Что я могу? Мужчины эти были

В твоей судьбе. Та самая рука,

Которая гнала бы их, как мух,

Тем более меня б не пощадила.

Я обещал. Пусть все, что прежде было.

Таблеткою во рту моем лежит

И постепенно очень тихо тает.

Я обещал. О прошлом речи нет.

Но разве, умолчав о том, что гложет нас во сне,

Уничтожаешь сон? Ты слышишь, хищный клюв

Чудовища мое терзает сердце.

И разве, умолчав о людях снов твоих,

Из жизни и судьбы твоей гоню я их,

Терзающих мне сердце чужестранцев?

А я прогнал все то, что было до тебя,

Я предал небо то, весну, и боль, и радость,

Тех женщин, ветер, головокруженье.

Я для тебя достиг вершины вероломства,

Я прошлое отмыл, как дерево стола

Жавелевой водой. Садись за стол и ешь.

Тут нет следа вина или бокала.

Я выскоблен забвением, гляди,

Изборожден и выщерблен забвеньем.

Я больше ничего не знаю о себе,

Мой ад — твой ад, и все мои приметы —

Лишь те рубцы, что нанесли тебе.

Нож врезался глубоко. Я отмечен

Тем, чем страдала ты. Мое начало —

Та боль, что ощущала только ты,

И все, что помню я, кровоточит тобой.

Размята память на твоих коленях.

Все оставляет в ней свой след и шрам —

И каждый камешек в твоем ботинке,

И сломленное бедное плечо,

И твой свинцовый взгляд в орбите ночи

В распятый вечер, двадцать лет назад,

И более, чем нож, твое кромсавший тело,

Твоей души коснувшийся кинжал,

Зло безнаказных слов досужих палачей —

Они и до сих пор творить его готовы,

А я не в силах отвести беду, —

Случайное письмо иль фразу на ходу

И это легкое убийство — телефон.

Любовь моя, я так не защищен.

Любовь моя — пустяк, и ты им пронзена,

Как детство слабое; во мне твоя проходит боль

Глубокой бороздой вдоль рук и нервов вдоль.

Словечко, взгляд косой — и я готов убить.

Смерть тем, кто заставлял тебя слезу пролить!

И жажда убивать врывается в меня,

Как буря, как тайфун, неистовством огня,

Всю кровь и все нутро собой заполоня.

А!

Любовь моя, другие, до меня,

Любили ли они до ненависти? Нет!

Настолько, что зрачок не отвечал на свет.

Теряя ощущенье красок дня?

Ну ладно, ладно, я молчу навек.

За щеку спрятав гнев и боль свою,

Ожесточенным ртом я их жую,

И красно-белая во мне вскипает пена.

Таблетке надо дать растаять постепенно.

И проходил я по земле, и ощущал я под ногой

Безукоризненность ее, и доброту, и чистоту.

Она мягка, она легка, и с глиной несравнима,

И непохожа на песок, и спор ведет с водою,

Как поэтический язык, не ведая камней.

Моя нога не мяла трав, но шел за мною аромат

Земли, похожей на стихи без рифмы и размера,

Где каждая цезура таинственно струится дыханием цветов.

Рукой коснулся я земли, такой приятной для ходьбы,

Она меж пальцев потекла, как выдержанное вино,

Как милые заметы, что в памяти струятся,

Как песня, что не сходит с губ и тело легкостью полнит.

Весна, которой сразу не позабыть о снеге,

Как счастье, разделенное между часами дня,

Блеск жемчуга, который пьет из водоема голубь.

И сохранил я в плоти рук невыразимый аромат.

Я не приучен с детских лет знать запахи по именам.

Что это? Амбра? Триполи? Лантан? Японское кашу?

Что за тончайший фимиам и что за мускус, наконец,

Из папоротника, что сам давным-давно окаменел?

Скажи мне, как тебя зовут, благоуханная земля?

О палисандр огневой, о женский пепел, женский прах,

О пряность ветра, вкус ночной, оставшийся на языке,

Тяжелый, красный, сладкий вкус, скажи мне, как тебя зовут?

И отвечала мне земля на языке своем земном,

Движеньем губ своих земных ища моих влюбленных губ:

— Что, человек, не узнаешь? Я та же самая земля.

Ребенком ты на мне играл. Я та тяжелая, земля,

Тебя хранившая в войну. Я жду тебя, твоя земля.

Тебя я крепко обниму, когда заснешь последним сном.

Не драгоценная земля, обыкновенная земля…

Но между тем, но между тем однажды в юности моей —

Благодаря ее корням, прокладывающим пути,

И солнцу, что входило с ней, и тленью ярких лепестков,

Познала розу я, она проникла в глубину мою,

Переиначила меня… Неблагодарный, как же так?

Меня в ладони ты берешь, губами трогаешь меня,

Неблагодарный, как же так не узнаешь ты розу?

Ее, которая тебе другую землю создала.

Я — та земля другая.

Та, на которую мечта поставила свою ступню,

Оставив след босой ноги ее владыки, та земля,

Которую дожди веков напрасно силятся обмыть,

Смесь насекомых, трав, корней с влюбленным семенем дерев,

Земля, в которой есть всегда гниющей ящерицы дух,

Хранящая в своей пыли секрет распада плоти,

Земля кораллов и чуть-чуть гнилого винограда,

Земля, зовущая в ночи газельей стаи призрак,

Земля, которую трясет проклятый жар и жажда,

Навалы пестрых черепков, лиловых и зеленых,

Разбитый вдребезги кувшин и штукатурный мусор,

Пыль перемолотых костей, когтей и оперенья —

Тот прах, короче говоря, из возгласов и взрывов,

То жертвоприношенье фазанов и плодов.

Тот вкус могил разрытых,

Та солнечная ночь.

Земля, которая — я сам, короче говоря.

Земля целинная, земля изрытая, земля в бреду,

Несущая лишь сорняки, валежник, хворост, сухостой,

В которой спят глубоким сном надкрылья, корни, семена.

Земля, идущая ва-банк, где каждый молодой росток

Спешит раскрыться до поры, где замерзают черенки.

Земля, которая кисла, как рек глубинные пески,

Разведанная кое-как, нетерпеливая земля,

Что понесла до срока.

Земля, что отдается всем прохожим, бурям и ветрам.

Земля кровосмешения, смущения и смут,

Земля — гибрид снегов зимы и пламенного лета.

И вдруг в нее вонзают нож глубокой обработки,

Ворочают, исчерчивают, мучают — и вот

Вся эта новая земля, вся молодая новина

Лежит, готовая принять душистую культуру,

Как ноздри — аромат.

Земля, короче говоря, которой стал я сам,

Предназначаемый тебе. Ведь роза — это ты.