Бэннон уставился на нее, почувствовав недомогание.

— Я должен был быть здесь, чтобы остановить его.

— Ты ничего не смог бы сделать. — Голос его матери охрип и сорвался, без сомнения, от крика и рыданий. — Я не сказала ему, где ты их спрятал, я бы ни за что не сказала ему. — Она снова начала плакать, качая головой. Затем прислонилась к камням очага. — Я бы не сказала ему… но он все равно бы узнал. Он обыскивал твою комнату, пока их не нашел.

Чувствуя кислоту, подступившую к горлу, Бэннон побежал к себе в комнату и увидел разбросанные по полу вещи. Соломенная набивка тюфяка была разорвана вместе с ватным одеялом, которое сшила мать. Цветочный горшок с анемоном был опрокинут, земля разбросана по постельным принадлежностям.

Монеты пропали.

— Нет! — зарыдал он. Эти деньги должны были стать новой надеждой, новой жизнью для них двоих. Бэннон упорно трудился на полях и скопил за год достаточно, чтобы они покинули Кайрию и убрались подальше от этого человека.

Его отец не просто украл монеты — он отнял у Бэннона и его матери их будущее. — Нет! — крикнул он снова в тишине дома, пока его мать рыдала у очага.

Именно так отец и научил Бэннона никогда не хранить все деньги в одном месте. Неважно, насколько хорош был тайник: воры, — такие как его отец — могли оказаться умнее, могли быть беспощадными — или и то, и другое. Но если бы воры нашли хоть какие-то деньги, то, вероятно, не стали бы продолжать поиски в другом месте…

— Добрые духи, мой мальчик! — Голос кузнеца прорвался сквозь темную пелену его воспоминаний. — Ты собираешься разнести в щепки это бревно, сломать меч и вывихнуть себе руку?

Бэннон моргнул и увидел, что он наделал. В неистовом безумии он нарубил огромных зарубок в сосновом брусе, разбросав щепки во все стороны. Ладони его вспотели, но крепко сжимали обтянутую кожей рукоять меча. Обесцвеченное лезвие дрожало, но меч был невредим, и на лезвии не осталось зазубрин.

Плечи болели, руки тоже, запястья тряслись.

— Я думаю… — пробубнил он и тяжело сглотнул. — Я думаю, что проверил его достаточно. Вы правы, сэр. Кажется, это отличный клинок.

Он полез в карман и вытащил последнюю медную монету.

— Это вам, сэр. Будет ли меди достаточно, чтобы вы снова заточили меч? — Он посмотрел на изуродованный тренировочный блок и подавил дрожь. — Я думаю, что он немного затупился.

Мэндон долго смотрел на юношу, затем принял медяк.

— Я заточу его, и клинок послужит еще долго, если будешь о нем заботиться.

— Буду, — пообещал Бэннон.

Мечник взялся за шлифовальный камень, разбрасывая снопы искр во время работы. Бэннон наблюдал, но его мысли блуждали сквозь трясину воспоминаний. Вскоре он должен был вернуться на «Идущий по волнам», чтобы успеть до его отплытия. Остальная часть команды уже должна быть похмельной и несчастной, и такой же бедной, как он.

Он снова изобразил улыбку и коснулся ушибленной губы, игнорируя боль, представляя, что мог бы сделать с головорезами, побеспокой они его сейчас. Теперь он был готов. Молодой человек ненадолго окунулся в свою фантазию — нет, скорее в его веру в счастливую жизнь, счастливую семью, добрых друзей. Этот мир должен был где-то существовать. На протяжении всего детства в Кайрии, всегда, когда отец ругал и бил его, Бэннон Фармер создавал эту картину в своей голове и отчаянно за нее цеплялся.

К тому времени, пока юноша воссоздавал розовый образ того, как все должно быть, Мэндон уже заточил клинок и протянул ему оружие.

— Я даю тебе этот меч и искренне желаю, чтобы тебе никогда не довелось его использовать.

Бэннон улыбнулся, на этот раз почувствовав боль в губе.

— Я тоже надеюсь. И всегда надеялся. — Но он сомневался, что так и будет.

Распрощавшись с Мэндоном, молодой человек покинул лавку и направился к докам, к «Идущему по волнам».

Глава 7

Никки достигла доков гавани Графана, пробираясь через нагромождение мрачных строений в более просторный район торговых складов и зданий администрации. Приемная владельца гавани было многолюдным местом, с распахнутыми настежь дверями и окнами, чтобы впустить свежий бриз. Клерки в куртках с высокими воротниками суетились вдоль доков со своими бумагами и перьями, беседовали с корабельными квартирмейстерами, чтобы все записать и обложить налогами их обычные или экзотические грузы.

