Незадолго до смерти он тоже совершил паломничество на могилу Родса, в скалы Матопос. Будучи поклонником спиритизма, он вызывал дух Сесила Родса, разговаривал с ним и опубликовал эту беседу в специальном приложении к своей самой последней книге: «Наша африканская зима».
…Оправившись после провала набега Джемсона, Родс все больше ужесточал свои филиппики против Крюгера и «крюгеризма». Чемберлен и Альфред Милнер, новый британский верховный комиссар в Южной Африке, действовали в том же духе.
Английское правительство все настойчивее добивалось от Трансвааля избирательных прав для ойтландеров. И эти требования подкреплялись военными приготовлениями.
Трансваалю грозили войной уже куда более масштабной, чем набег Джемсона.
О катастрофе Родс вряд ли думал. Он видел, что не прошло время его идей. А значит, и его время.
ТРАНСВААЛЬ В ОГНЕ
Вести и слухи об англо-бурской войне когда-то ловили на всех материках, во множестве стран. Два с половиной года, с октября 1899-го до мая 1902-го. А что теперь осталось в памяти? Несколько строчек в школьном учебнике да еще песня: «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне…»
Те, кому уже немало лет, видели трофейный немецкий фильм, он шел у нас в 1946 году под названием «Трансвааль в огне». Правда, с историческим антуражем сценаристы и режиссер считались мало. Начальника английского концлагеря они сделали похожим на Уинстона Черчилля, уже пожилого и толстого. Огромную бутыль «Ройал виски» поставили у постели престарелой королевы Виктории. И еще говорили тогда, что заключенные английских концлагерей в этом фильме — это заключенные гитлеровских лагерей смерти.
Что же еще помнится? Вот поговорка у курящих: «Третий не прикуривает». Она тоже пошла с той войны. Считалось, что, когда зажигается спичка и прикуривает первый, бур берет винтовку, когда прикуривает второй — целится, а когда третий — стреляет, и обычно без промаха.
Читая об Уинстоне Черчилле, Ллойд Джордже, южноафриканском премьер-министре Яне Смэтсе или фельдмаршале Китченере, неизбежно встретишь упоминание, что известность к ним пришла как раз с той войны. Махатма Ганди служил в английских вспомогательных частях, выносил раненых с поля боя. Александр Гучков, председатель 3-й Государственной думы, принимавший* потом отречение у Николая II, сражался добровольцем на стороне буров. Основатель бойскаутского движения Баден-Пауэл считал первыми бойскаутами мальчишек, которых он посылал связными из осажденного бурами Мафекинга. Конан Дойл работал врачом в южноафриканском полевом госпитале. Эдгар Уоллес и Редьярд Киплинг были на юге Африки военными корреспондентами. Там родились и стихи, ставшие потом песней: «День-ночь, день-ночь — мы идем по Африке…»
Пожалуй, и еще какие-то приметы той войны уцелели в нашей памяти. Но все равно, разве сейчас, после двух мировых войн, можно себе представить, как потрясла людей первая большая война нашего века?
Первая большая война XX века
На рубеже прошлого и нынешнего столетий это было крупнейшее событие в мире. Многие считали, что именно оно завершило уходящий век и ознаменовало наступление нового, совсем иного столетия.
Потрясение было особенно острым потому, что столь крупных войн не было уже около четверти века — после франко-прусской и русско-турецкой. А тут с одной только английской стороны сражалось несколько сот тысяч солдат. Армады британских кораблей утюжили Атлантику, перевозя эти несметные полчища, а с ними — горы железа и пороха.
Новинки военной стратегии и тактики, изобретения военной техники за два-три десятилетия — все это впервые проходило проверку в боях. И генеральные штабы многих стран сразу же направили своих представителей на поля сражений, боясь, не приведи бог, упустить что-нибудь.
