— Гм-м… — признаюсь, руку из-под засупонки убирать не хотелось. — По-моему, с галактиками уже всё ясно. Так что там у нас с интимным соитиям? Я хотел сказать, сближением…
— В некотором смысле… в прямом смысле, я хочу сказать, — копируя мою интонацию, поправилась Натс, — ты запрещал мне иметь эти самые… м-м… интимные соития.
Ого, слог-то какой! Судя по всему, Наташа подразумевала тот строжайший запрет на секс, который я наложил на Хайри Маус перед началом нашей экспедиции на Даннемору. В принципе, у казаков есть обычай не предаваться плотским утехам во время оперативно-подрывной деятельности, поскольку сублимация полового влечения даёт значительной усиление внутренней агрессии мужчины, улучшает переносимость им боли и голода и потенциально делает его более опасным противником; кроме того, Хайри Маус являлась существом третьего пола, а у нас по традиции выбор такого партнёра считается недопустимым для нормального мужчины. В общем, то, что я сказал Хайри Маус было оправданно, но к Наташе, а тем более в данной ситуации, этот запрет никак не относился.
Я засмеялся и ободряюще подмигнул зеленоглазой красе:
— Если дело только в моём табу, будем считать, что я его отменяю!
И подтянув Наташу, я легко усадил её себе на колени, так что мы оказались лицом к лицу. Она сразу же улыбнулась мне в ответ примерно так, как улыбаются матери расшалившимся детям:
— Нет-нет, так не пойдёт! Я уколю тебя, у меня в этом месте очень острые кости…
Она хлопнула себя по ягодицам, показывая в каком именно месте у неё острые кости. И легко соскочила с моих коленок, давая понять, что мой невинный флирт не по ней. Я не успел сконструировать ни одной внятной фразы, как она вышла из поста управления, оставив меня в гордом, но безрадостном одиночестве раздумывать над тем, что же именно я сделал не так, как следовало сделать.
Признаюсь, я немного опешил. Никогда я не считал себя Дон-Жуаном, да и до Казановы немного не дотягивал, но как всякий скромный мужчина, возящий в трюме пару миллиардов УРОДов наличными, воспринимал сам себя человеком не лишённым известной толики обаяния. Да что там толики…! Немалой порции, скажем прямо! Особенно в вечернее время, после пары-тройки дюжин бокалов веселящего напитка, да притом в состоянии перманентной эрекции. А тут… даже не облом, а просто… элемент непонимания какой-то… культурологическая разность восприятия, быть может?
Знаете, что я скажу? Не люблю жрать тухлые яйца целиком. Да притом ещё и в одиночку! Поэтому посидев немного в гордом одиночестве, почесав во лбе, в виске и в затылке, я решил отправиться вниз, на гостевую палубу. В гости к Натс, поставить, так сказать, вопрос ребром, а заодно и заострить его. Прихватил с собою недопитую ёмкость с небесной амброзией («veuve Clicquot la grand» вкус 1840 года, синтез потребовал ста сорока грамм позитрония по цене каждого грамма в пять раз выше цены палладия!) — это такой напиток, с которым гетеросексуальному мужчине не стыдно предстать перед самыми взыскательными очами.
Бортовой компьютер, точно уловивший мои намерения, остановил меня вопросом:
— Далеко ли собрался, шеф?
Вопрос был задан некстати, а потому голос мифического певца Витаса прозвучал на редкость раздражающе.
— Палубой ниже прогуляюсь, — ответил я нелюбезно. — Лютики-цветочки понюхаю. Балладу, опять же, зачту Наташеньке.
— Балладу? — настройки интерфейса бортового компьютера позволяли ему передавать голосом порой весьма сложные эмоции — сарказм, удивление и даже издёвку. Иногда Витас вёл себя как настоящий актёр. Сейчас электронный болван явно куражился надо мной, типа, делал из меня дурака. Надо бы всё же добраться до него, не пожалеть четверти часа, и изменить как настройки интерфейса, так и противный писклявый голос.
— Да, балладу, — отрезал я, — «Чтоб новогоднюю ночь вы бокалы держали, а не в стылой могиле без бокала лежали!»- процитировал я пару фраз, сочинённых некогда Константином Головачём.
— Не дело задумал, шеф, — заметил бортовой компьютер своим тонким электронным голосом. — А кто займётся составлением для Совета Атаманов обзорной справки агентурного освещения оперативной обстановки на Даннеморе?
