С маленького огорода в четыре грядки с картошкой и одной с чесноком в племени охотников и собирателей зародилось сельское хозяйство. Даже пара мешков с фиолетовыми клубнями ослабят зависимость семьи от дикой природы. А чеснок, чей резкий запах сразу же не понравился охотникам, ближайшей зимой прогонит старуху цингу, страшную болезнь нехватки витаминов. Люди не умеют производить продукты питания и постоянно балансируют на гране голода. В первобытном обществе ожирение не болезнь, а самый яркий показатель здоровья и благоденствия. Женщины и, особенно, девушки специально подшивают под платья небольшие вставки, чтобы казаться полнее.

В некотором смысле даже к лучшему, что менги не завезли зерно. О том, как выращивать хлеб, Саян имеет весьма смутное представление. В голове со школьных времён остались цветные картинки из букваря: большой ярко-красный комбайн ползёт по огромному полю с золотыми колосьями. А когда сажать? А как сажать? А что вообще нужно делать? Другое дело картошка.

После развала СССР, в самые голодные перестроечные годы, родной комбинат предоставил отцу Сергея небольшой участок земли. Подшефный колхоз выделил оголодавшим пролетариям большой луг. Именно на том лугу в десяти километрах от города Сергей в деталях и подробностях освоил науку выращивания картофеля.

Поднимать целину пришлось по старинке штыковой лопатой. Тогда Сергей до волдырей натёр руки и опалил спину под жаркими лучами майского Солнца. Потом была бесконечная борьба с живучими сорняками, окучивание два раза за лето. И, как апофеоз, сбор урожая. Самое тяжёлое оказалось перетащить большие пыльные мешки с поля до машины, а потом из машины на пятый этаж на балкон. От работы на «плантации» не спасла даже летняя сессия на первом курсе.

Зато теперь, когда фиолетовые клубни благополучно успокоились под слоем свежевскопанного дёрна, Саян отлично знает, что делать дальше. Пусть срок посадки, начало лета, не самый оптимальный, зато хоть какой-то урожай обязательно вырастет. На всякий случай треть клубней Саян решил сохранить до следующей весны. Если получится, конечно.

Глава 16. Пленник

Сизое облачко дыма неторопливо поднимается к светлой дыре. Под сводами высокого шалаша её ждет свобода. Вот облачко вытянулось в полупрозрачную полоску, выгнулось и выскользнуло наружу. Где-то за краем ямы трещит костёр. Время от времени крошечные искорки мелькают в полумраке. Надсмотрщики тихо переговариваются на своём диком языке.

Старые потёртые шкуры далеко не самая лучшая в мире подстилка. Но они всё же лучше голого песка. Дрир лежит на крошечном возвышение. Глаза лениво наблюдают, как дым от невидимого очага уходит в яркое пятно синего неба.

На душе тихо и пусто, как в пересохшем колодце. Былой страх словно исполинский лесной пожар испепелил душу и сгинул. От величественного домика надежды остались одни закопчённые развалины. Прошлого нет, ибо оно потеряно навсегда. Будущего нет, ибо он пленник в далёком чужом и чуждом краю. Есть только настоящее, кратки миг между прошлым и будущим.

Дрир тяжело вздохнул. Он словно молодой зелёный листок, одинокий и заброшенный, который злая буря оторвала от родного дерева и унесла далеко, далеко, за тысячи километров. Как ни странно, люди не убили его. Хотя за четыре дня он такого насмотрелся! Такого натерпелся! На душе тихо и пусто, как в жаркой степи в разгар лета.

Надежды на удачное возвращение домой и щедрое вознаграждение от витуса Девиго разом рухнули под топорами дикарей. Медными топорами, как оказалось. Никакие они не трусы, как болтали старики и старухи. Наоборот! Подлая, но очень умная атака на спящий лагерь доказала обратное. Витус Девиго всё время повторял: побегут, побегут, только лови. Побежали, только не в ту сторону и не те. Не ловить, а отбиваться пришлось.

Там, на поляне, где валили большие деревья, дикари привязали его к высокому пню. Дрир поёжился. До сих пор противно вспоминать, как люди разделались с убитыми товарищами. Никакого понятия о приличие. С трупов сняли всё, буквально все. Дикари не побрезговали даже набедренными повязками. Всё святое на этом свете окончательно померкло, когда люди отрубили убитым руки. Их страшный вожак большим синим топором отрубил красавице ладье нос.

