— Мы должны были взять с собой тетю Роллу с детьми.

— Глупенькая девочка, — ответил отец и с нежностью посмотрел на нее, — это невозможно. Нас стало бы слишком много, и Он нас сразу бы заметил…

— Ах так, — прошептала Гурри и прижалась к земле.

— Не поднимайте голову! — крикнул Бэмби матери и сыну.

И тут же исчез.

Долго тянулось время. Страшно долго, особенно для Гено Он боялся прошептать даже словечко. Небо стало ярко-желтым, потом оранжевым, запылало огнем, и, сверкая, взошло солнце.

Лани, лежавшие на заснеженной земле, не обратили на восход солнца никакого внимания. Гено дрожал. Гурри была полна ожидания. Фалину терзали заботы. Она не понимала распоряжений Бэмби я не могла их себе объяснить.

Наконец, наконец-то громко зазвучали людские голоса.

Пришел большой Страх, Поток страшных запахов обрушился на ланей, — невыносимый чад, который их одурманивал и волновал. На этот раз Он пришел не один, как обычно, а во главе большого отряда.

Гено попытался вскочить и убежать. Мать остановила его:

— Опомнись! Иначе ты погибнешь! Мне так же страшно, как и тебе! Молчи!

Синицы метались над ними взад и вперед. Сороки тараторили, словно помешанные. Стаи ворон в панике улетали в сторону поля.

Теперь Он и весь Его отряд остановились. Он коротко объяснил стрелкам, что они должны делать. Он рассказал, в кого можно стрелять и как стрелять. Запретил убивать сов, и неясытей, велел особенно щадить крупную дичь, так как ее надо бить пулей, а не дробью. Приказал соблюдать молчание и осторожность. В Его голосе ланям послышалось нечто ужасное.

Стрелки вошли в лес, загонщики последовали за ними и почти бесшумно заняли свои места. Они расположились примерно в сорока шагах от ланей, окружив мелкие заросли. Тихий ветер дул со стороны леса, и нес ланям волны ненавистного запаха. Шаги! Шаги! Шаги! Изредка доносился приглушенный шум ужасных голосов. Это длилось долго.

Наконец, вдали пропела труба. Сигнал! Вторая труба отозвалась невдалеке. В ту же минуту адский спектакль начался. Дикий вой, рев, шум, крики, хохот: «Хохохо! Хахаха!» Стук палок по стволам деревьев, грохот, громкий треск сухих зарослей. Стон сломанных веток. Все время неистовое «охохо! Хахаха!» Непрекращающиеся крики: «Гони их! Гони их дальше!»; в перерывах дикие вопли: «Косой! Косой! Косой!» Или: «Лань! Лань! Лань!» Топот и галдеж: «Встать! Встать, проклятая скотина! Вставать! Ленивый черт!» Это относилось к фазанам, которые суматошно носились вокруг и не хотели взлетать. И они знали, почему.

Внезапно захлопали, зашуршали крылья. Два, пять, десять, двадцать фазанов поднялись в воздух. Вслед им загремели двадцать, тридцать выстрелов. Послышались тупые удары, это падали на землю раненые птицы.

Ожесточенная травля продолжалась. Но теперь загремели одиночные выстрелы. «Браво! — раздался чей-то крик, — этот готов!»

Потом — тишина. Загонщики молчали. Через некоторое время еще один выстрел. Смех. И крик: «Этот перевернулся!». Кто-то добавил: «Словно заяц!

Пауза. Слышался только стук колес повозки руководителя, которая ехала позади стрелков. Охота удалась.

Через некоторое время, оно тянулось не так долго, как вначале, снова пропела первая труба, сразу за ней вторая и снова рев, снова застучали по стволам палки. Палили почти без перерыва. Однако, здесь, где лежала Фалина с детьми, было уже немного тише.

Гурри подняла голову и крикнула матери:

— Большой Страх пошел дальше!

Фалина тихо ответила:

— Мне тоже так кажется. Но ты все-таки нагнись, девочка!

Гурри не нагнулась, она воодушевилась:

— Это все отец сделал. Это он придумал.

Бэмби подошел к ней.

— Правильно отгадала, девочка! — сказал он, — мне кажется, получилось.

— Отец, ты, — Гурри хотелось похвалить отца, но. Она смущенно замолчала и с любовью посмотрела ему в глаза.

— Теперь нам можно встать? — спросил Гено.

— Подождите еще немного. Я скоро приду.

Бэмби исчез.

