Отец перевел дух, посмотрел на нас, притихших и взволнованных, и, обняв нас, сказал:

— А теперь я прочту вам письмо вашей мамы:

«Борис, прости, но не прощай. Нет, до свиданья. Я верю, что мы еще увидимся и ты не осудишь меня так строго. Я ушла от тебя не потому, что изменила тебе. Я решилась на этот шаг, чтоб ускорить наше освобождение. Я видела, что вы — ты и Дубов — не намерены покидать долины до полного успокоения в стране. Мистер Рисней с Георгием были того мнения, что нельзя откладывать отъезд и что сейчас наиболее благоприятный момент, чтобы добраться до границы. Рисней уверил нас с Георгием, что среди руководителей восстаний против Советской власти у него есть личные друзья. Может быть, это его агенты? Пусть… Но они знают вкус золота. Георгий захватил с собой ценности. Этого, по его словам, будет достаточно, чтобы устроить наш отъезд за границу. Достаточно и для того, чтобы всем нам прожить там без нужды. Нам — это Дубовым, мне, тебе, детям. И мы вернемся за вами, если не за всеми, то за тобой, за детьми, за Дубовыми. Конечно, Андрей Матвеевич пойдет за нами, когда увидит серьезность нашего предложения, прочность охраны, которую приведем мы и которая доставит нас до границы, на порог новой, блистательной жизни. Итак, до счастливого свиданья! Поцелуй Любу, поцелуй Владислава — этот живой портрет твой, прекрасный юношеский портрет…»

— А она жива? — спросила Люба охрипшим голосом.

— Может быть, и жива, кто знает. Скорее всего, их план удался, и они за границей.

— Значит, она все-таки за нами приедет? — глаза Любы были широко раскрыты.

— Если бы она даже приехала, пути к нам нет. А если бы путь и был, я предложил бы ей или остаться с нами или уезжать одной. Мне это очень горестно говорить. Но я должен сказать вам это прямо, ведь вы уже взрослые и должны во всем разбираться.

Во время этого разговора отец внешне был спокоен, время сгладило остроту его горя. Но в его голосе прозвучали такие твердые нотки, что мы поняли: решение отца принято им раз и навсегда. Я тогда подумал, что вряд ли мы увидим когда-нибудь свою мать. А когда Люба спросила меня однажды: «Куда же мама хочет нас увезти?» — я грубо ответил:

— К Риснею. К английскому шпиону. Маме у него очень нравится.

Люба испуганно посмотрела на меня и ничего не сказала, даже вообще больше не заговаривала на эту тему.

А жизнь, прекрасная и радостная, расцветала за гребнями неприступной горы. Радио изо дня в день рассказывало об успехах Советской России. Мы узнавали о строительстве новых заводов, электростанций, железных дорог, о высоком полете науки, искусства. Это была пятилетка на практике. Слово это упоминалось каждый день, пятилетку воспевали поэты, о ней ставили в театрах пьесы, о ней слагали песни. Мы слушали, но очень смутно представляли жизнь, которая кипела и бурлила там, за каменными стенами нашей живописной тюрьмы.

Однажды мы увидели над долиной необыкновенную птицу. Рокоча и гудя, блестя под солнцем и красуясь яркими красными звездами на крыльях, она плавно неслась на восток.

— Самолет! — воскликнула Люба.

— Стреляйте! — заволновался отец, хватая ружье и выбегая из дома. — Надо дать им сигнал!

Мы кричали, стреляли… Увы! Самолет, не услышав, не заметив нас, скрылся за гребнем горы.

— Улетел! — горестно вздохнула Люба, опускаясь на траву. Плечи ее вздрагивали от рыданий.

В надежде на случай мы разложили на открытом месте, на лугу, на самом виду, сигналы. Из смолистых ветвей сосен мы заготовили кучи горючего для костров. Самолеты проносились над нами год от году чаще. Мы зажигали костры, стреляли в воздух, чтобы привлечь внимание — бесполезно! Самолеты шли на большой высоте, летчики не замечали нас, затерянных среди горных массивов…

Время от времени мы проверяли уровень воды в пещере. Даже зимой пещера была залита водой до потолка. Я установил это, рискнув спуститься в переднюю часть пещеры на лодке. Я плыл в полной темноте, освещая путь факелом. Выхода из пещеры не было…

— Если бы водолазные костюмы! — говорил я. — Мы прошли бы тогда под водой.

