Итак, браманы неограниченно господствовали над народом; но, несмотря на преобладание браманов, правление в Индии не было теократическим, а монархическим, хотя власть царей и ограничивалась влиянием тех же браманов. Индусы смотрели на царя как на божество в образе человека. По их верованиям, верховное существо создало царя из частиц богов Индры, Анилы, Сурии, Ямы, Агни и других божеств, и вследствие этого царь как существо, созданное из сущности главнейших богов, превосходит остальных смертных. О монархе нельзя отзываться презрительно, хотя бы даже он был ребенком, и говорить о нем: «ведь это простой смертный». Но и божественное происхождение не освобождало царей от уважения браманов. Царь обязан был свидетельствовать им свое почтение, как только встанет от сна, должен был сообщать им о всех своих делах, доставлять им пропитание и отдавать часть от всех приношений. Если царю доставалось какое-нибудь сокровище, то половина его принадлежала браманам, если же браманам, — то они имели право оставить себе все. Собственность браманов в случае смерти и неимения наследников переходила к браманам, но ни в каком случае не к царю, точно так же, за неимением наследников у кого-либо из лиц других каст, наследство поступало в пользу браманов. Имущество браманов было священно, царь не мог его касаться, даже в величайшей нужде он не должен брать подати с брамана. Все эти правила сопровождаются самыми страшными угрозами тем, кто отважится притеснять людей, «способных в своем гневе образовать другой мир и другие страны мира и превратить богов в смертных». Таким образом, цари были в руках браманов, и их власть касалась только двух низших каст, лишенных всякой свободы и всякого влияния. Царь должен был принуждать их исполнять свои обязанности, потому что если бы они хотя на минуту уклонились от исполнения этих обязанностей, то были бы виною разрушения мира. Низшие касты должны были беспрекословно исполнять свои обязанности, потому что творец отдал весь род человеческий под защиту браманов и кшатриев. Ваисье, например, ни в каком случае не должна приходить в голову мысль: «Не хочу ходить за скотом». Это была его обязанность, и он должен был исполнять ее. Судра же даже не имел права владеть собственностью, он был раб, а так как раб не имеет никакой собственности, то у него нет ничего, чем бы господин его не мог завладеть. Понятно, что при такой социальной системе, основанной на деспотизме и рабстве, на всех ступенях общественного строя охранительным началом служило наказание, и действительно, наказание прославляется и превозносится наравне с божеством. «Наказание есть могучий властелин, оно искусный правитель, мудрый применитель законов: в нем лучшее ручательство в исполнении четырьмя кастами их обязанностей. Наказание управляет человеческим родом и покровительствует ему; оно бодрствует в то время, когда все спит, наказание есть сама справедливость». «Наложенное осмотрительно и кстати, оно доставляет людям счастье, но, примененное неосторожно, совершенно его парализует». «Если бы наказание не исполняло своей обязанности — мир пришел бы в смятение, все преграды (между кастами) были бы низвергнуты». И древнее законодательство не скупится на самые страшные и строгие меры наказания — смертная казнь, лишение какого-либо члена тела, изгнание, конфискация имущества играют между ними преобладающую роль.

Как мы видим, в основных чертах морали браманов смешиваются самым странным образом ужаснейший деспотизм и порабощение низших каст с трогательными началами учения, страшнейшие угрозы с правилами, твердящими о сострадании.