Добротное речное судно дикарям совершенно ни к чему. Они разломали ладью на куски и сложили из них огромный погребальный костёр. Обнажённые тела товарищей улетели в ревущее пламя. Последним… Живот судорожно дёрнулся и обязательно бы выплеснул содержимое наружу, если бы было что выплёскивать. Лишь во рту остался горький привкус. Последним в огонь кинули благородного Девиго. По великолепным золотом волосам Дрир только и сумел узнать атамана. Дикари с невероятной жестокостью искромсали тело благородного вдоль и поперёк.

Словно дохлых овец, без молитв и подношений Великому Создателю, тела товарищей сожгли в исполинском костре. Словно мусор. Пепел, головёшки и обломки костей сгребли и бросили в реку. Вода подхватила обугленные останки и понесла их далеко, далеко на юг, домой, куда, Дрир тяжело вздохнул, ему самому никогда не вернуться.

Того самого парня, что грубо выдернул из спального мешка, вожак назначил презренным надсмотрщиком. Дикарь хоть и позволил подобрать сапоги, шерстяную рубаху и с длинными рукавами и штаны, забрал себе великолепный спальный мешок дяди Зепана. Надсмотрщик не отходил ни на шаг, буквально наступал на пятки, постоянно ругался, плевался и всё норовил разбить нос. Издеваться издевался, но не убил. Каким-то невероятным образом вожак умудряется держать этот дикий сброд в узде. До поляны с примитивным идолом из камня Дрир добрёл вконец разбитый, оплёванный, но по-прежнему живой.

На этот раз его привязала к сосне. Надсмотрщик грубо прижал к дереву и туго стянул руки кожаным ремнём. Шершавый ствол пах свежей смолой. Мелкие кусочки коры сыпались за ворот рубахи. Обломок веточки больно упёрся в спину чуть ниже левой лопатки и при малейшем движение впивался в кожу. Но на этом его мучения только начались.

Желудок вновь противно дёрнулся, Дрир сплюнул горькую слюну. То, что он тогда увидел на поляне с каменным идолом… Уж лучше бы он потерял сознание раз и навсегда прямо там, у шершавого ствола сосны.

Понятно, зачем люди отрубили ладье нос и упорно волокли его несколько километров. Дикари развели перед каменным идолом большой костёр. Под восторженные вопли приспешников вожак водрузил деревянный обрубок на пылающую кучу. И вот тут-то началось самые страшное. Дикари принялись размахивать топорами и тыкать копьями, а потом пустились в пляс с ещё более диким воплями.

Грязные лица вытянулись, глаза вылезли из орбит, а рты засверкали кровожадными оскалами. И без того непонятный гогот людей скатился до звериного лая, воя, визга и омерзительного рычания. Воплями и скачками дикари довели себя до полнейшего исступления. В момент наивысшего напряжения в ревущее пламя полетели отрубленные кисти. Гадких запах горелой плоти забил нос. От напряжения лицо запульсировало болью. Тысячи иголок впились в щёки, лоб, губы. Тогда Дрир завопил не хуже дикарей и забился в истерике.

Боль и ужас довели его до кровавых видений. В туче омерзительной вони показалось, будто вожак дикарей и тот самый презренный надсмотрщик оторвали его от спасительного дерева и под дикие вопли доволокли до адского огня. Исполинская огненная пасть поглотила его. Наблюдать за диким действом диких людей оказалось выше его сил.

Но, хвала Великому, обошлось. Дикари наскакались досыта и без сил рухнули возле костра. Маски безумия потихоньку растаяли. Дикари постепенно пришли в себя. Припёрся и презренный надсмотрщик.

Переход до деревни дикарей остался в памяти разбитыми образами. Берёзы, липы, сосны постоянно маячили перед носом. Упавшие стволы били по ногам, а густой подлесок то и дело цеплялся за рукава. Изредка с левой стороны мелькала речная гладь. Надсмотрщик по-прежнему дышал в затылок, а вот драться и плеваться на удивление перестал. Так, лишь изредка подгонял кулаком в спину.