Таких костюмов у нас не было…

— Если бы высокую-высокую лестницу! — мечтала Люба. — Мы поднялись бы на гребень горы и спустились с него…

Таких лестниц нам не сделать…

— Если бы воздушный шар! Мы улетели бы на нем.

Такого шара мы соорудить не могли…

— Нет, вот если бы радио от нас заговорило! — вздыхал отец. — Мы вызвали бы самолет на помощь.

Увы! У нас не хватало для этого оборудования, приборов. Усилия отца соорудить радиопередатчик пока не увенчались успехом.

Но отец не падал духом.

— Мы еще повоюем! И выиграем битву, отвоюем свое счастье! — твердил он. И добавлял: — Если нам не поможет счастливый случай.

Однажды мы стояли с Любой у входа в пещеру. До половины она была залита водой. Неумолимый и равнодушный страж!

— Никаких изменений… — горестно вздохнула сестра. — Месяц прошел, как мы проверяли отметки. Все то же…

Мы долго молчали и смотрели, как неумолимая вода медленно вливается в темные ворота пещеры. Мы приехали к пещере верхом и пока мы занимались разглядыванием уровня воды, лошади наши мирно паслись на лугу.

— Едем, Люба, обратно.

— Едем… Погоди минуту, сейчас.

Сестра размахнулась и бросила свой хлыст в воду. Ремешок затонул, а деревянная рукоять, любовно украшенная Ахметом, поплыла, колеблясь, по воде и скрылась из глаз.

Люба проводила хлыст внимательным взором.

— Зачем ты бросила хлыст в воду?

— Зачем? На счастье…

— На счастье? Утонет или нет?

— Я вырезала на рукоятке привет. Привет от пленников Круглой горы… И поставила дату — год и сегодняшнее число…

Я молчал, удивленный.

— Помнишь, Владислав, попытку проникнуть через пещеру на лодке? Ты рассказал, что вода не доходит до потолка, до каменных сводов пещеры, примерно на четверть аршина. Это — в самом низком месте. Если бы пустое пространство было большое, то можно было бы проплыть там, держась, например, за борта маленькой лодочки или за обрубок дерева…

— Да… Если бы это было так…

— Вот я и подумала… Где не проплыть человеку, без труда может проскользнуть такой маленький предмет, как хлыст. А вдруг он очутился по ту сторону горы, проскользнет водопад, поплывет по Гремящему потоку, попадет в реку… Может, кто-нибудь его поймает… И прочтет…

Я крепко обнял сестру.

— Люба! Ты умница! Как же это я раньше не сообразил?! А что если мы пошлем таким путем письмо?..

— С просьбой о помощи?! — воскликнула Люба.

— Да, с описанием нашего пленения и с просьбой о помощи…

— Владислав! Как мы не догадались сделать это раньше?

— Что ж, и теперь не поздно. Мы пошлем дневник нашего пребывания в долине. Описание всей нашей жизни и всего нашего отчаяния…

— Но это будет целая повесть! Большая рукопись!

— Ну так что! Мы ее упакуем, чтобы не подмокла. Пустим на поплавках, чтобы не затонула.

— Поедем скорее обратно! Нельзя терять ни минуты! — волновалась Люба. — Интересно, что скажет об этом отец?

Отец внимательно выслушал наше предложение.

— Что ж… В добрый час!

Я просидел над рукописью с месяц. Получилось очень растянутое повествование о нашей жизни, о нашем путешествии, о жизни в «Долине роз». Кое-где я использовал страницы из своего детского дневника, вставив их в свое сбивчивое повествование, кое-что написал заново.

— Недурно, — одобрил отец, ознакомившись с рукописью. — Получается нечто вроде повести. Приключенческой повести. И каждый поймет, что надо спешить с помощью. А в этом — главное. Шансов не так много, а вдруг да попадет это послание в руки хорошего человека? Но знаешь, ты все-таки на первой странице или на отдельном листочке напиши суть дела, чтобы сразу было понятно, что к чему.

Я послушался отца. После этого мы проставили дату, я дописываю эти строчки, ставлю точку… и сейчас мы запечатаем, запакуем и постараемся просмолить наш увесистый пакет. Мне почему-то представляется, что рукопись найдут через много-много лет, когда мы все состаримся и умрем. «Вот и пусть узнают о нас, о пленниках „Долины роз“», — думаю я растроганно. Люба же верит в наше скорое спасение…