—Насколько я могу судить, вы и теперь немногим разумнее, дорогая Белла, раз говорите так со своим супругом! Но я на вас не сержусь, я знаю, что-то в этом письме, которое вы положили в карман, настроило вас вдруг против меня и повлияло на ваши суждения.

—Повлиять на мои суждения не так легко, как вы думаете, сэр Конди, — отвечает миледи.

—Дорогая, — говорит он, — у меня о ваших суждениях самое высокое понятие, вам известно, что я никогда и не помышлял с вами тягаться. Но теперь, дорогая моя Белла, — говорит он и отнимает ее руку от книги, самым что ни на есть серьезным образом, — теперь у меня перед вами то преимущество, что я совершенно спокоен, а вы — нет. Так что не верьте ни единому слову хулы из того, что пишут ваши друзья о вашем милом сэре Конди, и дайте-ка мне сюда письмо из кармана, чтобы я посмотрел, что они там говорят.

—Что ж, берите, — говорит она, — и так как вы совершенно спокойны, я полагаю, сейчас уместно будет просить вашего согласия на то, чтобы исполнить пожелания всех моих близких и вернуться к моему отцу и прожить с ними остаток моей несчастной жизни в Джульеттиной горке.

Тут мой бедный господин отпрянул назад на несколько шагов, словно его пуля поразила.

—Вы шутите, Белла, — говорит он. — Как у вас хватает сердца оставить меня совсем одного в самый разгар моих несчастий?

Но немного опомнившись от изумления и с минуту поразмыслив, он сказал, от души заботясь о благе миледи:

—Что ж, Белла, дорогая, видно, вы правы. Что вам делать в замке Рэкрент, когда имущество мое все будет описано, мебель перевернута, а в доме устроят аукцион — не далее, чем на будущей неделе? Так что я даю вам сердечное мое согласие на отъезд, если такова ваша воля. Только не просите меня вас сопровождать, этого я по чести не могу сделать, вспомните, в каких отношениях я всегда, с самой нашей свадьбы, был с вашими близкими. К тому же у меня дома дела; а пока что, если мы вообще собираемся сегодня завтракать, давайте спустимся вниз и в последний раз тихо и мирно сядем за стол, Белла.

Тут, услышав, что господин мой идет к двери в коридор, я кончил прилаживать кусок шифера к выбитому окну, и когда он вышел, я смахнул с подоконника пыль своим париком^[57] и пожелал ему доброго утра как мог поласковее, видя, что на душе у него скверно, хоть он и старается это от меня скрыть.

—Окно тут все разбито и порастрескано, — говорю, — вот я и пытаюсь его починить:

—Что верно, то верно, оно и впрямь все разбито и растрескано, — говорит, — и не трудись, честный старый Тэди, его чинить, — говорит,— нам с тобой оно и так послужит, а в доме скоро никого больше и не останется.

—Ваша честь сегодня не в духе, — говорю, — но вы позавтракаете, и на сердце у вас станет легче.

—Спустись-ка в людскую, — говорит, — и принеси мне в столовую перо и чернила, да возьми у миссис Джейн лист бумаги, ибо у меня тут дело, которое не терпит отлагательства. Да принеси мне перо и чернила сам, Тэди, — ты мне понадобишься, чтобы засвидетельствовать мою подпись на документе, который мне надо будет составить как можно скорее.

Что ж, пока я ходил за пером и чернилами, да еще за листом бумаги, я, понятно, все ломал голову над тем, что за документ нужно составить, да еще поскорее, моему бедному господину, это ему-то, кому в голову отродясь не приходило заниматься делами до завтрака. Ни для кого другого он на такое бы не пошел, но, как я вскоре узнал, это он делал ради миледи, тем высказав особое благородство после такого-то с ним обращения.

Я как раз поставил свою свидетельскую подпись под документом, который он сочинил, и стряхивал с пера чернила на ковер, когда миледи спустилась к завтраку. Увидев сэра Конди за бумагами в такой неурочный час, она вздрогнула, словно встретилась с призраком, — и немудрено!

—Вот и прекрасно, Тэди, — говорит он, берет у меня из рук документ, который я подписал, не зная и не ведая, что в нем, и подходит к миледи, складывая его на ходу.

—Это касается вас, леди Рэкрент, — говорит он, подавая ей документ, — и прошу вас, сохраните эту бумагу и покажите ее друзьям, как только приедете домой. Но теперь, дорогая, положите ее в карман и, ради всего святого, давайте завтракать.

—А что в ней? — спрашивает миледи и разворачивает документ с любопытством.

