ОН. Это какая-то мысль или это шум в глубинах воздуха?
Она обернулась и поглядела. Ее волосы полны цикад. У Нее такой вид, словно Она только что вернулась бог весть из какой Африки, из какой-то пустыни, охраняемой маврами в белых одеяниях. Она сейчас скажет что-то, что-то бесповоротное:
ОНА. Шум?
Он так ужаснулся, вызвав это маленькое слово, что уже ни на чем не настаивает и дает Ей, не дожидаясь маловероятного ответа, тихонько отвернуться к своему зеркалу, к своей темной листве, — дает Ей уйти в тишину, углубиться в музыку цикад…
Он мог бы, однако, рассказать Ей то неистовство, что живет в Нем, эту дикую симфонию, эту ревность, подобную голоду, не ведающему, какая пища могла бы его утолить. Он мог бы сказать Ей фразы, убивающие оркестры, парализующие песни, разбивающие зеркала. Он мог бы с Ней говорить на языке насилия и урагана. Он мог бы противостоять Ее мечтам, противодействовать ароматам прошлого, смутить шаги, уводящие Ее от Него к будущему. Разве не ощущает Он в горле своем нечто бесконечно более непристойное, чем скрипки? Разве не наполнен рот Его непреодолимой силой возражений? Он заговорит — Он шевелит губами, Он раздвигает их, Его язык напрягается — Он заговорит…
ОН. Любовь моя…
Вот. Это все, что Он нашел сказать. От этого Он ощущает такой стыд в себе и в руках своих, что невольно понижает голос, так понижает голос, что Она ничего не расслышала. Потому что, без сомнения, цикады, оглушительные цикады…
Я забыл сказать, что пол — темно-красный. Прекрасный пол, вымощенный шестиугольной плиткой, на котором лежат тени, похожие на черное пламя. Он красен, как стыд человека, который не в состоянии сказать своей любви ничего другого, только — Любовь моя.
В этом месте бросается к суфлерской будке Эпилог, которого автор забыл вначале упомянуть в списке действующих лиц. К тому же не предусмотрено, как его нарядить, кто его будет играть, будет ли он ходульным, поднимется или до восточного театра, до греческого цирка или до шекспировских шутов. На мой взгляд, речь идет о простом служащем, вроде нас с вами, с трудностями в конце месяца, с единственным стремлением — в один прекрасный день приобрести телевизор. Он простирает руки и кричит:ЭПИЛОГ.
И поелику не имеется Хора, как было в древних Трагедиях, для разделения Актов, то тот, кто пожелал бы представить публике «Брадаманту», может, если это ему нравится, использовать интермедии и вставить их между Актами, чтобы не смешать и не показать в непрерывности то, что требует дистанции во времени.
ГОВОРИТ ЗАЛ, и автор решительно никак не отвечает за его речи.
ГОЛОС АВТОРА, преодолевал оркестр.