А изобретений и нововведений оказалось множество. Защитный цвет хаки: кто теперь помнит, что он появился в ту войну, как и многие другие способы маскировки? Впервые в боевых условиях был применен бездымный порох, впервые в массовом масштабе — автоматическое оружие, пулеметы, так же как и шрапнель, разрывные пули дум-дум, взрывчатое вещество лиддит; впервые использованы на войне полевой телеграф и кинокамера.
Изменились и боевые порядки войск — атака сомкнутыми колоннами уступила место расчлененному строю.
Теперь окопы и колючая проволока кажутся чуть ли не извечными спутниками войн. А система концентрационных лагерей — такая, увы, распространенная в XX веке? Все это идет оттуда. Конечно, масштабы были потом далеко превзойдены, но для тех времен более двадцати тысяч бурских женщин и детей, погибших в этих лагерях, — тоже цифра трагическая.
Поражаться приходится, как мало уроков извлекли из той войны европейские генеральные штабы. Вот вроде бы весь мир узнал о пулеметах — ведь это уже не война с ндебелами! Но узнать-то узнал…
Военачальники европейских армий все равно не осмыслили до конца, что такое пулеметный огонь. Потребовалась мировая война.
Казалось бы, после тех трансваальских сражений уже невозможны прежние кавалерийские атаки — в тяжелых доспехах, какими бы красивыми они ни были. Но вот воспоминания генерала Игнатьева «Пятьдесят лет в строю». Находясь в Париже, он 3 августа 1914 года, в день объявления войны, выглянул из окна и «не поверил своим глазам». Выступали в поход кирасиры, всадники, «закованные в средневековые кирасы… наполеоновские каски со стальным гребнем, из-под которых спускался на спину всадника длинный черный хвост из конского волоса». Правда, кирасы и шлемы были покрыты для маскировки парусиновыми чехлами.
Каким контрастом с этими доспехами, наследием рыцарских времен, был треск пулеметов — они уже в тот вечер стреляли по германскому цеппелину над Парижем.
«Судьба этого несчастного полка, — писал Игнатьев, — была, конечно, предрешена». Эту-то французскую гвардейскую конницу заставили атаковать немецкие позиции. И пулеметный огонь косил ее ничуть не милосерднее, чем ндебелов в 1893-м. Трагедия постигла и самые привилегированные кавалерийские полки русской гвардии. В августе 1914-го они пошли в атаку на германские пулеметы и орудийные батареи. Сколько аристократических семей России облачились после этого в траур…
Европе понадобится собственный опыт, собственные трагедии. Только после этого изменят и тактику кавалерии, а самих конников переоденут в мундиры цвета хаки, как и всю армию…
Биографы Родса любили повторять, что тогда, на исходе прошлого столетия, он не ждал войны, не верил, что она начнется. Льюис Мичел писал, что, хотя еще за несколько месяцев до начала военных действий «подавляющее большинство колонистов считало войну неизбежной, остается совершенно непонятным, почему Родс продолжал высказывать противоположное мнение».
Но даже приводимые тем же Мичелом сведения говорят о том, что поведение Родса было вполне понятным. Вот хотя бы его телеграмма Альфреду Бейту: «Помните, что Крюгер, если наше правительство останется твердым, в конце концов уступит. Надо только продолжать приготовления как можно более открыто. Ничто не заставит Крюгера стрелять».
Одному из английских министров Родс говорил:
— До каких пор вы будете разрешать Крюгеру дурачить вас? Он ведь только блефует, и, будьте уверены, если вы примените военную силу, он сразу же сдастся.
Может быть, Родс и впрямь думал, что кровавой бойни не будет? Что стоит припугнуть буров, и они сразу же сдадутся? Но ведь он сам всячески привлекал внимание английского правительства к оборонительным приготовлениям Трансвааля, к тому, что Крюгер тайно ввозил из Германии крупповские пушки и маузеровские винтовки. Что же, он не подозревал, что пушки начнут стрелять? И что на британские требования Крюгер — как это и произошло 9 октября 1899 года — может предъявить свой ультиматум, требуя, чтобы Англия прекратила военные приготовления?