—Это только небольшая записка относительно того, что, как я полагаю, мне надлежит сделать при первой же возможности, — говорит мой господин. — Вы мое положение знаете, я связан в настоящее время по рукам и ногам, но не будет же вечно так продолжаться, и когда я отдам богу душу, земля-то останется, Тэди, ты это знаешь. Так что запомни, что я желаю, чтобы твоя госпожа имела из доходов с земли чистых пятьсот годовых, а из остального пусть уж платят долги.

—Ваша честь, прошу вас, — говорю. — Я до того времени не доживу, мне и думать об этом нечего, ведь мне давно уже перевалило за восьмой десяток, а вы человек молодой и вам еще с божьей помощью жить да жить.

Что мне было обидно, так это видеть бесчувствие миледи, она на все только и сказала:

—Это очень благородно с вашей стороны, сэр Конди. Тэди, вы можете больше не ждать.

Подобрал я перо и чернильницу, которая скатилась на пол, и слышу, мой господин в заключение говорит:

—Это вы поступили со мной очень благородно, дорогая, вручив мне безоговорочно все, чем владели, и себя самое впридачу, и так как я не отрицаю, что у вас могли быть причины для недовольства, — он, понятно, вспомнил, в эту минуту о Джуди, или о крепком пунше, или о том и другом вместе, — справедливости ради вы должны иметь хоть какую-то компенсацию, что-то приятное, на что вы могли бы рассчитывать в будущем. К тому же это мой долг по отношению к самому себе, чтобы никто из ваших друзей, дорогая, не смог никогда сказать, что я женился из-за денег, а не по любви.

—Такое мне никогда бы и в голову не пришло сказать о вас, сэр Конди, — говорит миледи с чрезвычайной любезностью.

—Тогда, дорогая, — говорит сэр Конди, — мы расстанемся такими же добрыми друзьями, как и встретились, и все будет хорошо.

Я от души обрадовался, услышав эти слова, и вышел из столовой, чтобы рассказать обо всем на кухне. На следующее утро миледи и миссис Джейн отправились в двуколке в Джульеттину горку. Многие дивились тому, что миледи, при всем том, решила ехать в двуколке, словно на прогулку или пикник: они-то не знали, пока я не сказал, что карету всю поломали, когда ехали из города, а кроме двуколки у нас ничего больше и не было. К тому же из Горки должны были выслать миледи навстречу карету к перекрестку, так что все было сделано, как надо.

После того, как миледи нас покинула, дела у бедного моего господина пошли совсем худо. Имущество описали за долги, и все в замке Рэкрент похватали лиходеи, а среди них — сын мой Джейсон, стыд ему и позор. Не мог я понять, как это он до того ожесточился, чтобы пойти на такое дело, но он изучал законы, и был теперь стряпчий Квэрк, вот он вдруг и обрушил разом на голову моего господина целую гору счетов. В оплату одного долга, и другого, и еще одного, и за овес, и по счетам модистке, и торговцу полотном, за все туалеты миледи для дублинских маскерадов, и видимо-невидимо счетов рабочим и торговцам за декорации для театра, и свечнику, и бакалейщику, и портному, не говоря уже о мяснике, и булочнике, и хуже всего, старый счет негодяя-виноторговца, что хотел арестовать бедного моего господина в день выборов, а сэр Конди еще тогда выдал ему собственноручную расписку на всю сумму с законным процентом^[58] с того самого дня, и проценты, да еще проценты на проценты наросли до ужасающих размеров, да и на многих других расписках и долговых обязательствах; и кроме того еще откупные помощникам шерифа, чтоб смотрели сквозь пальцы, и целые пачки длинных счетов от стряпчих, старых и новых, с внушительным итогом в конце каждого — с отсылкой к «предыдущим счетам», и процентами по сегодняшний день включительно. Да еще огромная сумма причиталась Короне за шестнадцатилетнюю задолженность по налогу с земель Каррикашоглна, да еще жалованье «уводчику», и ежегодная благодарность секретарю за то, что позволял просрочить задолженность из любезности к сэру Конди, а раньше к сэру Киту. А еще пришли счета за выпивку и кокарды во время выборов, а по счетам господ из комитета не уплачено и подписные суммы не собраны, а еще надо было платить за коров, и кузнецу, и коновалу за вычетом их аренды; и жалованье всем слугам с незапамятных времен, и возместить деньги, выданные им сыном моим Джейсоном на одежду, обувь и кнуты, и еще какие-то суммы на разные нужды, когда они ездили в город или еще куда, и то и дело деньги на карманные расходы для моего господина, и на рассыльных, и почтовые издержки до того, как он прошел в парламент. Я даже сказать вам не берусь, что еще; знаю только, что когда настал вечер, назначенный сэром Конди, чтоб все уладить с сыном моим Джейсоном, и когда он вошел в столовую и увидел на большом обеденном столе гору счетов и груду бумаг, то заслонил обеими руками себе глаза, да как закричит: