Этот образ гипнотизировал не только его соотечественников. Андре Моруа издал восторженное жизнеописание Родса. Освальд Шпенглер в своих пророчествах «Заката Европы» видел в Родсе знамение грядущего. В его схеме мировой истории Родс оказался «посредине между Наполеоном и людьми насилия ближайшего столетия».

Почему же это имя оказалось окружено таким ореолом?

Как понять ушедшего из жизни человека? Любого. Даже самого близкого тебе, того, кто, казалось бы, понятней всех других? Анна Ахматова писала: «Отцы и деды непонятны». Борис Пастернак уверял:

Как воссоздать исторический фон прошлого? Даже если знаешь все доступные документы, видел улицы, вдыхал запах тех мостовых. Как это в «Фаусте»?

Томас Карлейль считал, что толковое жизнеописание — столь же редко, как и толком прожитая жизнь. Андре Моруа поправил его, сказав, что толковое жизнеописание встречается куда реже, чем толком прожитая жизнь. Самому Моруа, мастеру биографического жанра, тоже удавалось далеко не все. И среди биографий, вышедших из-под его пера, книга «Сесил Родс» оказалась не лучшей.

К тому же есть люди, о которых писать особенно трудно. Среди них и те, кто в разные времена вершили судьбами народов, государств. Судить об этих людях по их словам? Так зачастую слова им нужны были как раз, чтобы скрывать свои мысли. По делам? Они окружали свои дела глубокой тайной. В их жизнь вплелись секреты государств, политических партий, гигантских хозяйственных механизмов. И чем важнее эти тайны, тем теснее связаны с мировыми катаклизмами, тем сложнее их раскрыть.

А как понять те идеи, которые в наше время отторгнуты, стали стереотипом вредоносного?

Сейчас трудно представить, что у создания империй, у завоевания колоний была своя романтика, и еще какая. Была своя мораль, своя добродетель. Что они завораживали людей. Только европейцев? Не только. Разве в Азии не создавались империи?

У этой романтики и этой морали были свои кумиры. Каким ореолом были окружены имена французских генералов Лиотэ и Галлиени, немца Карла Петерса, англичан Гарри Джонсона, лорда Лугарда, генерала Гордона… Но даже в самой Великобритании никого не поставили рядом с Родсом. Только в его честь, только его именем были названы обширные страны. Были политики, которых именовали строителями Британской империи, но только Родса — ее отцом.

Так в чем же все-таки феномен Сесила Родса?

Отчасти дело, наверно, в том, что он объединил в себе множество образов. Промышленник. Финансист. Завоеватель. Идеолог. Политик и государственный деятель — премьер-министр и член Королевского тайного совета. И даже дипломат. Родс выступал на каждом из этих поприщ и на каждом преуспел.

Его имя в Великобритании, да и в других европейских странах было символом успеха. В его удачах видели не везение карточного игрока, ловко сорвавшего банк, а результат действий человека, увлеченного созиданием. Строительство железных дорог, телеграфных линий, городов. Это не испанские конкистадоры, которые грабили, ничего не создавая.

Окружить имя Родса почитанием оказалось легче и из-за того, что он по происхождению не принадлежал к аристократам и богачам. Пробился своими силами, своей энергией, целеустремленностью. Сделал карьеру не благодаря учебе в Оксфорде, а наоборот, попал в Оксфорд благодаря сделанной карьере. Так что его можно было выдавать чуть ли не за человека из народа.

В Родсе можно было видеть человека, шедшего наперекор официальным кругам с их бюрократической инертностью и равнодушием к ярким идеям. Ведь одно дело — захваты, осуществляемые непосредственно правительством, с нескончаемыми дебатами в парламенте и обсуждением бюджетных ассигнований. Простому налогоплательщику эта говорильня казалась зачастую лишь казенной рутиной и не вызывала ничего, кроме скуки, а то и протеста. Особенно в Великобритании, где в отношении к властям всегда чувствовались скептицизм и недоверие.