Местные гостиницы и таверны украшали кричащие вывески с непривлекательными названиями. «Рыло и Опарыш» оказалось на удивление переполнено людьми, разговаривающих с помощью крика. Перед таверной пухлый мальчик предлагал матросам подгоревшие пирожки с мясом. Те сидели без дела на ступеньках или стояли, прислонившись к стене.

Обслуживая постоянный поток одиноких мужчин в порту, шаткие с виду бордели так тесно прилегали друг к другу, что клиенты одного заведения могли слышать звуки любовных забав в борделе напротив. Фрески, намалеванные на их стенах чьим-то буйным воображением, завлекали невероятными изображениями услуг, которые выполняли их женщины или мальчики. Рассматривая фрески, Никки сомневалась, что многие моряки смогут повторить столь по-гимнастически сложные позиции. Она прикусила нижнюю губу, золотое кольцо в которой когда-то отмечало ее как собственность Джеганя. Исходя из своего вынужденного опыта в палатках солдат, она знала, что, хотя большинство мужчин считали себя великолепными любовниками, обычно они вели себя как животные: быстро и без изящества завершали начатое.

Она прошла мимо палаток ростовщиков: тех сумасбродов, которые финансировали целые парусные экспедиции или ростовщиков помельче, охотящихся на отчаявшихся моряков. Жалкого вида мужчина стоял прикованный к столбу перед одной из лачуг процентщика. Ссутулившись и хмурясь, ему приходилось терпеть, пока в него кидали гнилыми фруктами, но он лишь ухмылялся, когда прохожие издевались над ним.

Никки знала, как в этом случае поступали в Танимуре: находился сострадательный капитан, оплачивал долги бедолаги и брал его в команду на борт корабля; но на «спасенных» таким образом мужчин возлагались невероятно высокие процентные ставки, так что они становились практически рабами. Хотя Никки презирала рабство, ей были мало симпатичны те дураки, что вляпывались в подобные ситуации.

Проходя вдоль набережной, она оценивала корабли, пришвартованные к докам, выискивая тот, — с названием «Идущий по волнам», — который предложил Бэннон Фармер. В основном все корабли были грузовыми торговыми судами, в то время как более узкие корпуса и обтекаемая конструкция выдавали быстроходные дозорные или военные корабли.

Группы волосатых мускулистых мужчин предлагали свои услуги в качестве грузчиков, подобно мулам, перевозящим грузы туда, куда указывали проводившие аукционы торговцы. Рабочие тянули толстые веревки из пеньки по скрипучим шкивам, поднимая ящики и поддоны с палубы.

На одном задымленном и засаленном грузовом судне моряки боролись с блоком и снастями, пытаясь поднять отрубленное щупальце огромного морского существа. Его серая кожа покрывала слизь и украшала куча присосок. Рабочие раскачали конечность, и та глухо шлепнулась через борт, обрызгав доки. Тут же подбежали мясники, и используя пилы и тесаки стали разрубать мясо щупальца на более мелкие куски, в то время как подмастерья разбежались по докам, выкрикивая: «Свежее мясо кракена! Распродажа свежего мяса кракена!». Запах был таким сомнительным и отвратительным, что Никки не могла представить желающих отведать подобную дрянь.

Она была поражена, услышав голос Натана:

— Вот ты где, колдунья. Я готов помочь найти нам корабль, на котором продолжим наше великое путешествие в Древний мир.

Когда Никки повернулась, чтобы взглянуть на волшебника, ее чуть не пробрал смех при виде его внешности. Покинув Народный Дворец, Натан был одет в добротную дорожную одежду, но во время их путешествия по Темным землям, а затем до Танимуры, она поистрепалась, выцвела, ткань на рукавах протерлась, как и подол его плаща. Теперь же он щеголял в новых штанах из коричневой кожи и белой льняной рубашке с накрахмаленными оборками, объемными рукавами с широкими отложными манжетами, каждую из которых скрепляла золотая запонка. На нем был открытый вышитый жилет и прекрасный плащ цвета зеленого леса. Он также нес завязанную сумку, в которой, несомненно, были остальные рубашки — возможно, еще несколько таких же непрактично-белых, что испачкаются за самое короткое время, — а также жилеты, брюки, может быть, даже второй плащ, будто одного было мало.