Преобладающей идеей в учении браманов была, как мы знаем, идея о ничтожестве земной жизни и о соединении с вечным — Брамою. Подобное мировоззрение создало в среде браманов характерное явление — это отшельничество. Оно было очень развито в Индии и пользовалось большим сочувствием со стороны всего общества, потому что идеи страданий и освобождения от них были общи всем классам арийского общества. Сперва только одни браманы, а со временем люди других каст, всецело отдавшиеся идее желанного освобождения от влияния на душу всего чувственного, разрывали связь с миром и удалялись в уединение, где подвигами суровой жизни стремились заблаговременно приготовить себе блаженство в будущей жизни. Нередко сами цари на склоне лет оставляли свое завидное положение и в тиши лесов предавались благочестивым размышлениям. Звание отшельника было священно в глазах народа, и он охотно доставлял им пропитание. Цари и вельможи также покровительствовали им и осыпали щедрыми подаяниями. Конечно, при таких благоприятных условиях число отшельников быстро увеличивалось во всей Индии. Они разделились на несколько групп — одни, произвольные труженики, налагавшие на себя всевозможные более или менее тяжелые истязания, например, они сидели более или менее продолжительное время между четырьмя пылающими кострами и с постоянно воздетыми к небу руками, спали на горячем пепле или на утыканной гвоздями доске, выдерживали долгий и строгий пост и т. д.; другие — созерцатели, искавшие покоя в бездействии духа и тела; третьи — соединявшие и мученические истязания, и созерцание; четвертые — скитальцы, бродившие по деревням и эксплуатировавшие суеверие народа разного рода гаданиями и фокусами. Главный притон отшельников был в Магадхе. Отшельники жили в ущельях и пещерах горы Гридракута, находившейся в окрестностях г. Радусагрихи, в лесах, простиравшихся на юг и юго-восток от г. Радусагрихи до г. Гайи, развалины которого известны под именем Будда-Гайи, и по берегам реки Ниранотжиры; в лесах обитали преимущественно пустынники-созерцатели. Образ жизни отшельников был различен — некоторые из них придерживались полного уединения и тщательно избегали всякого сближения с остальным миром, другие старались держаться вблизи один от другого и время от времени собирались для совместных бесед; наконец, третьи жили общинами со строго установленными правилами общежития.

Как было сказано, отшельничество явилось результатом мрачных воззрений на жизнь человека, проповедуемых браманами, и, в свою очередь, послужило началом реакции против основных догматов учения браманов. Среди отшельников некоторые, обладавшие выдающимся и критическим умом, не удовлетворялись началами браманской теологии, философии и морали и выработали свои новые философорелигиозные доктрины. Конечная цель этих новых школ была та же, что и у браманов, т. е. стремление к счастью в этой и загробной жизни, т. е. к приучению души относиться бесстрастно к явлениям жизни, ее скорби и радости, и таким образом освободить душу от переселения, но они расходились с браманами в средствах достижения этой цели. Из этих новых философских школ, сбросивших с себя схоластические путы браманизма и отвергнувших его мертвящую ум и чувство обрядность, мы укажем только на философию Санкхьи, основателями которой были Капила и Патанджали, потому что их философия имеет некоторые сходные черты с учением Сакиа-муни. Философия Санкхьи являлась рационалистической реакцией против чрезмерных требований браманов, она нападала на учение ораманов о Тримурти, не признавала значения жертвоприношений и внешней обрядности, критически относилась к теологии и авторитету Вед, доходила даже до отрицания существования богов, которым адресовались жертвы, и сильно подорвала значение браманской касты учением, что каждый человек, к какой бы касте он ни принадлежал, может освободить свою душу от переселений. По учению Капилы и Патанджали, душа существовала сама по себе, она была отлична от природы, явления мира не производились ею и не касались ее, они были делом верховного существа, душа же являлась только орудием его. Чтобы освободиться от переселения, душа должна постигнуть эту истину и тогда она может относиться к явлениям жизни совершенно равнодушно, и хотя волнения мира не могут не восприниматься чувством, сознанием, разумом, но в душе, постигшей истинное познание, все эти волнения отражаются как образ в кристальной