— Кто-кто? Дед Мазай-Банзай, конечно! Не всё же ему мои орехи и шоколад на даровщинку жрать! И потом: у него фольга от шоколада в зубах застревает…
— Шеф, я так скажу… — вкрадчиво залепетал бортовой компьютер, но я пресёк его рассуждения на корню:
— Можешь не говорить, я не спрашиваю.
— А я, всё-таки, скажу! — невидимый обладатель голоса Витаса продемонстрировал присущее ему упрямство. — Внешность бывает приятственная и препятственная. Посмотри на Наташу — это же аленький цветочек. А потом погляди в зеркало на своё ры… лицо.
— Я не давал тебе санкцию хамить мне.
— Шеф, она сейчас в душе, отмывается от твоих липкий, потных, слюнявых объятий. Твоя попытка вмешаться в этот интимный процесс грозит разломом коры твоего головного мозга.
— Но-но..! Повыступай ещё! — осадил я железного болвана. — Нет в тебе мужской солидарности ни на грош!
— Это точно, — согласился компьютер. — Со мной даже выпить нельзя. Но к Наташеньке ты не ходи — это не есть правильно.
— Я ей пожелаю спокойной ночи и приятных сновидений. Давай сюда лифт! — распорядился я, но бортовой компьютер не поспешил исполнить мой приказ.
— Шеф, не надо бы…
Но я прервал рассуждения биополимерного криогенного уродца:
— Давай, блин, лифт, иначе отконфигурирую тебя в джойстик, надоел, дурак, в натуре!
Лифт тут же был подан и я спустился палубой ниже. Разумеется, в каюту к Наташе я вошёл беспрепятственно, поскольку в моём собственном корабле для меня дверей не существует. Наташа действительно принимала душ — это занятие можно было счесть отчасти провокационным, отчасти безответственным или наивным, но в любом случае — оно выглядело чрезвычайно интригующим.
С присущим мне простодушием я откатил непрозрачную стеклянную стенку. Душевые кабины во всех отсеках моего корабля хороши — с парой дюжин всеракурсных распылителей — так что вода жизнерадостно бьёт со всех сторон. И потому я совсем не удивился потоку воды, ударившему мне в лицо. Чему я действительно удивился — так это реакции Натс: она не то чтобы испугалась или как-то особенно занервничала, но вдруг твёрдо остановила меня, упершись ладошкой в мою грудь: «Нет, нет, нет, не надо этого делать! Иван, остановись… ты не должен сюда заходить».
Я не танк, но голая женщина в душе не имеет шансов остановить меня ладошкой. Даже двумя. Она и не остановила. Я легко подхватил Наташу одной рукой и вынес из душевой кабины. И тут же получил шлепок по лицу — подозреваю, что это была пощёчина, но разбираться в такого рода нюансах я не имел ни желания, ни настроения, ни времени. Притиснув голую девушку к адаптивному дивану, тут же угодливо изогнувшемуся под нашими телами, я попытался поймать губами её рот, а она лишь бессвязанно забормотала: «Ты сам говорил мне, что не должен… и я не должна тебе позволять… не идти на поводу…»
В ту секунду я не знал, как долго Наташа могла шептать столь сумбурные обрывки фраз и сколь искренне она желала остановить меня. Ведь очень часто женское «нет» вовсе не означает отказа. Ха! мне ли этого не знать. Нам на кафедре прикладного даунизма много об этом рассказывали.
И вот, в тот самый момент, когда я уже был весьма и весьма близок к достижению цели своего авантюрного предприятия, произошло то, чего я менее всего мог ожидать в этом месте и в это время. Я увидел боковым зрением большой, блестящий титановыми накладками ботинок, стремительно летевший мне в голову. Увернуться я никак не успевал — да что там увернуться! — я даже толком и не понял увиденного, ибо через десятую долю секунды ботинок влетел мне в ухо, ладно припечатав скулу и часть брови. Я мигом скувыркнулся не только с голой Наташи, но и с диванчика, ибо не в силах человека усидеть на месте, когда его бьёт по голове сам Иван Объедалов (он же Пётр Разорвирубаха, он же Пепеданг Чивалдоси, он же Кентаврус Пепеджаклус, он же Сэмми Йоппи-Допи и т. д. и т. п.).