— Сколько можно лежать, — проворчал Гено.

— Радуйся, — сказала Гурри, — ты и в самом деле неблагодарный.

— С чего мне радоваться, если моя грудь и живот мерзнут.

— Гено! Прекрати! Если бы не отец нас сейчас, наверно, не было бы в живых.

Видимо, это было единственное, с чем мог согласиться в данную минуту Гено из-за своего плохого настроения. Выстрелы сливались в залпы. Топот и ужасный шум наполняли лес. Яростно стучали палки. Выстрелы не умолкали.

— Они убивают. Каждый из Них в эту минуту убивает, — сказал Бэмби, внезапно вышедший из зарослей.

— Отец, — захныкал Гено, — можно мне?…

— Можно, — разрешил Бэмби, — вставай, Фалина. И ты, Гурри.

Гено хотел вскочить, но это ему не удалось.

— Мои суставы одеревенели, — пожаловался он.

— Не обращай внимания, — улыбнулся Бэмби. — Они быстро отойдут. — Он посмотрел на недовольную мордочку Гено и уже вполне серьезно сказал: — Подумай, сын, что было бы, если бы ты оказался там, если бы большой Страх окружил тебя и твоей жизни со всех сторон грозила бы опасность… Ты хотел бы этого?

Гено содрогнулся:

— О, нет, я сыт по горло! — Он подошел к отцу и потерся маленькой головой об его плечо. — Я так благодарен тебе! Я даже не могу сказать как.

— Как ты додумался до этого удивительного способа? — почтительно спросила Фалина.

— Ах, это долгая история. К чему рассказывать.

Бэмби имел в виду свои бесконечные поиски Гурри, благодаря которым он так хорошо узнал лес.

Издалека доносился рев и стук палок. Выстрелы гремели один за другим; иногда несколько выстрелов сливались в один. Кто-то орал: «Лис! Лис!» Много раз этот крик повторялся: «Лис! Внимание! Держи его!» Снова началась яростная пальба, уже нельзя было различить отдельные выстрелы» Егерь кричал изо всех сил: «Не заденьте загонщиков!» Кто-то закричал ему в ответ: «Попал! Кровищи-то сколько! Попал в лиса! Лежит! Еще не лежит! Должен лежать!»

Хотя охота уходила все дальше и дальше и Фалина с детьми понимали, что опасность миновала, они все снова и снова начинали страшно волноваться. Грохот от Его присутствия подавлял. Они не понимали, о чем Он говорит, почему Он кричит, только чувствовали, что сейчас Он убивает, совершает убийство, и каждую минуту умирают невиновные. Они сознавали, что происходит вокруг них, и были потрясены до глубины души. Даже Бэмби с трудом скрывал волнение, которое он испытывал в эти часы.

— Знаешь, Фалина, — заговорил он, и голос его дрогнул, — от этого большого Страха я уже давно не нахожу себе места! Я ненавижу этот шум, эту травлю! Я ненавижу необходимость принимать мгновенные решения, чтобы ускользнуть! Я хотел бы избавить от этого детей, тебя. — Он улыбнулся: — И себя…

Приближались сумерки. Они предвещали конец охоты, несли лесу покой. В эту ночь — такое случалось редко — в лесу царил подлинный мир. Никто не разбойничал. Никого не преследовали, никого не убивали. После буйства смерти жизнь снова робко встрепенулась, но страх все еще давал о себе знать.

Постоянная опасность всех обессилила, запугала и потрясла. Все удивлялись своему спасению, но от неимоверной усталости не могли ощутить живительной силы радости. Еще было огромное количество раненых, калек и увечных. Были и те, кто в мучениях боролся с одолевавшей их смертью. Бэмби, Фалина и дети пересекали заросли. В одном месте сидел фазан, он задирал кверху маленькую головку, вертел во все стороны шеей, которая отливала металлическим блеском, и сжимал клюв от боли.

Гурри подбежала к нему:

— Что с тобой?

— О, — ответила птица, — ничего особенного. Только со мной покончено. Уж лучше бы я умер.

— Скажи все-таки, что случилось? — осторожно спросил Бэмби.

Фазан почти не мог говорить:

— У меня нет обеих ног… Я никогда не смогу бегать, никогда не смогу сесть на ветку дерева… Никогда.

Он потерял сознание.

Пригорюнившись, лани пошли дальше.

— Завтра. Он найдет его, — предсказал Бэмби. — Если фазан до утра не умрет собственной смертью, его огненная рука избавит беднягу от страданий.