воде, нисколько не волнуя ее. По смерти тела душа, сознавшая свое отличие от природы, освободится от всех вещественных уз как чуждого ей начала и не возвратится в круговой круг переселений, но перейдет в первобытное состояние чистого духа. В своем развитии эта философия впадает в крайний экзальтированный мистицизм, и в этом отношении ее можно сравнить с философией мистиков всех времен и сект. Как мы видим, она учила, что душа может достигнуть своего освобождения только познанием, но не внешним, приобретаемым путем наведения и наблюдения, а внутренним познанием самого себя, самосозерцанием. Мы знаем, что созерцание входило и в учение браманов как путь к духовному соединению с Брамою, но к созерцанию они присоединили еще умерщвление плоти: чтобы достигнуть полного бесстрастия ко всему внешнему, видимому, они учили: «кто, подобно слепому, видя, не видит, подобно глухому, слыша, не слышит, подобно дереву, бесчувствен и неподвижен, о том знай, что он достиг покоя». Но философия Санкхьи не признавала умерщвления плоти и стремилась достигнуть бесстрастия путем созерцания. При содействии некоторых внутренних и внешних средств они достигали этого психического состояния. Такими средствами служило продолжительное задерживание дыхания, известное положение тела, сосредоточенное на самом себе созерцание, исключительное обращение мысли на один какой-нибудь предмет. При таком сосредоточенном положении наступает глубокий покой чувств, и созерцатель испытывает целый ряд мистических ощущений. На первой ступени этого мистического созерцания аскет освобождался от всех земных желаний и весь отдавался одной мысли о слиянии с верховным существом — им постепенно овладевало сладкое чувство блаженства, разливавшееся по всему его существу. Затем вследствие сосредоточенности на одной мысли и вследствие совершенного покоя аскет начинал терять способность различать и рассуждать, он ни о чем уже не мог мыслить, Кроме верховного существа. Далее он переходил в состояние полного безразличия даже по отношению к испытываемому им блаженству — в нем оставалось только неопределенное чувство физического блаженства. Наконец, исчезает и это чувство физического удовольствия, исчезает вместе с тем всякое чувство скорби и радости и наступает глубокое самосозерцание — аскет теряет память и делается свободным от всякого страдания, от всякого чувства удовольствия и неудовольствия — он впадает в состояние бесстрастия. При этом глубоком покое чувств душа наполняется светом и в ней возбуждается чудодейственная сила вибути (ясновидение) и вместе с тем способность к единению с всемирным духом (йоге). От слова единение (йога) последователи доктрины Санкхьи называются йогистами. Как читатель может видеть, это психическое состояние индусских аскетов является одним из явлений гипноза или сомнамбулизма, еще недостаточно выясненной стороны человеческой природы, обратившей на себя внимание в Европе за последнее время, в Индии же известное среди браманов и буддистов уже за несколько сот лет до Р. X. Самоусовершенствование и высшее духовное развитие основывалось у них на этом психическом акте. Как известно, в сеансах гипнотизирования экспериментатор повергает испытуемую личность в глубокий сон, заставляя ее устремлять все ее внимание на какой-либо предмет. Вследствие этого испытуемым субъектом овладевает состояние гипнотизма, состояние, характеризующееся отсутствием личной воли — гипнотизатор может подчинить своей воле испытуемое лицо и делать ему какие угодно внушения, и оно против желания исполняет их тотчас же или же спустя долгое время после сеанса уже в бодрствующем состоянии. Подобным же образом поступали и поступают и индусские аскеты, только с тем различием, что они соединяют в одном лице и гипнотизатора, и объект опыта — сосредоточением мысли на одном предмете они усыпляют себя и, совершенно отдавшись созерцанию своих идей, они приходят в состояние экстаза. В этом психическом состоянии аскетов значительную роль играли, как это наблюдается и теперь, чисто патологические явления, следствие физического утомления от строгой отшельнической жизни, чрезвычайное душевное возбуждение, отзывавшееся на их нервной системе и вызывавшее в них явления галлюцинации слуха и зрения, неистощимую пищу которым доставляла их богатая фантазия. Такова сущность учения философской школы Санкхьи. К этой фколе принадлежала при Сакиа-муни эклектико-философская школа Ниргранта.