Совсем другое, когда призыв исходит от мечтателя, романтика. Он открывает новое Эльдорадо и вдохновенно призывает соотечественников «освоить» новые земли во имя величия родины, нации, на благо отсталых народов и всего дела цивилизации. И кладет к ногам отечества несметные богатства этих краев.

Он, Родс, представал радетелем за дело Британии: ради ее величия работал и сражался в дебрях и пустынях, под палящим солнцем, подстерегаемый бесчисленными опасностями, не жалея здоровья и самой жизни. Они же, чиновники, покрываются жирком в уютных лондонских кабинетах и думают о продвижении по службе и привилегиях.

У правящих кругов Англии создание такого образа не вызывало протеста. Наоборот, поощрялось: оно помогало облагораживанию имперской политики.

Родс, как, может быть, никто другой, воплотил в себе имперский дух времен раздела мира. Его сознательная жизнь — с приезда в Африку в 1870-м до смерти в 1902-м — совпадает с периодом этого дележа. Те идеи составляли смысл его существования. Он фанатично верил в дело, которому служил, и отдавал ему всего себя, все свои недюжинные способности. Умел заразить других своими идеями, вдохновить своим примером. Умел проявить и мужество.

Он не был оратором. Говорил фальцетом. Артикуляция речи оставляла желать лучшего. Мог бросить собеседнику:

— Ну, сформулируйте же, что я хотел сказать!

И все-таки в нем была внутренняя сила, заставлявшая людей слушать и подчиняться. В наши дни о нем сказали бы: харизматическая личность.

Он, наверно, мог бы добиться большего, если бы не так торопился, если бы умел ждать. Но тут дело не только в его нетерпеливом характере. Предсказание врача, который дал ему еще в молодости только шесть месяцев жизни, висело над ним, как дамоклов меч.

Годы на алмазных копях тоже давали о себе знать. Да и всегдашнее напряжение. Сердечные приступы. Вот он и торопился.

Он вызывал изумление даже у тех, кто его безусловно осуждал. Вот хотя бы Оливия Шрейнер. Вряд ли кто-нибудь так яростно обличал Родса, как эта ничего не боявшаяся женщина. Но кем он был для нее? Не авантюристом, не нуворишем. Нет, скорее Мефистофелем. Он ей казался великим даже в своих злодеяниях. Она писала: «Я поясню свой взгляд на Сесила Родса такой притчей. Представьте себе, что он умер, и, конечно, черти явились, чтобы увлечь его в ад, которому он принадлежит по праву. Но оказалось, что он так велик, что не может пролезть ни в двери, ни в окна, и пришлось поневоле взять его на небо».

А как оценивали его действия в тогдашней России? Не журналисты, а политики? Российский генеральный консул в Великобритании в 1899 году направил в Петербург донесение об итогах деятельности «Привилегированной компании» за десять лет. Он назвал их «быстрыми и, с экономической точки зрения, несомненно блестящими результатами». Перечислил: сооружено более трехсот миль железнодорожных путей, создано семь городов, построена обширная сеть телеграфных линий, привлечены поселенцы. Но вместе с тем набег Джемсона и «восстание туземцев» показали «несостоятельность и даже ненадежность компании».

Чем вызвана такая в большой мере положительная оценка, несмотря фа резкую англофобию в правящих кругах России тех лет?

А с кем генконсул мог сравнивать Родса, на каком фоне давал ему оценку? С кайзером Вильгельмом II, который напутствовал немецких моряков, отправляя их в 1900 году в Китай?

— Пощады не давать! Пленных не брать! Убивайте, сколько сможете! Как тысячу лет назад, когда гунны во главе с королем Аттилой заслужили славу, которая и сейчас в легендах и сказках вызывает ужас, так слово «германец» должно ужасать Китай в следующую тысячу лет. Вы должны действовать так, чтобы китаец уже никогда не посмел косо посмотреть на германца.