельзя!

Ихсан-эфенди и сам знал, что так нельзя. Он опаздывал почти каждый день.

— Ну, утром приходишь не вовремя. Это еще понятно… А сейчас почему?

Моложавый толстяк, счетовод Мюнир, подошел к Ихсану-эфенди, потянул носом:

— Нет, вроде вином не пахнет, он не выпивал.

Ихсан-эфенди покраснел и вспылил:

— Нюхай, нюхай, чтоб тебе пусто было! Может, тебе еще по одной доске пройти?

— Тише! — сказал другой счетовод, Суат, блондин с голубыми глазами.

— Подожди, дорогой, — не унимался Мюнир, — ты, наверное, дома и не был!

— Ты был дома или нет? — серьезно спросил Суат.

— Был.

— Ах, значит, с молодой женой никак не мог расстаться? Тогда ясно!

Все заулыбались. Ихсан-эфенди сделал вид, что не замечает улыбок. Так лучше, а то опять посыплются шуточки. Старик молча сдал деньги в кассу — толстые пачки бумажек по две с половиной, пяти и десяти лир, всего шестьдесят тысяч, которые целый день не давали ему покоя. И только теперь вздохнул с облегчением.